— На прямой вопрос ты требуешь обязательно только прямого ответа. Изволь. Начала нет. Не было. И не будет конца.
— Самый легкий и бессодержательный ответ, Тимофей. Вечность и бесконечность! Но ты скажи мне, что это такое. Не в хитросплетенных философских определениях — их существуют тысячи, а просто. Ведь все великое обязательно просто!
— Сколько бы ни искать, никогда не найти абсолютно простого определения вечности, — это и есть бесконечность. Поиски такого определения, тем не менее, будут продолжаться всегда, — это и есть вечность. Как ты хотел: просто. И вполне гениально.
Тимофей чуточку посмеивался над Виктором, над его нервозностью. И Виктор это чувствовал.
— Игра словами, Тимофей, только словами! Они пусты, как мыльные пузыри.
— А ты хотел бы, Виктор, вечность и бесконечность, как две горошинки, покатать на ладони? Или поместить под стеклянный колпак в музее самых редкостных диковинок для всеобщего обозрения? Чем же еще, как не словами, можно охарактеризовать эти понятия? Математическими формулами они давно обозначены. И ни у кого, надеюсь, и у тебя, не вызывают сомнения. Ты все время ищешь аналогий, сравнений и в них видишь лучшее средство для объяснения самых сложных понятий. Но ведь как раз это самое невыгодное средство! Ну, попробуй объяснить простыми аналогиями, сравнениями, куда там вечность или бесконечность, а хотя бы… — Тимофей щелкнул пальцами, подыскивая, что назвать, — хотя бы… кошку! С чем ты сравнишь ее? С тигром? Или рысью? Или с табуреткой, у которой тоже четыре ноги? Любая аналогия не подойдет, в чем-то да разойдется со сравниваемым предметом. В абсолюте кошка похожа только на кошку. И то — на самое себя. Вот ты сказал: «Слова пусты, как: мыльные пузыри». А мыльные пузыри не пусты, они наполнены воздухом.
— Ты разговариваешь со мной, как со школьником! — Перед Виктором теперь все ярче вырисовывался облик того, давнего, Тимофея, на облучке саней, в лохматой собачьей шапке, уверенно ведущего отряд и рукавицей вытирающего нос. — Будто я сам всего этого не знаю.
— Но ты потребовал ответа на свои вопросы. Вот я и отвечаю.
— Кик будто ты знаешь все!
— Нет. Все никто не знает, и никогда не будет знать. Но я теперь знаю уже многое. Вернер, я знаю ничтожно мало, но, чтобы спорить с тобой в этом вопросе — достаточно. Хочешь, вот тебе еще одно простое и гениальное определение вечности и бесконечности. Ты никак не желаешь отрешиться от привычных понятий начала, конца. А ведь даже есть народная поговорка: «У кольца нет конца». Однако его окружность нетрудно перевести в линейные меры длины. И легче это сделать без всякой математики, а прокатив кольцо по листу бумаги. Нужен переход из одного измерения в другое…
— Тимофей, надеюсь, ты не станешь объяснять мне еще и теорию относительности Эйнштейна? Может быть, позволишь мне самому это сделать?
— Если для тебя же самого? Пожалуйста! Я с удовольствием послушаю.
5
Чем дальше, тем больше Виктора бесил такой разговор. Он с трудом сдерживал себя. Что может знать этот бывший сопливый парень, нацепивший сейчас себе в петлицы полковничьи знаки различия!
Грохот моторов самолета с трудом позволял им улавливать собственные слова. И конечно, их разговор не могли услышать ни Стекольникова, ни зябко припавшая к ней миловидная Ткаченко. Но Виктор видел, с каким любопытством женщины издали наблюдают за ними. По выражению лиц спорящих они, наверняка, отлично понимают, какая сторона берет верх. Хорошенькие будут потом ходить легенды! Виктор постарался, как смог, принять вид победителя.
— Не сомневаюсь, что ты имеешь высшее образование, — сказал он. А снисходительная улыбка на губах бог весть к чему относилась.
— Да, я имею высшее образование, — простодушно сказал Тимофей. — А главное, я много читаю. И, когда есть возможность мы: с Алексеем Платоновичем вдвоем устраиваем длиннейшие диспуты.
— Это и чувствуется. — Снисходительная улыбка не сходила с лица Виктора. — Но я тебя перебил. Закончи, пожалуйста, свое гениально простое сравнение. Только без привлечения к нему теории относительности, которую я ненавижу и презираю, как самую величайшую мистификацию в науке. Боже! Не находя конца у прямой линии, согнуть ее в кольцо. И утверждать, что это истина.
— Ого! Она чертовски трудна, эта теория, но меня безумно увлекает. Когда-нибудь, лысый, седой, я заберусь в ее глубины, как сам Эйнштейн. Хорошо бы развить ее и дальше, она прямо- таки взывает, просит об этом. Эх! Не это бы! — Тимофей потеребил петлицы на своей шинели. — Но я сейчас буду подыскивать самые простые слова. Как требуешь ты. Тебя смущает переход от мира конечного в мир бесконечности, от времени в вечность. Итак, жизнь каждого человека конечна, а состояние смерти его бесконечно. Не споришь против этого? Или ты веришь в воскрешение мертвых? И во вторую их жизнь, тоже бесконечную? Допустим, допустим! Что тогда меняется? Жизнь каждого человека становится бесконечной, а смерть его, как промежуток между двумя жизнями, конечна? Значит, опять-таки эти два состояния неизбежно и очень естественно переходят одно в другое.
— Общее понятие «жизнь» шире, чем жизнь одного человека, — пробормотал Виктор, не найдя сразу, чем он смог бы опровергнуть логику Тимофея.
— Прекрасно! Ты сам помогаешь мне, — немедленно отозвался Тимофей. — Давай тогда еще и на другой лад. Жизнь — это не противоположность смерти. Состояние жизни — непрерывное движение, развитие, а смерть — это момент неподвижности, полного покоя. В математических бы формулах — жизнь число положительное, а смерть не более, не менее, как нуль;
— Стоп! — оборвал его Виктор. — Смерть — это распад, разрушение. Число отрицательное.
— Ерунда! — возразил Тимофей. — С того момента, когда после мгновенного переходного состояния, что называется, нулевого, последует распад, смерть уже закончится, начнется новая жизнь бессмертного белка. Иными словами, жизнь всегда господствует над смертью.
— Я не хочу продолжать такой спор. У тебя, как у всех материалистов, ужасающе лобовой взгляд на мир и все его таинственные явления. — Виктор уже не мог удерживать на лице снисходительную улыбку; лицо его против воли деревенело, становилось злым. — Я в достаточной степени знаком с Вашими учебниками всяких истматов и диаматов. Как спорить с людьми, которые с порога заявляют, что мир абсолютно познаваем? И если он не познан, так только за недостатком времени!
— Как хочешь, Виктор, мы можем наш спор и прекратись. Начал его не я. Но точку поставить на твоих словах никак невозможно. Ты исказил позиции материализма. Во-первых, мы вообще не признаем «таинственных» явлений как таковых. Таинственные — это еще не познанные явления. И только. Да, да, по недостатку времени, если тебе так нравится. Во-вторых, где ты это вычитал, что с нашей точки зрения мир познаваем абсолютно? Мир бесконечен, и познания наши тоже могут быть бесконечными. Но разве это абсолют? Мир бесконечнее знаний о нем. Паровоз и вагон. Абсолют — это когда паровоз и вагон в движении не только сравняются, то есть вагон врежется в паровоз и сольется с ним, но станет при этом тоже вроде бы совершенно точно таким вторым паровозом. Помнишь у Гёте: «Если нарисовать мопса, как две капли воды похожего на живого мопса, будет два мопса и ни одного произведения искусства»? Если наши познания бесконечности мира будут, как две капли воды соответствовать этой бесконечности, будет две бесконечности мира и никаких познаний о ней!
— Довольно! Довольно! — вскрикнул Виктор. — Меня ужасает твой апломб, твоя самоуверенность! Отец мой хотел знать все, но он не собирался расколупывать снаружи вещество на крупицы, крупицы на молекулы, молекулы, на атомы, атомы… И так далее. Он знал, что таким способом не отыщешь самой малой, частицы, из которых состоит мир, вселенная, бесконечность. Он в это хотел войти изнутри. Ты понимаешь, изнутри?
— Понимаю. Это уже делал барон Мюнхгаузен, когда сам себя за волосы вытаскивал из болота или, запустив руку в пасть волка до самого хвоста, выворачивал его наизнанку. Виктор, потому-то я и сказал тебе сразу, что рукописи Андрея Петровича не представляют научной ценности. Это крик отчаяния, что он не в силах вытащить сам себя за волосы из болота.
— Ты оплевал память моего отца! — Виктор вскочил на ноги и ухватился за подкосину. — Мне трудно с тобой разговаривать!
— Мы сохранили добрую память об Андрее Петровиче Рещикове, положив на его до той поры безымянную могилу гранитную плиту с уважительной надписью, — спокойно сказал Тимофей. — Мы тщательно просмотрели и сдали в архив все сохранившиеся его рукописи, и Алексей Платонович Васенин написал к первой папке с этими рукописями в расчете на будущих читателей письмо, в котором тоже очень уважительно рассказал о трагедии автора рукописей. Заявление Люды рассматривалось в высоких судебных инстанциях, и признано, что Андрей Петрович был профессиональным адвокатом и его офицерский чин в белой армии — фикция. Разве всем этим оплевана память твоего отца, Виктор? За неловкое выражение относительно ценности его рукописей прости. Но если ты намерен предать их содержание гласности, напечатать в каком-нибудь спиритическом журнальчике, вот тогда ты действительно оплюешь его память. И давай вправду закончим этот наш разговор. Расскажи о себе.
