— Они идут за тобой, Фарис.
— Да.
— Многие еще с Иберийских кампаний? И с войны с турками, с Александрией?
— Да.
— Ну, ты права, — сказала Аш, а когда та вопросительно взглянула на нее, продолжила: — Сейчас опасность грозит твоим собственным людям. Диким Машинам наплевать, какой ценой они выиграют эту войну. Во-первых, они говорят тебе, чтобы ты напала на город, взяла его поскорее, уничтожила бы герцога исключительно численным перевесом; а это дурная тактика, ты в таком случае даром теряешь половину своей армии. То есть губишь жизни людей, которых ты знаешь.
— А во-вторых? — резко спросила Фарис.
— А во-вторых — «Мы создали и вырастили Фарис, чтобы она совершила темное чудо, какое когда-то совершил Гундобад. Мы воспользуемся ею, нашим генералом, нашей Фарис, нашим творцом чудес — чтобы уничтожить Бургундию, как будто ее никогда не было».
Произнося слова, высеченные в ее памяти, Аш наблюдала, как на ее глазах лицо собеседницы становилось серым, запавшим, безнадежным.
— Да, — сказала Фарис, — да, я слышала эти слова. Они говорят, что это они сотворили длительную тьму над Карфагеном. Они так сказали.
— Они хотят, чтобы герцог умер и Бургундии не было, чтобы они тогда смогли совершить чудо, в результате которого мир станет опустошенным. Фарис, есть ли дело Диким Машинам до того, будет ли армия визиготов все еще находиться в пределах границ Бургундии, когда это произойдет? Когда тут не останется ничего, кроме льда, тьмы и разрухи, — так уже становится вокруг Карфагена. Ты думаешь, кто-нибудь это переживет?
Фарис откинулась на спинку кресла, ее доспех чуть поскрипывал. Бдительно следя за каждым движением визиготки — ведь любое могло быть сигналом к атаке, например, движение руки в сторону стилета, — Аш, сидя через стол от нее, стала копировать каждое ее движение.
Еще один порыв ветра понес по земле снежную крупу, мимо канатов и колышков, удерживающих навес.
— Зима, — сказала Фарис и взглянула прямо на Аш. — Зима покроет не весь мир.
— Ага, и ты это слышала, — и Аш расслабилась — она и не подозревала, в каком напряжении была все это время. Я же это говорила и Роберту, и Анжели, и Флориану, я же ручалась за свою правоту ценой жизни всего отряда, и Дижона, и многих еще жизней, и пусть это правда или нет, но это слышал по крайней мере еще один человек.
— Если это правда, — сказала Фарис, — куда, по-твоему, мне вести своих людей, а тебе своих, если дойдет до проблемы спасения их? Если они хотят превратить весь мир в пустыню, сжечь… Скажи мне, ты, франкская женщина, куда нам идти, чтобы оказаться в безопасности?
Аш стукнула по деревянному столику кулаком в рукавице:
— Ты же — потомок Гундобада! А я даже не могу силой чуда зажечь дурацкую свечу на алтаре! Это ведь ты предназначена для совершения их чуда!
Взгляд Фарис скользнул в сторону. Почти неслышно она сказала:
— А я даже не уверена, правда ли это.
— Вот как? Ты что, совсем охренела? Ну, так послушай меня: я говорю тебе, что это — правда. Когда я была под Карфагеном, эти чертовы машины развернули меня и поволокли меня к себе, и я ни хрена не могла поделать с этим! У меня не было выбора! Если герцог Карл умрет, вот тут мы все и обнаружим, будет ли у тебя выбор, но к тому времени как бы не стало немного поздно!
— И нам остается одно решение — чтобы ты меня убила.
Аш как будто на стену налетела: от резких метаний визиготки от паники к полной собранности и снова к панике. А Фарис, не шевельнувшись, добавила:
— Я сама могу решить за себя. Ты ведь вот как рассуждаешь: если я погибну, Дикие Машины ничего не могут сделать. Если ты сейчас шевельнешься, двенадцать моих снайперов выпустят стрелы в твой доспех, ты и встать с кресла не успеешь.
Внутренним зрением Аш живо представила себе эти стрелы: тело толщиной в палец; головка длиной в четыре дюйма, четырехгранная, острая; может металл пробить. И постаралась стереть эту картину.
— Снайперы, никак не меньше, — спокойно проговорила она. — Да и вообще я уже слышала твои доклады в Карфаген. Ты меня бы уже пристрелила, только тебе Дижон будет труднее взять, если ты начнешь убивать их популярных героев. И еще ты думаешь, что я предам тебе город.
— Ты моя сестра. Я не хочу убивать тебя, разве что в крайнем случае.
Эта женщина говорила исключительно серьезно. Внезапно Аш почувствовала приступ жалости к ней. «Ведь такая молодая. И все еще думает, что ты на это способна».
— Я убила бы тебя без раздумий, — призналась Аш. — Если бы пришлось.
— Еще бы, — взгляд женщины переходил с мальчика-раба, стоявшего в нескольких шагах с кувшином вина, у него были белые, как одуванчик, волосы; на других рабов, наконец, остановился на самой Аш.
— Они не могут меня заставить что-то делать. Никакого чуда, ничего. Я больше не хочу говорить с военной машиной. Я не хочу ничего слушать! Конечно, они ничего не могут сделать, пока я не заговорю с ними, а я не хочу, не хочу!
— Возможно. Но это значит чертовский риск.
— А ты чего хочешь, чтобы я сделала? — ее взгляд стал острым. — Убить себя, потому что голоса в моей голове говорят мне, что я должна совершить дьявольское чудо? Я — как ты, девчонка Аш, я солдат. Я никогда не совершала чудес! Я молюсь, я хожу к мессе, я жертвую, когда надо, но я не священник! Я женщина. Я дождусь, пока мы убьем этого бургундского герцога, и посмотрю, смогу ли…
— Поздно уже! — прервала ее Аш, и Фарис замолчала. — Эти существа способны погасить солнце. Они же это сделали. Смотри, они забирают солнечную энергию и они оделяют ею тебя, — это так же, как милость Господа нисходит на священника, — и что ты думаешь, тебе после этого так просто будет отказаться?
Женщина облизнула губы. Когда она заговорила, в ее голосе уже не было нотки надвигающейся истерики.
— Что бы ты мне предложила сделать? Броситься на свой меч?
— Уговорила бы господина амира Леофрика разрушить каменного голема, — тут же выпалила Аш.
Визиготка смолкла и молчала долго, можно было до сотни сосчитать. Молчание прервало ржание боевого коня из рядов солдат. На солнце сверкали орлы визиготских легионов.
«Мне не подойти к ней и не убить прежде, чем они убьют меня.
Может, и не придется».
— Сделай это, — настаивала Аш. — Тогда они до тебя не доберутся. Каменный голем — их единственная связь.
— Предать своего Бога, — пораженная Фарис отрицательно качала головой.
— Они однажды говорили с твоим ясновидящим Гундобадом, и один раз с Роджером Бэконом, — настойчиво сказала Аш. — А уже потом — с военной машиной, с нами. У них другого голоса нет. У тебя тут армия. Леофрик тебе отец, не важно, что он болен. Ты обладаешь властью. Никто не может запретить тебе вернуться в Карфаген и превратить каменного голема в обломки!
Женщина в визиготской кольчуге быстро поняла ее мысль, хотя Аш казалось, что та размышляла немыслимо долго.
— Значит, отрезать от себя эти «Дикие Машины» — ценой того, что я больше никогда не буду участвовать в сражениях.
— Или ты, или машина, — в легкой улыбке приподнялись уголки губ Аш. С юмором она сказала: — По сути дела, ты права: вот я тут сижу с генералом визиготской армии и прошу ее разрушить тактическую машину, которая помогает ей выигрывать войны…
— Я, честно, хотела бы, чтобы это оказалось такой военной хитростью, — Фарис переплела пальцы, поставила локти на стол и оперлась подбородком на руки.
Аш не слышала в голове никаких голосов, которые бы свидетельствовали, что Фарис обращается к военной машине, к Леофрику или Сиснандусу. Обе они молчали.
Через некоторое время Фарис подняла голову:
— Теперь я могла бы помолиться о том, чтобы твой герцог остался жив.
«Он… не мой герцог», — чуть не запротестовала Аш. Но не стала. — Он сейчас мой наниматель, так что предполагается, что я желаю ему выздоровления! Даже если там почти нечего поставить на карту.
Фарис хмыкнула. Протянула руку за кубком и снова отпила, от вина ее верхняя губа стала лиловой.
— Почему бургундский герцог?
— Не знаю. И ты не знаешь?
— Нет. Не рискую спрашивать, — Фарис искоса посмотрела на небо, на собирающиеся желто-серые тучи. — Мой отец — Леофрик никогда не разрушит каменного голема. Даже сейчас. Он жизнь ему посвятил, и нас всю жизнь воспитывал. И он болен, а разговаривать с кузеном Сиснандусом я могу только при помощи военной машины, и меня… подслушивают. Тут выход один: мне самой поехать туда, проехать по всей территории и пересечь море, чтобы поговорить лицом к лицу.
— Значит, так и поступи!
— Это… будет не так легко?
Аш почувствовала, что исчезло напряжение между ними, услышала это в вопросе визиготки. Они сидели по разные стороны столика, глядя друг на друга: одна в миланском доспехе, другая в военных одеждах под ярким плащом; лицо со шрамами и лицо без шрамов вдруг стали спокойными.
— Почему нет? Продли перемирие, — Аш постучала пальцем по столу, пластинки на рукавице сдвинулись. — Твои офицеры лучше станут продолжать осаду и попытаются заморить нас голодом. Они знают, что при непрерывных атаках они теряют уйму людей. Продли перемирие!
