приходилось кухарничать, Иван старался делать пищу с душой и частенько удивлял едоков вкусностью своих блюд, учитывая, что делал он их не по рецептам, а по наитию.
В последствие Иван убедился, что и его отношения с женщиной определяются взаимным настроением, и, чем больше совпадают желания его и женщины, тем лучше конечный результат: что в обыденной жизни, что в интимных отношениях в постели.
Как всегда, в дни приезда домой, Иван прошёлся несколько раз по селу, посидел у могилы матери в молчании, слушая, как жужжат шмели в разогретом воздухе погоста, и наблюдая, как эти шмели пытаются добыть нектар из цветков лопухов, что разрослись на заброшенных могилках, высасывая соки из земли, чтобы через цветы, опыляемые шмелями, дать семена потомству, которое с ещё большей энергией будет высасывать соки из земли, где погребены когда-то жившие здесь, в селе, люди.
Мать свою Иван не помнил ввиду своего малолетства при её смерти, а лишь чувствовал ласковое прикосновение её руки к своей голове, когда он заходил к ней в спальню, чтобы отпроситься по своим неотложным мальчиковым делам.
И вот он, уже не мальчик, но муж двадцати годов от роду, сидит на скамейке возле осевшего холмика на материнской могиле и тщетно пытается вспомнить её облик или получить какой-то сигнал из её потустороннего бытия, если оно есть, о том, что мать чувствует сына и радуется завершению его учебы и началу самостоятельной жизни, что случится вскоре в незнакомом ему селе.
Но никаких ощущений Иван от матери не получил, лишь шмели продолжали жужжать над лопухами, добывая свой взяток, чтобы отнести его в норку и там вывести новое потомство шмелей. Какая-то яркая птичка вспорхнула в листву березы над головой неподвижно сидевшего человека и начала пронзительно гукать, нарушая кладбищенскую тишину и покой.
Иван с погоста зашёл в церковь, где в полумраке поставил свечу за упокой души рабы божьей Пелагеи, перекрестился несколько раз под внимательные взгляды двух-трех старушек, молча стоявших на коленях перед образами и вглядывавшихся через полумрак в лицо Ивану, тщетно пытаясь признать в нём своего сельчанина. – Видимо какой-то проезжий зашел в церковь,– решили старухи и принялись снова отбивать поклоны, чем и занимались до его прихода.
Навестил Иван и свою сестру Лидию, которая за эти годы превратилась в рыхлую, болезненного вида женщину, наподобие их матери в последние годы жизни. Хотя Лидии и было немного за тридцать лет, но рождение трех детей совершенно изнурило её силы, которых едва хватало на ведение домашнего хозяйства и заботу о детях. Старшему сыну, Борису – уже стукнуло четырнадцать лет и он, окончив земскую школу, помогал учеником приказчика отцу в лавке.
– Никогда в нашем роду не бывало лавочников, – возмущался частенько Петр Фролович при упоминании про дочь свою, Лидию. – Но благодаря дочери Лидии я дожил до того, что мои внуки – лавочники, и это пойдёт дальше на их потомство. Поэтому я и хожу редко к дочери в гости, хотя и живём в одном селе, что не могу ладить с лавочниками.
– Какая тебе разница, кто твои внуки, – всегда возражала ему Фрося. – И чем тебе твой зять не угодил: торгует по справедливости, не скопидом и жену не бьёт, – лучше бы тебе было, старый, если б дочка вышла замуж за жида из ближнего местечка, тоже торговца, который одно время, как сказывают, волочился за твоей дочерью Лидией?
– Ну, этому не бывать никогда! – багровел Петр Фролович.
– Так они тебя и не спросили бы, – усмехалась Фрося. – Принесла бы Лидия ребенка в подоле, и деваться некуда. Так твой дядя Андрей женился на жидовке, никого не спросив, правда, Бог наказал его потомство чёртовой отметиной, прости, Господи! – крестилась Фрося, вспоминая Марию, у которой Ваня благополучно прожил годы учёбы: видимо, Фрося несколько ревновала Ивана к этой тётке, считая себя чуть ли не матерью сыну своего Петра Фроловича.
На том, обычно, их незлобивая перебранка заканчивалась до следующего посещения Петром Фроловичем своей непутёвой, как он считал, дочери.
Зашёл Иван и в школу, где начал курс обучения, а теперь доучившись до звания учителя, равного его первому учителю – тоже Ивану Петровичу.
Учитель оказался во дворе, где в сарае мастерил что-то на верстаке. Он не признал Ивана, отпустившего за полгода небольшую бородку для солидности перед будущими учениками и их родителями: крестьяне с сомнением относились к пришлым грамотеям – учителям и фельдшерам, если они были молодые и безбородые.
Когда Иван представился, учитель радостно всплеснул руками: – Значит, доучился, наконец, Ваня до земского учителя и будешь теперь, подобно мне, в дальнем селе обучать детишек грамоте. Благородное, скажу тебе, это занятие – учить людей, вытаскивать их из болота невежества и мракобесия предрассудков на светлую ниву образованности. Я здесь учительствую уже 15 лет и половина грамотных на селе обучены мною. Жаль, что большинство крестьян так и остались неучами, потому что родители в своё время не отдали их в обучение. Грамотного человека труднее обмануть, а сегодня, в двадцатом веке, без грамоты из села не выбиться никому: в городах нужны лишь грамотные люди.
– Мои детишки подросли: сын и дочка учатся сейчас в гимназии в Витебске, где у меня родители живут. Потом хочу сына отправить в университет Московский на дальнейшее обучение – он у меня в математике гораздо сообразителен. Я пока с женой здесь поживу – привык к селу и людям простодушным и без изъяну в душе. А тебе, Ваня, мой совет такой будет: поработай год-два на селе, но не женись, и отправляйся доучиваться в институт или университет – если сможешь, и средства позволят. Женишься если, то считай, учеба пропала – семейные заботы вредят учёбе. Я тоже когда-то хотел учиться дальше, но женился, пошли дети, и стало не до учёбы. Конечно, я не жалею: жена примерная, дети справедливые подросли, но иногда, в мечтах, представляю себя профессором в университете Москвы и становится грустно, что это лишь мечты.
Они еще поговорили о селе, о городах и весях, о прошлогодних беспорядках в стране, которые назывались революцией, и что теперь на селе становится неспокойно, земли крестьянам не хватает, они бунтуют, власть применяет силу, а новый министр Столыпин грозится всех усмирить нагайками и саблями без всякой пощады.
– Грядут большие перемены, Ваня, и чем больше в стране будет грамотных людей, тем лучше для страны и народа будут эти перемены. Так что желаю тебе, Ваня, успехов в нашем трудном, но благородном учительском деле и помни мой наказ о дальнейшем своем образовании, закончил
