тебя поцелую. Пошто отворачиваться? Забыл, как грезили друг друга нежить, голубить сарынь?
Не успел Ванюшка ответить, как раздался крик!
– Тревога… На площадь строиться…
Ксюша с трудом открыла глаза, быстро оделась, схватила винтовку.
По обводу площади у церкви ровным квадратом строились партизаны. Вавила с Верой в середине и с ними еще двое.
Ванюшку как оглоблей ударило. Оглянулся, куда бы спрятаться, рванулся было в сторону, да одумался; «Побежишь – сразу поймают. Эх, Ваньша, до чего же тебе не везет. Расстреляют… Ксюха заступится… Может, помилуют?»
– Вань, ты нездоров?
– А… ты, Ксюха?
– Отойди… присядь…
Качнулся Ванюшка, но удержался. Уйти нельзя. Он один из всех стоявших в строю знал, для чего построен отряд, что за люди стоят с Вавилой и Верой. «Кинуться в ноги. Признаться? Прощения молить?…»
Вавила, Вера и хуторяне начали обходить строй. Шли медленно, вглядываясь в лица, иногда останавливаясь возле кого-нибудь. Вот они уже совсем близко.
– Один краснорожий такой, я его сразу признаю, – повторял усатый хуторянин.
– Нет у нас краснорожих.
– А второй – чернявый, цыган, – вторил ему круглолицый.
«Господи, пронеси, я же был с бородой». Ванюшка начал молиться про себя, обещая богу все, что имел, все, что будет иметь, обещая с этого часа вести жизнь святую, если он сохранит ему жизнь.
Хуторяне подходили к Ванюшке. Он поднял одно плечо выше другого. Надул немного правую щеку, а глаз над нею полуприкрыл. «Эх, знать б, так рожу углем намазал… Боже, не выдай…» Сутулый пошто-то Вавилу за локоть взял… «Узнал, проклятущий?… Конец! Бежать! Может статься, огородами убегу?» Но ноги как приросли. А хуторяне все смотрят. На ноги посмотрели, на шапку.
Вера подошла и с удивлением спросила Ванюшку:
– Что у тебя за щекой? Да ты бледен?
Ответить? Узнают по голосу. «Господи, сотвори чудо, укрой меня от вражеских глаз!»
И чудо свершилось.
– Это, Вера, его пчела в ноябре укусила, – под общий хохот брякнул сосед.
А другой завернул еще крепче:
– Ксюха с приходу пяткой под глаз подвезла.
– Ха-ха-ха…
Страх перекосил лицо Ванюшки, исказил черты, и хуторяне прошли.
«Слава тебе, господи, – молился Ванюшка… – Да я… да теперь ни ногой. Якима и близко не подпущу, будь он проклят, сатана. Из-за него все: нудит, нудит, раскровит душу,…»
– Видите, – говорил тем временем хуторянам Вавила,- среди моих бойцов нет бандитов. Они готовы умереть за народ и свободу. Были у нас случайные люди, мародерствовали, так больше не безобразничают.
В дальнем углу площади раздался шум:
– Нам к командиру.
– Командир строй обходит.
– А нам его срочно.
«Другие пришли с жалобами. Стало быть, новый обход?» – Ванюшка сник. И тихо, как проткнутый резиновый чертик, осел на снег.
Ойкнула Ксюша:
– Ваня, што ты?
Она трясла Ванюшку, пыталась поднять, а он валился набок, как неживой.
Пришельцы вышли на площадь. Один из них – рыжий, усатый снял шапку и закрутил ею над головой.
– Вавила!
Вера вгляделась.
– Это те, что пытались остановить нас на дороге.
– Это же Кешка! Рыжий Кеха, камышовский председатель партийной ячейки! Помнишь, я рассказывал тебе про него. А рядом с ним Борис Лукич, будь он неладен, камышовский эсер, что устроил нам с Егором побоище. – Вавила стремительно подошел к Иннокентию, не глядя на Бориса Лукича, обнял его. – Идите пока в избу. Я скоро приду.
Кешка отмахнулся:
– Времени нет чаи распивать. Горев вышел с отрядом. На конях.
– Слыхал, только не знаю куда.
– На Богомдарованный. С ними сын Ваницкого!
Вера чуть слышно вздохнула. А Борис Лукич, ухватив Вавилу за рукав, скороговоркой выпалил:
– Винюсь. Я многое передумал и решил, что был неправ, прошу дать мне винтовку, Я докажу свою преданность делу рабочего класса. Не пожалею крови…
Вавила с улыбкой протянул ему руку, подумал: «Громко звучат слова нашей правды, если такой матерый волк открещивается от своей партии».
– Вера, ты помнишь, я тебе говорил про него? В Камышовке…
– Помню. – Вера с трудом отогнала мысли о Валерии. – Простите, а вы давно осознали ошибки эсеров и встали на нашу сторону?
– Да, конечно… То есть, если окончательно и бесповоротно, недавно.
– Вероятно, и вас порол Горев? Я правильно поняла?
– Вера!
– Что – Вера? Ты командир. Ты прежде меня должен задаться таким вопросом и крепко подумать. Я не в восторге от людей, которые быстро меняют убеждения.
Борис Лукич молчал. В юношеские годы он был также ортодоксален и непреклонен, но жизнь – шлифовальщик характеров – поотбила, позатупила острые грани восприятий и чувств. Еще несколько лет назад… каких там лет, всего несколько дней назад он бы с негодованием отверг тот подтекст, что сквозил в словах Веры, но сегодня молчал.
Вера взяла Вавилу под руку и отвела его в сторону.
– Я только что передала вам мнение губкома и настаиваю…
– Настаивай, твои возражения помогают мне понять истину. И все же… Как у тебя, Вера, просто: черное – черное, белое – белое, а в жизни, есть сероватое, есть с зелена. Ты сомневалась когда-нибудь?
– Часто. Но всегда находила истину в книгах.
– Но жизнь-то сложнее книг. Я верю в искренность Лукича.
– Я тоже. И тем более опасаюсь его. Не доверяю ни одному ренегату.
– Ни одному? Никогда?
Вера вспомнила про Валерия и отвернулась. Вавила не понял, почему она смутилась, да и времени не было разбираться. Подошли командиры, нужно решать, как быстрее попасть в Рогачево.
5
В жизни необходимо уметь предвидеть решительно все – и мелкую рябь на поверхности быстротечных дней, и глубинные скрытые волны, и гребни житейских девятых валов, что ломают жизнь поколений. Надо уметь видеть завтра. Аркадий Илларионович умел. Предвидение близких событий привело его сегодня в Коммерческий клуб. Он не очень любил его, а сегодня входил с особым чувством почтения к стенам, крашенным зеленой масляной краской, к люстрам с хрустальными подвесками. Долго рассматривал картину в простенке, где был изображен пронзенный стрелами святой Себастьян, и натюрморт напротив. Жирный окорок, несколько уток и кувшин с вином вызывали сегодня грусть, желание забыться.
Обойдя большую часть помещений, Ваницкий прошел в буфет. Все завсегдатаи в сборе: анжерский шахтовладелец Михельсон, хозяин десятков универмагов от Урала до Тихого океана Второв, мучной король Петухов. Ваницкий отвесил поклон.
– Господа, не откажите выпить со мной по бокалу. Буфетчик, шампанского всем!
Прямой пробор. Небольшие мешки под глазами. Безукоризненно сшитый черный сюртук. Ваницкий походил на профессора права,
– За что пьем?
Аркадий Илларионович поднял бокал.
– За то, чтобы ровно через сто и один день
