Новгородские и старорусские поселения отнюдь не первый опыт в этом роде. В пору наместничества на Кавказе Ермолов устроил несколько «солдатских деревень», выписав из России нужное число невест и наделив новобрачных землей. А еще раньше князь Потемкин, присмотревшись к быту терских казаков, щедро раздавал под полковые хозяйства жирные, непаханые южные черноземы. Но и Ермолов, и Потемкин превращали солдат в полукрестьян, то есть если и не уничтожали «неволю», то облегчали ее. Новгородская затея, наоборот, одним росчерком пера «венчанного деспóта» обратила в «пехотных истуканов» огромное количество свободных землепашцев. Да и человек, осуществлявший проект, ни в чем не походил на Потемкина и Ермолова. Ни в натуре, ни в характере Аракчеева, ни в складе его грубого, прямолинейного ума не было средств, которые могли бы как-то увязать Идею и конкретные местные обстоятельства. А обстоятельства были сложными. Выбранная под поселения земля была слишком бедной, неплодородной. Здешние крестьяне, хотя и практиковали хлебопашество, никогда не смотрели на этот вид работ как на основной. Хлеб, даже в самые урожайные годы и в самых достаточных семействах, кончался уже к началу декабря. Смышленые новгородцы, конечно, находили выход из положения. Занимались извозом, продавали в Петербург, благо почти под боком, и сено, и дрова, и телят, и домашнюю птицу, и рыбу – словом, были настолько изворотливы, что при скудных доходах с хлеба жили, как говорилось в то время, «порядочно».
И вот этих вольных и привыкших надеяться лишь на себя промысловых людей посадили на скудную землю. Земле, которая не могла прокормить и их самих, надлежало обеспечить жизненными припасами еще и нахлебников! На тысячу поселян приходилось, по проекту, два действующих батальона, то есть еще две тысячи ртов! Инженер-капитан Мартос, на долю которого выпала тяжкая задача – под началом Аракчеева претворять нежизнеспособную идею в жизнь, при первом же знакомстве с положением дел пришел к выводу, что затея с поселением – «дурачество», и притом опасное: «пожрет миллионы, расстроит жителей, озлобит их против правительства» и даже сделает из них «непримиримых врагов».
Новгородцы попробовали протестовать, точнее, вразумить царя-батюшку. Перехватив «царский поезд», кинулись государю и государыне в ноги: «Прибавь нам подать, требуй из каждого дома по сыну на службу, отбери у нас все и выведи нас в степь: мы охотнее согласимся, у нас есть руки, но не тронь нашей одежды, обычаев отцов наших, не делай нас всех солдатами». (Мартос был непосредственным свидетелем этой сцены и ручается за подлинность ее.)
Не казня и не милуя, а лишь досадуя за задержку, Их Величества продолжили свой путь к Москве.
Глас народа оказался гласом вопиющего в пустыне…
Аракчеев и его команда работала не покладая рук, что не мешало при случае и погреть руки; Александр не жалел средств и был слишком брезглив, чтобы унижаться до ревизий; и в скором времени недалеко от Петербурга возникло «чудо»: «идеальное государство», точь-в-точь такое, каким представлял себе император идеальное государство.
Екатерина II не любила своего единственного сына и старалась как можно реже видеть его; вид Павла напоминал о неприятном: матушка-государыня была в некотором роде «узурпаторшей» и восседала на троне вроде бы и законно и в то же время – при взрослом и даже уже немолодом сыне – и не совсем законно. А кроме того, сын оскорблял ее эстетическое чувство. Иное дело внук. Внук уже в колыбели «был прекрасен, как ангел». Недолго думая, бабка приказала перенести колыбель принца в свои покои. Там, разлученный и с родителями, и с братьями-сестрами, Александр и вырос: баловнем царственной бабки. Государыня не спускала с него глаз – и в прямом и в переносном смысле: внук был всегда при ней и поминутно услаждал взор, да и сердце радовал, ибо царевич был любознателен, кроток и со всеми обходителен.
Не зная, как выразить любовь к дитяти своего выбора, Екатерина засыпала его «цацками», и притом самыми причудливыми. Благо нашелся в ее царстве-государстве человек, способный мастерить чудоделки, достойные принца. Это был Николай Львов – архитектор, поэт, умница и игрушечный мастер в придачу. Игрушки он делал в колоссальном виде – фрегаты, замки и прочее…
Мальчик вырос, похоронил великую бабку, походил некоторое время в цесаревичах, пока уверенные и сильные люди не задушили странного его отца, стал императором, проехался по побежденной Европе в ореоле победителя Наполеона, потучнел, полысел, поблек, но игрушки любить не перестал.
Его пращур, Петр, «Россию поднял на дыбы»; его брат, Николай, хотел навести в России порядок. Александр не любил думать обо всей России – велика слишком – и путешествий по империи избегал, разве что в самых крайних случаях решался на внутренние вояжи.
Вот и устроил ему Аракчеев игрушку – почти под самым Петербургом. Игрушка выглядела великолепно:
«Более ста тысяч душ было одето и обрито по-полувоенному. В сельском хозяйстве и в образе жизни был введен порядок, совершенно отличный от привычного… Строгая дисциплина была введена даже в частную жизнь крестьян; были предприняты громадные работы, сооружались колоссальные каменные здания, словом, внешний вид поселений представлял такую перемену, что казалось, что она была произведена мановением волшебного жезла. Вместе с крестьянами был поселен армейский корпус, и несколько лет спустя новгородские поселения представляли собой картину самого великолепного порядка, изобилия и стройной жизни, дотоле невиданной» (Д.П.Рунич).
Особенно хороши были дороги: все обсажены деревьями, причем и мостики, и канавы – одинаковой формы. Ни в одной деревне, приписанной к поселениям, не осталось курной избы, исчезла даже солома с крыш. Прибавьте к этому идеально обработанные поля: при каждой полосе – дощечка с именем хозяина. Лучший хозяин немедленно отмечаем – его тут же производили в унтер-офицеры; всё – и срок жатвы, и пора сенокоса – определялось приказом!..
Переведены были не только курные избы и неизбывная грязь на вязких северных землях; искоренены были и пьянство, и воровство. Идеальному новгородскому микроцарству не грозили ни неурожаи, ни падеж скота: казна немедленно восполняла ущерб. Словом, существование, сравнительно с прежней вольницей, было скучным, зато гарантированным.
Инженер Мартос предрекал поселениям скорую гибель. Дескать, новгородский мужик, которого осчастливили по барской воле, не выдержит насилия над его природой. Инженер был настолько уверен в бредовости императорской затеи, что бросил службу, которую любил «до исступления». До такой степени мучила этого петровской задумки специалиста мысль, что он исполняет должность, противную убеждениям.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
