— Это все, что у меня есть, — сказала она. — Мне нечего больше отдать.
— А как насчет жизни? — требовательно спросил он. — Ее вы готовы отдать?
Он выпустил ее руку. Она все так же пристально смотрела, и по ее ресницам стекала черная тушь.
— Я отдала бы ее за вас, — сказала она, — если бы вы попросили меня об этом.
Альдо улыбнулся и, слегка наклонившись, поднял с пола сумку, которая выскользнула из трясущихся рук Карлы Распа.
— Остальное не имеет значения, — сказал он.
Он подал ей сумку и похлопал по плечу. Затем провел пальцем по ее щеке, показал ей черное пятно и рассмеялся.
— Возможно, завтра я попрошу у вас вашу жизнь на время фестиваля, — сказал он. — Так что запомните, вы мне обещали. Вы можете понадобиться мне в герцогском дворце. Сегодня вечером вы получите инструкции по телефону.
— Я сделаю все, о чем бы вы меня ни попросили, сейчас и всегда, — сказала Карла Распа.
Альдо подтолкнул ее к двери.
— Одно могу сказать наверняка, — сказал он. — Если вы хотите умереть, то вам не придется умирать в одиночестве.
У самой двери она оглянулась и посмотрела на меня.
— Я вас еще увижу, Армино? — спросила она.
— Не знаю, — ответил я, — но благодарю за убежище, которое вы мне предоставили.
Карла Распа вопросительно взглянула на Альдо. Тот ничем не прояснил для нее мое будущее, и она вышла в холл и далее на улицу. В открытое окно комнаты, где мы стояли, до нас долетел высокий звон колокола Сан Донато, пробившего два раза.
— Мне надо идти, — сказал Альдо. — Я опаздываю уже на пятнадцать минут. Я только что звонил Чезаре, сказать, что ты здесь. Он и Джорджо все утро тебя искали.
Он говорил резко и немного уклончиво. Я не знал, чем это объяснить — то ли беспокойством, которому я был виной, то ли чем-то еще. Казалось, он не хочет оставаться со мной наедине.
— Скоро придет Чезаре, и я хочу, чтобы ты сделал все, как он тебе скажет. Понятно?
— Нет, — ответил я. — Не совсем. Но, возможно, я пойму, когда он появится, — и после некоторого колебания добавил: — Не знаю, говорила ли тебе синьора. Утром я заходил к ней домой.
— Нет, — сказал Альдо, — она мне не говорила.
— Я встретился с ее мужем, — продолжал я, — и, когда ее не было в комнате, мы несколько минут разговаривали. По ходу беседы он упомянул — не буду вдаваться в подробности — про то, что в Риме, лежа в больнице, получил несколько анонимных телефонных звонков. Звонила женщина с намеками по твоему адресу.
— Благодарю, — сказал Альдо. Его голос не дрогнул. Выражение лица не изменилось.
— Я подумал, — неловко сказал я, — что лучше тебя предупредить.
— Благодарю, — снова сказал он и направился к двери.
— Альдо, — сказал я, — извини за то, что сейчас произошло, — за досадное столкновение между Карлой Распа и синьорой Бутали.
— Почему досадное? — спросил он, помедлив и держась за ручку двери.
— Они такие разные, — сказал я, — между ними нет ничего общего.
Он остановил на мне жесткий, загадочный взгляд.
— Вот здесь ты ошибаешься, — сказал он. — Обе они хотели только одного. И в этом Карла Распа оказалась более откровенной.
Он вышел из комнаты. Я слышал, как хлопнула входная дверь. С его уходом меня вновь пронзило острое чувство неизвестности — что ждет меня впереди.
Глава 20
Мне не хотелось оставаться одному. Я разыскал Джакопо, который собирался уйти к себе.
— Можно мне пойти с вами? — робко спросил я его.
На его лице отразилось удивление, затем удовольствие, и он махнул мне рукой.
— Конечно, синьор Бео, — сказал он. — Я чищу серебро. Пойдемте, вы составите мне компанию.
Мы пошли в его квартиру. Он провел меня в свою собственную кухню, она же гостиная с окном, выходившим на виа деи Соньи. Это была веселая, уютная комната; сидевшая в клетке канарейка пела под звуки транзистора, который Джакопо, возможно из почтения ко мне, тут же выключил. На стенах висели картинки самолетов, вырванные из журналов и вставленные в рамки. Различные серебряные предметы — ножи, вилки, ложки, блюда, кувшины, кружки — стояли в центре кухонного стола; некоторые еще покрывала розовая паста, другие были уже вычищены и ярко блестели.
Большинство из них я узнал. Я взял в руки небольшую круглую миску и улыбнулся.
— Это моя, — сказал я, — рождественский подарок. Марта никогда не позволяла мне ею пользоваться. Говорила, что она слишком хороша.
— Капитан держит ее для сахара, — сказал Джакопо, — и всегда пользуется ею, когда утром пьет кофе. Его собственная слишком большая.
Он показал мне миску большего размера, которую еще не вычистил.
— Эту я тоже помню, — сказал я Джакопо. — Она из столовой, и мать ставила в нее цветы.
На обеих мисках, Альдо и моей, были инициалы А.Д.
— Капитан очень дорожит всеми семейными вещами, — сказал Джакопо. — Если разобьется что-нибудь из фарфора, а это бывает нечасто, он очень огорчается, или если что-то теряется. Он никогда не выбросит то, что осталось от прежних дней и от его отца.
Я поставил миску на место, Джакопо взял ее и принялся чистить.
— Странно, — сказал я, — что он так уважает традиции.
— Странно? — повторил удивленный Джакопо. — Вовсе нет, синьор Бео, уверяю вас. Сколько его помню, он всегда был таким.
— Возможно, — ответил я, — но в детстве он был настоящим бунтарем.
— Ах, в детстве, — Джакопо пожал плечами. — В детстве мы совсем другие. В ноябре капитану исполнится сорок.
— Да, — сказал я.
Канарейка снова запела. Ее песня была счастливой, безыскусной.
— Я волнуюсь за брата, Джакопо, — сказала я.
— Не стоит, — коротко ответил Джакопо. — Капитан всегда знает, что ему надо.
Я взял кусок замши и стал полировать свою маленькую миску.
— Неужели за все эти годы он совсем не изменился? — спросил я.
Джакопо слегка нахмурил брови, видимо размышляя над моим вопросом.
— Пожалуй, стал более задумчивым, — наконец проговорил он. — У каждого свое настроение — и у меня, и у него. Когда он один и о чем-то думает, лучше его не трогать.
— И о чем же он думает?
— Если бы я это знал, — ответил Джакопо, — то не стоял бы в этой кухне и не чистил серебро. А был бы, как он, членом художественного совета и указывал бы другим, что делать.
Я рассмеялся и промолчал. У Джакопо была своя грубоватая мудрость.
— Мы друг другу отлично подходим, Капитан и я, — сказал он. — Друг друга понимаем. Я никогда не сую нос в его дела, как Марта.
— Марта? — удивился я.
— Дело было не только в том, что она пила, синьор Бео. С годами она стала слишком требовательной. Оно, конечно, возраст. Ей надо было все знать. Что Капитан делает, куда ходит, кто его друзья, каковы его намерения. Да-да, это и многое другое. Я как-то сказал вашему брату: «Если я когда-нибудь стану вроде нее, тут же меня гоните, я пойму — за что». Он обещал, что так и сделает. Но ему не о чем беспокоиться. Со мной такого не случится.
Моя миска была готова. Инициалы так и горели. Джакопо протянул мне миску Альдо, и я стал чистить ее.
— И чем это кончилось? — спросил я. — Он выставил ее из дома?
— Это было в ноябре, — сказал Джакопо, — сразу после его дня рождения. Он устроил небольшой праздник для нескольких студентов университета и одной дамы, синьоры Бутали, которая выступала как хозяйка дома. — Он немного помолчал, затем добавил, видимо желая объяснить то, что по его разумению могло показаться странным и даже шокирующим: — В то время профессор Бутали был на конференции в Падуе. И синьора, конечно, решила, что раз гости — это студенты из университета ее мужа, то не будет ничего зазорного, если она выступит перед ними в роли хозяйки дома. Марта приготовила обед, а я прислуживал. Вечер прошел замечательно. Студенты принесли гитары и пели, а потом Капитан отвез синьору домой. Марта много выпила и никак не хотела ложиться спать. Она ждала, пока он не вернулся. Не знаю, что там произошло, но у них был бурный разговор, а наутро она собрала вещи и переехала жить к брату и сестре Джиджи.
— А что Альдо? — спросил я.
— Его это очень огорчило, — признался Джакопо. — Он взял машину и уехал один дней на пять. Сказал, что поедет на море. А когда приехал назад, коротко сказал мне, что не желает говорить ни про Марту, ни про то, что случилось. Вот и все. Однако он продолжал ее содержать, платил за стол и жилье — мне Джиджи рассказывали. Она им ничего не говорила про то, что произошло. Даже когда пила, а этим она постоянно занималась с тех пор, как отсюда съехала. Ни разу даже имени Капитана не упомянула.
И знаете, синьор Бео, это была ревность, ни больше ни меньше, чем обычная ревность. Вот чем платят вам женщины. — Он посвистел канарейке, которая сидя на жердочке, распушив перышки, изливала в пении свое маленькое сердечко. — Все они таковы, — продолжал Джакопо, — и дамы из общества вроде синьоры и крестьянки вроде Марты. Они стараются выжать мужчину до последней капли. Всегда стоят между мужчиной и его работой.
