Ему хотелось щелкнуть в длинный нос эту Стекольникову, так грубо и неумно оборвавшую начавшийся, безобидный флирт, В какое положение она поставила свою подругу, если это слово подходит к отношениям между двумя военными врачами. Но вернуться сейчас на свое место — значит принять и ему пощечину. А впереди — ночевка где-то и еще: целый день полета. Глазеть на эти ящики и тюки да слушать бесконечный, рев моторов, ни с кем не перемолвись словом? Прощаясь, военный атташе шепнул, что в самолете везут медицинское оборудование для госпиталя и будет очень приятная компания. И была бы! А эта невоспитанная дура…
— Я невропатолог, — прежним бесстрастным, скрипучим голосом сказала Стекольникова, — и меня интересовала реакция Ирины на ваши слова и на мои слова. Продолжайте.
Это вышло неожиданно. Но, даже принуждая себя, Виктор не смог рассмеяться. Эка дубина! Настроение было испорчено.
Впрочем, Виктор и сам сознавал теперь, что большим изяществом его шуточки тоже не отличались. Заезженный репертуар какого-нибудь волокиты. Ему следовало бы держаться солиднее.
И сразу пришла упрекающая мысль об Анке. Ведь этот день для него траурный. Как он мог забыть? Промелькнуло в сознании и другое. Прежде чем выдать разрешение на поездку в Сибирь, русские, конечно, постарались проверить все его потроха, всю родословную, послужной список и прочее, что полагается. Государственная дружба дружбой, а политический табачок врозь. Вот даже провожатого в дорогу ему приставили, хотя из самолета в воздухе не выпрыгнешь, а в Иркутске гостиница приготовлена, там тоже сразу встретят.
Но кто же провожатый? Фамилия не удержалась в памяти, а спрашивать неловко. Экипаж самолета, разумеется, не в счет. Стало быть, кто-то из этих троих. Кто? Приятнее всего представить бы себе в такой роли болтушку Ткаченко. Однако русские вряд ли пойдут на такой примитив. Длинноносая Стекольникова выглядит загадочнее. И полная загадка — спящий полковник. А вообще, ему-то, Виктору, что? Бояться нечего, совесть чиста, он не разведчик.
Но как бы то ни было, все это, вместе взятое, мешало ему продолжать разговор с прежней игривой беззаботностью. Виктор сказал что-то совершенно банальное о погоде. Ткаченко поняла это как замаскированную обиду на топорную выходку Стекольниковой и, сглаживая наступившую неловкость, бойко заявила, что в Сибирь надо приезжать весной, когда там, выстилая ярким ковром лесные поляны, цветут подснежники, огоньки или саранки. Вот тогда хороша любая погода. А Стекольникова проворчала, что ее сейчас больше всего интересует погода внутри самолета, — зябнут ноги, а за Уралом станет еще холоднее.
Это тоже походило на неуклюжий выпад против гостя, потому что он был одет теплее всех.
После этого разговор и совсем завял! Виктор попросил извинения и вернулся на свое место.
Самолет шел плавно. Виктор терпеть не мог болтанки: ему тогда закладывало уши и становилось дурно. Лишь изредка слышались тупые удары по крыльям, н вдоль фюзеляжа бегала мелкая дрожь. Виктор знал: это самолет пробивается сквозь плотное облако. Не страшно.
Подумалось о совершенстве техники двадцатого века. Вот они сейчас легко летят и летят по прямой. И никакого им нет дела до того, что внизу лежат тугие, глубокие сугробы, в которых пеший увяз бы и не выбрался. А в окна крестьянских домов сейчас хлещет, стучит злая поземка. Будет о чем рассказать Густе…
Кто-то тронул его за плечо. Ткаченко?
Виктор с готовностью повернул голову. Нет, пехотный полковник. Немного скуластое и для такого чина молодое лицо, недавний шрам на шее, как раз там, где наползает воротник шинели. Помаргивает спросонья.
— Господин Сташек, разрешите представиться: полковник Бурмакин. Простите, так некрасиво получилось. Сон меня прямо-таки свалил с ног. Знаете, несколько суток не спал.
Виктор пожал ему руку, подвинулся, давая место рядом с собой.
— Присаживайтесь. Рад с вами познакомиться. Вы уже знаете мое имя. Откуда?
— Мне назвали на аэродроме. Прямо на ходу, разговаривать было некогда, подавали сигнал на старт. Я правильно произнес вашу фамилию?
— Вполне. — И подтвердил еще: — Вацлав Сташек. А вы летите с нами тоже до Иркутска?
— Подальше. Но если вы летите только до Иркутска, то, разумеется, нам вместе.
Наступила невольная пауза, и Виктор заметил, что полковник исподтишка разглядывает его. Ага, вот кто, оказывается, к нему приставлен! Высокая честь — полковник. А может быть, просто ткнули агенту ЧК в петлицы «шпалы» для придания большей значимости.
— В России полками командуют молодые, — сказал Виктор с легонькой подковыркой. Пусть почувствует, что разгадан. А если это действительно полковник — не обидится на комплимент.
— В годы гражданской войны у нас даже армиями командовали и более молодые. А я в командование полком только вступаю, — сказал Бурмакин. И немного стеснительно спросил: — Простите, господин Сташек, ваша фамилия в Чехословакии очень распространена?
— А что, у вас там есть знакомые? — удивился Виктор. Конечно, Сташеков у нас не так много, как в России Ивановых, но, допустим, как… — Он затруднялся назвать равнозначную фамилию.
— …как Столяровых или Рещиковых? — подсказал полковник.
Виктора словно электрическим током ударило. Что это — случайность? Или намек агента на то, что им все известно? Но он и не намерен скрывать свое происхождение. Когда оформлялись визы и пропуска, все это, безусловно, проверялось. Чехословацким гражданством полностью аннулировано прежнее русское подданство, а дипломатический иммунитет гарантирует вообще его неприкосновенность. Просто агента в спешке не успели проинструктировать.
— Да, думаю, примерно так, как Столяровых, Слесаревых… — равнодушно подтвердил Виктор.
Он давно уже выработал умение: когда это необходимо, ничем не выдавать своего волнения!
— Простите, — извинился полковник. — А вот это, господин Сташек, вам никого не напоминает?
Он расстегнул шинель, на груди блеснули два ордена, Ленина и Красного Знамени, вытащил из нагрудного кармана записную книжку, из книжки — небольшую фотографическую карточку. Виктор долго ее разглядывал. Молодая красивая женщина с устало сложенными губами, как это бывает у людей, переживших много тяжелого. Воротничок, прическа — все очень простое, скромное. Может быть, работница с завода, а может быть, и из интеллигенций. Удивительно знакомые глаза и очертания подбородка. Да, да, он где-то видел ее. И, пожалуй, этого полковника тоже… Скуластое лицо… Упрямый взгляд… Где они, эти люди, ему встречались?
— Очаровательная женщина. Это кто-нибудь из ваших знакомых Сташеков? — спросил он, возвращая полковнику фотографию.
— Нет. Это Людмила Рещикова, — сказал полковник, пряча записную книжку и застегивая карман гимнастерки. — А точнее, Людмила Бурмакина, моя жена.
— Что?! — Виктор вдруг дернулся, вскочил, сорвал с себя заячью шапку, сбил шапку с полковника, повернул его так и этак. Не веря еще, спросил: — Т-тимо… фей?
— Виктор? Ты — Виктор?… Вот это…
И они обнялись. Неловко. Безотчетно. Замерли, бормоча что-то невнятное, испытывая жгучую радость.
4
Потом, еще возбужденные встречей, они, словно мальчишки, шутя, тузили друг друга кулаками. И не знали с чего начать большой разговор. Один день вместе на санях, ночь в таежном зимовье, страшное утро и — полоса в восемнадцать лет…
— Ну, знаешь, говорил Виктор, — если бы ты не показал фотографию Людмилы и не назвал бы ее, так мы бы и опять навсегда разошлись. А ты меня сразу узнал?
— Нет! Так, что-то далекое думалось… Было предположение, что ты действительно уехал в Чехословакию. И еще: что взял тебя с собой какой-то Сташек. Когда мне сказали на аэродроме: «Летит Сташек», — я подумал — однофамилец. Вот и спросил. А тогда, в тайге, где же было запомнить. Повстречайся мы на улице — так бы и разошлись. Но что-то в лице у тебя и у Люды есть общее. Вот я и попробовал назвать фамилию Рещиковых. Ты заволновался. Заметно было. Тогда я — фотографию.
— И я бы тебя ни за что не узнал. Вот случай! Уди-витель-но! А я ведь считал, что тогда и Людмила и мама — обе погибли.
— Как видишь, Люда спаслась. Ее, раненую, выходили, а Вера Леонтьевна… Потом как-нибудь расскажу, что мы. видели. Зачем ты тогда не пошел со мной? А теперь ты иностранец. Почему ты даже имя, фамилию переменил?
— Так пришлось. Иначе было нельзя. Меня действительно увез капитан Сташек, Я не жалею. Чего мне жалеть?
— Своих! Сестру, землю родную.
— Сестру… Наверно, ей с тобой хорошо живется. А земля… Земля везде одинаковая. Служу в министерстве иностранных дел и защищаю интересы моей новой родины. А Россия — только дружественная страна… Ты ничего не сказал еще о моем отце. Ты что-нибудь знаешь о нем? Говори!
