— Я ведь младший и никогда с отцом не говорил на эту тему. Ты всегда стоял к нему ближе меня. Однако расскажи, в чём дело: это любопытно.
— Не для удовлетворения твоего любопытства, а для возбуждения в тебе чувства сыновнего уважения сообщу я тебе в двух словах об этом, — строго заметил Гиппий. — Так слушай же: лет девять тому назад отцу пришлось съездить в Аргос. Там в доме аргивянина Горгила он случайно увидел дочь последнего, молодую вдову Кипселида[34] Архина из Ампракии. То была Тимонасса. Поразительное сходство этой женщины с нашей покойной матерью так ошеломило отца, что он во что бы то ни стало решил жениться вторично, хотя после смерти горячо любимой Ио он и дал себе слово не вступать во второй брак. Отец, однако, сразу никому не сказал ни слова о чувстве, охватившем его при виде аргивянки. Он долго боролся с собой, но чем больше он думал о ней, тем яснее вставал перед ним образ нашей матери в юности. Внутренний голос шептал ему, что дух нашей матери снова воплотился в Тимонассе, покинул мрачное царств; теней и переселился в телесную оболочку этой женщины. Когда же отец впервые заговорил с ней, то услышал голос, выражения, всю речь своей Ио. Но он всё ещё колебался. Лишь запрошенный им по этому поводу дельфийский оракул рассеял все его колебания, и таким образом Тимонасса стала нашей мачехой, хотя по возрасту своему она годится мне в сёстры. Теперь ты, надеюсь, поймёшь, что пока не время беспокоить отца, поставленного, на основании договора с Мегаклом, в необходимость расстаться с горячо любимой женой, от которой он вдобавок имеет сына, нашего брата Гегесистрата.
Гиппий умолк и укоризненно поглядел на видимо смутившегося брата. Гиппарх же после минутной паузы махнул рукой и сказал:
— Ты, конечно, прав, как всегда. Я не потревожу ни сегодня, ни завтра старика нашего своими делами. Но знай одно: я отнюдь не отказываюсь от мысли о браке своём с Фией, а только откладываю этот вопрос до более благоприятных обстоятельств.
— И это уже плюс в твоём деле, братик, — ласково промолвил Гиппий и хлопнул Гиппарха по плечу. Затем он снова перешёл на серьёзный лад и сказал: — Положение отца нашего втройне незавидное: расторжение брака без всяких уважительных причин, потеря искренно любимого, преданного друга и вступление в новый брак, в его-то годы, с какой-то вертушкой, пустейшей Кесирой, на которой не женился бы даже такой ветрогон, как мой братец Гиппарх. Есть о чём подумать!
— Да, уж я бы на Кесире не женился! — воскликнул Гиппарх и беспечно расхохотался.
— Счастливый твой возраст и лёгкий у тебя нрав! — тихо заметил Гиппий и, дружески пожав брату руку, направился к дому. Там, на заднем дворе, его уже ожидала повозка, в которой он собирался немедленно ехать в Афины.
Лишь только он скрылся в доме, из чащи густых кустов вышла высокая девушка ослепительной красоты. Длинный, наброшенный на её хитон пеплон ещё более увеличивал её статный рост.
Это была Фия. С весёлым звонким смехом приблизилась красавица к Гиппарху, казавшемуся рядом с ней крохотным, и, заключив его в свои крепкие объятия, увлекла на другой конец обширного сада, туда, где и живописные кусты разрослись гуще, и ветви старых деревьев, склонясь до земли, образовали ряд тенистых зелёных беседок.
* * *
Был вечер. В обширном покое богатого евпатрида Мегакла ярко горели лампы и освещали две мощных фигуры немолодых уже граждан, сидевших за столом. То были сам хозяин и Писистрат. В комнате, кроме них, не было никого. Оба афинянина некоторое время сидели молча, каждый, по-видимому, погружённый в свои думы. Наконец, Писистрат заговорил:
— Итак, дело сделано, Алкмеонид, и я сдержал своё слово: Тимонасса разведена со мной, и я теперь свободен. Помни, однако, Мегакл, что не я настаиваю на браке с твоей дочерью, а ты сам через Гелланика поставил мне его условием моего возвращения в Афины, при помощи подставной богини Паллады. Я готов исполнить своё обещание, и в самом непосредственном будущем; но ты, как отец своей дочери, ещё раз обдумай положение дел.
— Мне нечего думать, благородный сын Гиппократа, и я не вижу другого исхода, помимо твоего брака с Кесирой.
— Ты забываешь, Алкмеонид, что можешь полагаться на моё слово, на мою честность. Как я не нарушал своих обещаний, так не нарушу их и впредь. Власть фактически теперь в моих руках и, ты видишь, я не подавал повода заподозрить меня в том, что я злоупотреблю ею.
— Ты, Писистрат, забываешь, что власть без денег — миф, а не власть. Это — лошадь без ног, корова без молока, дом без стен. Или ты располагаешь крупными средствами? — язвительно спросил Мегакл, прибавив: — Я ведь совершенно забыл о твоём имении во Фракии, на Стримоне.
— Шутки неуместны, — резко возразил Писистрат. — Разве могут идти в расчёт мои мелкие поместья во Фракии или у Фермейского залива близ Рэкела? Не о них тут, конечно, речь. Но у меня есть огромное множество преданных друзей и приверженцев, средства которых, в крайнем случае, целиком к моим услугам.
— Что это? Угроза? — сердито спросил Мегакл.
— Знай, благородный сын Алкмеона, Писистрат не прибегает к подобным низким средствам. Иначе зачем мне было разводиться теперь, когда Акрополь, Афины и с ними вся Аттика в моих руках, с Тимонассой, которую, не скрою от тебя, я горячо люблю и, сознаюсь, буду любить и впредь.
Лицо Мегакла нахмурилось.
— Это тебе не нравится, товарищ, — спокойно продолжал Писистрат, — и вот оттого-то я и предложил тебе обдумать дело раньше, чем окончательно испортить его. Тут идёт речь о счастье твоей единственной дочери. Подумай об этом, Мегакл.
— Ни дочери, ни личного счастья нет там, где речь идёт о власти. Понимай, как хочешь, но ты должен быть моим зятем; иначе ты не
