обтянутым тканью формам, здесь есть кровать с балдахином, комод, сундук и платяной шкаф.
Торбен ставит ящик и чемодан на кровать, после чего пересекает комнату, чтобы раздвинуть изъеденные молью шторы. Вдоль дальней стены расположены четыре створчатых окна. Каждое заколочено крест-накрест, что позволяет большому количеству солнечного света проникать в комнату. Торбен поднимает каждую нижнюю створку, предлагая некоторое облегчение от удушливого, заплесневелого воздуха. Закончив открывать окна, он останавливается у последнего. Пока он смотрит на открывающийся пейзаж, выражение его лица становится отстраненным.
Тяжелая тишина повисает между нами, пока ее не пронзают крики проснувшегося котенка. Я сажаю Мэдлин на кровать и открываю дверцу ящика. Мама-кошка вытягивает тело в свободном потягивании, которое заканчивается зевком. Абернати все еще спит, в то время как Натали и Григ радостно выпрыгивают из ящика и начинают исследовать кровать.
– Чья это была комната?
– Моя, – говорит Охотник, все еще глядя в окно.
– Тогда ты и теперь займешь ее?
– Нет. Я останусь в гостиной. Эта комната для тебя.
Я собираюсь спросить, почему он предпочитает спать в гостиной, когда в доме есть другие свободные спальни, но из-за его мрачного настроения решаю промолчать. После того что Торбен рассказал мне в поезде, нетрудно догадаться, что он не хочет быть здесь. Это дом, который оставил ему покойный отец. Дом, который он проиграл в безрассудном пари. Пари, которое заключил во имя неудавшейся любви. Должно быть, ему неприятно видеть поместье в таком плачевном состоянии, не говоря уже о болезненных воспоминаниях, которые оно хранит.
Неожиданно меня охватывает желание подойти к нему, утешительно похлопать по плечу или взять за руку. Выбросив эту мысль из головы, я подхожу к самому дальнему от Торбена окну. И все же пространство между нами угнетает. Кажется тяжелым. Возможно, из-за тайн, которые он сегодня раскрыл. Было бы глупо полагать, что для него было важно поделиться со мной столь личными вещами.
И все же… Теперь я смотрю на Торбена по-другому. Я вижу мягкость в его резких чертах. Теплоту в его грубоватой осанке. Нежное сердце, прячущееся за этой мускулистой грудью. В этот самый момент я почти вижу те странные качества, которые он увидел во мне, – слабость и уязвимость. Но, как и раньше, когда мне удавалось мельком взглянуть на него, эти качества кажутся мимолетными, будто на самом деле совсем ему не принадлежат. Они исчезают на глазах, сменяясь настороженностью, что вселяют его широкие плечи, скульптурные бедра и точеная челюсть. Нет, этого мужчину точно не назовешь слабым. Он сильный. Стойкий и выносливый. Умный. И ох уж этот красивый медный оттенок в его волосах…
Осознав, что пялюсь на Торбена, я отворачиваюсь к окну. К счастью, Охотник, похоже, ничего не замечает, потому что так и продолжает смотреть на пейзаж. Ветерок, проникающий внутрь, охлаждает внезапный жар, охвативший мое тело, и приносит с собой аромат свежескошенной травы и цветущей вишни. Под доской, пересекающей окно, я вижу залитую солнцем сельскую местность. Вдалеке простираются зеленые холмы, очертания которых заставляют меня наклонить голову набок. Они выглядят… знакомыми. Но с тех пор, как мы вышли со станции, все казалось мне знакомым.
Я смотрю на Торбена.
– В каком именно регионе Весеннего королевства мы находимся?
Он встряхивает головой, словно пытается опустошить ее, и отворачивается от окна. Скрестив руки на груди, Охотник небрежно прислоняется к подоконнику.
– Дьюберри. Недалеко от города…
– Ларклон, – заканчиваю я одновременно с ним. – В этом городе вы с отцом поселились, когда приняли зримую форму?
– Да.
– После смерти твоей матери… когда тебе было шесть.
Торбен кивает.
– Девятнадцать лет назад.
– Примерно. – Он бросает на меня оценивающий взгляд. – Ты бывала здесь раньше?
Я несколько раз моргаю, глядя на Торбена, пока переоцениваю его рассказ о прошлом.
– Я родилась здесь. На озере Дьюберри.
Он удивленно откидывает голову назад.
– Правда?
Я неохотно киваю. Я не люблю думать, а уж тем более говорить о месте моего рождения. Но после того, каким откровенным был со мной Торбен, я полагаю, что могу ответить ему тем же.
– Моя мать была водяной феей – самим духом озера Дьюберри.
– Твоя мать была феей озера Дьюберри? Феей, известной тем, что…
– Влюбляла людей в их собственные отражения и топила их, – заканчиваю я за него, морщась. – Да, это она. Теперь ты понимаешь, от кого я унаследовала свою ужасную магию.
Торбен смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
– Как у твоего отца получилось зачать от нее ребенка?
Я пожимаю плечами.
– Отец никогда не рассказывал, а я, сам понимаешь, не хотела спрашивать. Я знаю только, что они влюбились друг в друга, когда он рисовал ее портрет. Сначала отец думал, что рисует озеро, такое же, как и любое другое. Он хотел запечатлеть источник историй, которые ходили по городу Ларклон. Но даже не догадывался, что моя мать в незримой форме и была озером. Когда отец вернулся, чтобы закончить свою картину, он увидел ее зримую форму. Он всегда говорил, что моя мать была ужасающе красива, но никогда не подвергала его опасности. Думаю, он был невосприимчив к магии фейри, так как всегда мог видеть меня такой, какая я есть на самом деле.
– Разве ты не говорила, что мать бросила тебя? – сочувствующе хмурится Торбен.
– Я что-то подобное упоминала, – говорю я ироничным тоном, чтобы скрыть гнев, который всегда наполняет мое сердце, когда я думаю о матери. – Я произвела такое плохое впечатление на женщину, которая родила меня, что та не вынесла меня и года. В конце концов она оставила меня на берегу озера, чтобы отец подобрал. Он навещал меня почти каждый день, но, когда застал одну с матерью, отказывающейся менять свою форму, отвез меня домой. Я уже рассказывала тебе о том, как он заворачивал меня в мех.
Я сглатываю внезапно образовавшийся комок в горле и осматриваю пейзаж, когда понимаю, что ищу любой признак сверкающей синевы, скрытой под деревьями. Озеро Дьюберри должно быть где-то здесь. Не то чтобы я хотела туда пойти. После того дня, когда отец спас меня от черствой матери, мы больше никогда не возвращались. Чему я бесконечно рада. Я не питаю любви к фейри, которая так жестоко бросила меня.
Закрыв глаза, я заставляю себя отойти от окна. Когда я перевожу взгляд на Торбена, то обнаруживаю, что он наблюдает за мной с выражением, которое я не могу прочесть. Каждый мускул в его теле напряжен, глаза широко раскрыты, брови сведены к переносице, изображая нечто похожее на удивление. Под его пристальным взглядом я отступаю назад.
– Что такое?
