— На днях побывал в хуторе, — вмешался в разговор Егор Гвоздецкий. — С полусотней. В Новочеркасске он.
Вспомнилось Борису: где-то в Закарпатье, в пятнадцатом, не то в шестнадцатом, вычитывал об уряднике Филатове Захаре в «Русском инвалиде» — совершил тот какой-то подвиг.
— Слух имел об нем на фронте.
— Руки не подал бы, не бойсь, — Володька поправил чуб. — Порода известная.
— Родич хуторскому атаману? — спросил Красносельский.
— Сын, меньшой. Друзьяк вот наш…
Кривая усмешка тронула губы Володьки. Моргал белесыми ресницами, будто запорошил глаза. «До чего зенки колючие у этой артиллерии, — подумал он. — Ишь, стерва. Вроде бы раньше и не примечал».
Выпили еще. Разговор свернул к наболевшему, крестьянскому. Егор Гвоздецкий не сумел скрыть вздох:
— А как оно у большевиков склеится с земелькой? Посулили…
Борис заметил, Сидоряк быстро взглянул в лицо артиллеристу — ждал ответа именно от него. Повернулся к нему и еще кое-кто.
Ответил бы он или отмолчался опять, но встрял Мансур. Раздирая сухого карася, высказал свое мнение:
— Боюсь, у большаков руки не дотянутся до нас, на Дон. Хоть бы в России там управились. Ить ей, матушке… Едешь, едешь по чугунке — ни конца ни краю.
— А Дон тебе не Россия? — сощурился Егор.
— Россия. Так она какая? Хозяевы ее вона, в Новом Черкасе.
Мансура поддержал Котька.
— Что попусту брехать. Гуртуются казаки возле атаманов. Не дурно Захарка разъезжает по хуторам с отрядом. Силу свою показывает. А сколько их, таких отрядов, по всей округе?
Угнув большелобую голову, часто дымил Красносельский. Разговору не мешал, чутко наставлял на каждый голос бледную раковину уха.
Поймал себя Борис на том, что силком отрывает взгляд от этого человека. Завешивался густыми клубами дыма — не так наглядно; ломал голову, каким путем он затесался в эту компанию? Обратился к Володьке:
— Не пойму одного… Как вы с утра сумели сойтись такой гурьбой?
Подморгнул тот всей бражке, убирая со лба рассыпанные волосы.
— Да мы еще вчера топтались под твоей хатой. Полночь уже, свету в оконцах не было. Поимели совесть, не стащили с перины…
— В картишки засиделись, — вставил Сидоряк.
— А что делать-то? — набросился на него Мансур. — Отстреляли свое… Будя! И делов: выпить, в картишки кинуть. Но и, само собой, товарищей встречаем. Годы не видались! Борька, чертушка!..
Пригреб его за шею, крепко поцеловал в гладко выбритый подбородок.
— Частенько сгадывал… Не икалось? Ты ж у нас… эх! Как начну, бывало, в землянке вслух вспоминать наше детство… Хлопцы с ума прям сходют. Особо любили про то, как мы казачатам юшку красную пущали.
— Будет балаганить, — нахмурился Борис. — У тебя вон тоже крест, медаль…
Мансур, польщенный, отмахнулся.
— Гм, крест… А погоны вахмистра! Без малого — офицер. Незадарма цепляют. Зна-аем. И про часы двои серебряные слыхали… Вона цепок мотается.
Рука Бориса вталкивала в нагрудный карман блйшку брелока.
— Лычки задарма достались… Выплясал.
— Как то есть… выплясал?
Володька разгонял коричневый едучий дым — яснее видеть глаза: смеется?
— А как у нас на хуторе… Казачка!
— С ним по-серьезному, а он на смех, — обиделся Мансур.
Заинтересовало и Красносельского. Облокотился на стол, подперев лобастую голову; в уголках воспаленных губ шевелилась усмешка. Обращаясь к нему, Борис рассказал давнишний случай еще из действительной. Полк размещался в Западной Украине. За езду на лошади, рубку и джигитовку он был направлен в Одесскую учебную команду. Вернулся с лычками. На радости обмыли их. За дебош, учиненный пьяной братией, его разжаловали и вместе со всеми готовили к демобилизации, хотя полковое начальство решило удовлетворить просьбу — оставить на сверхсрочную.
— Тут уж выпил я! И в казарме — казачка. А на ту пору — сам полковник. Стоял в дверях, покуда гармонист не свалился на нары. В глазах — карусель, а доглядел белые усищи, враз встало все на место. Хлопнул он по плечу: «Сымал я с тебя, братец, лычки, я их и вешаю обратно».
Борис развел руками: вот, мол, и заслуги мои.
Пр ишли свои — сестра Пелагея и брат Ларион. Сестру обнял, прижимая ее голову, закутанную в клетчатый платок, с братом поручкались сперва, оглядывая друг друга, потом поцеловались. Ларион выше его ростом, темноволос, кареглаз.
— Встретились бы где… Навряд ли опознал.
Гости, зная меру, поднялись из-за стола, разобрали шинели и шапки. Благодарили хозяйку за угощение и ласку, извинялись, что накадили дыму полную хату, затоптали пол.
У порога, прощаясь за руку, Сидоряк пригласил:
— Приходи как-нибудь до бабки Степаниды… В картишки сбросимся. Не отбивайся от нашей компании.
Борис пожал плечами.
4
Сбылись
