старосту, искренне обрадовался приезду учителя. – Я ещё с весны просил в уезде учителя, поскольку наш собрался переезжать в уезд, чтобы там обучать своих детей: свои-то они завсегда ближе чужих. Смотритель училищ обещал мне подыскать подходящего учителя, но я не гадал, что пришлют такого молодого.
Ну, молодость – это не беда, а опыт – дело наживное, общество посмотрит, как вы справитесь с обучением юных огольцов. Село наше волостное, поэтому школу содержим в порядке, и учительская квартира при школе тоже вымыта и вычищена после прежних жильцов. Можете, Иван Петрович, заселяться, хоть сейчас. А когда изволите семейку свою перевезти сюда, чтобы я повозки вам дал для перевозки домашнего скарба?
Иван, несколько смущаясь, объяснил, что он холост пока, и во время учёбы было не до женитьбы.
– Ну, это дело поправимое, – усмехнулся староста. У нас на селе девок полно: одна другой краше. Если не побрезгуете, то и крестьянки есть из зажиточных семей, и у торговцев девицы водятся, у урядника две дочки на выданье, а у батюшки нашего, настоятеля, смешно сказать, целых шесть дочек подрастают, из них две созрели вполне, а вот сыночка ему Бог не дал, и женишков пока нет.
– Что же вы меня сразу оженить собрались, – возразил Иван, – сначала надо поработать, осмотреться, а потом, если какая по нраву придется, можно и женихаться. Ещё поэт Пушкин писал: «Ведь жена не рукавица, с белой ручки не стряхнешь, да за пояс не заткнешь».
– И то верно, это меня черти заставили повести разговор о женитьбе: смотрю, ладный вы собой, молодой, а ещё учитель, вот и дёрнула меня нелёгкая про женитьбу речь вести, чтобы вы, Иван Петрович, девок наших понапрасну не смущали. А то глянут в ваши разноцветные глаза и обомлеют разом, – хитро прищурил староста свои узкие глаза, которые превратились в щёлки.
– Вот сколько живу, а такого не видал, чтобы у человека глаза были разные: один цвета воды – голубой, а другой цвета травы – зелёный, – удивился староста вслух, – потому и девки наши будут засматриваться на вас, если уж меня, старого, удивили своим видом.
– Ладно, сытый голодного не разумеет, – откушайте с нами, Иван Петрович, а потом и пойдем на квартирку. По первости можно столоваться у меня: моя матушка горазда у печи управляться, такие щи напарит, что губы прикусываешь от удовольствия. Пойдёмте в дом и ямщику вашему место найдётся.
На крыльцо вышли две девушки-погодки, лет шестнадцать старшей, черноволосые, с раскосыми серыми глазами, тонкие и стройные, как камышинки, всмотрелись в приближающегося к ним Ивана и, ойкнув, убежали в дом.
– Ну вот, говорил я вам, Иван Петрович, что смущать будете наших девиц. Это мои дочки были, есть ещё и сын старший, он сейчас на покосе, с работниками сено скотине запасает, – объяснил Тимофей Ильич, приглашая гостя в горницу, где на столе уже дымились щи в фаянсовых тарелках, стояли соленья, жареные караси, свиное сало и чугунок молодой отварной картошки, посыпанной укропом и политой рыжиковым маслом.
– Прошу отведать, что моя Евдокия выставила на стол. Если знать заранее, то она бы что-то праздничное напарила-пожарила: ведь приезд нового учителя – это праздник для всего села. Коль учитель будет умелым и поладит с обществом, то и детишки наши будут грамоте обучены и манерному поведению, – пояснил староста, придвигая Ивану стул вместо табуретки, как ямщику.
– Может по стопочке «Смирновской» за ваш приезд, Иван Петрович? – оживился староста.
– Эй, мать, неси-ка на стол полуштоф водки из шкафчика, – скомандовал староста жене, и та послушно выставила бутылку на стол.
– Извините, но я не пью водки, – отказался Иван от угощенья.
– Что, совсем не пьёте? – удивился староста.
– Да, совсем не пью водки. Могу кружку пива выпить после бани или вина немного в праздник, но водки не принимаю.
– И правильно делаете, – одобрил староста. – Одно зло от водки, если много употребить. А вот с устатку, когда измаешься за день на крестьянской работе, то стопка – две снимают усталость. Еще полезнее после бани, под солёный огурчик принять водочки на грудь. Мне, к примеру, частенько приходится гостей принимать из уезда по казенному делу, так без водки и разговор не клеится, и дело не движется. Привык к ней, окаянной, но всегда в меру, две-три стопки и не больше, – объяснил староста, наливая водки себе и ямщику, которого даже и не спросил о согласии.
Чтобы мужик, да от даровой выпивки отказался, в такое староста не верил. Учитель – это другое дело, у образованных людей свои причуды: этот водки не пьёт, прежний на пианино играл, что привёз из города учить детей музыке, а до этого был пожилой, так всё крестьян рисовал на материале красками. Учёные люди – их не поймёшь.
Увидев, что учитель отказался от выпивки, хозяйка тотчас убрала бутылку с водкой обратно в шкафчик, а на возражение мужа, напомнила ему, что в прошлый раз он с урядником выкушали штоф водки и потом пели песни на всё село и чуть не подрались: то-то стыда было бы обоим от общества: – Ведь власть, а не забулдыги какие-то подзаборные, – объяснила она новому учителю.
Закончив обед, староста перекрестился на образа и пошёл устраивать учителя на квартиру при школе. Кучер на коляске ехал сзади. Встречные крестьяне ломали шапки перед старостой, интересуясь, кто с ним рядом, и Тимофей Ильич каждый раз объяснял, что это новый учитель приехал, будет жить при школе и учить детишек.
Когда подошли к школе, наверное, пол-села знало уже о приезде учителя: молодого и холостого.
Школа оказалась почти такой, как и в отцовском селе Ивана, где он начинал свой курс обучения у первого своего учителя – тезки, как тот объяснил на первом уроке.
Староста отпер замок ключом, который захватил из дома, прошёл коридором и отпер другую дверь – уже в учительское жильё, которое состояло из двух комнат и кухни с русской печью. В квартире было чисто и пусто. Столы, шкафы и табуреты остались на своих местах: увозить мебель, сделанную местным столяром, было дороже, чем купить новую. В одной из комнат была широкая деревянная кровать без матраса.
– Железные кровати с панцирной сеткой, стулья венские, прежний учитель увёз, как и перину с этой кровати: то вещи все дорогие были, а деревяшки остались.
Я дочкам дам задание, они матрас набьют сеном душистым и мягким нынешнего укоса и к вечеру подвезу его на лошадёнке, – сказал староста.
Кучер занёс два чемодана Ивана в горницу и, откланявшись, поспешил с отъездом.
– Проеду дотемна, сколько
