7Юрий Владимирович Давыдов (1924 — 2002) — писатель, близкий друг Домбровского, автор посвященного ему эссе «Поговорим о бурных днях Кавказа…» (опубликовано в кн.: Домбровский Ю. Смуглая леди. Роман, повесть, новеллы. М., 1987).
8Виктор Иванович Лихоносов (род. в 1936) — писатель, друг Домбровского и Семина. В лирической повести В. Лихоносова «Люблю тебя светло» (1968) дан литературный портрет Ю. Домбровского, запечатленного там под именем Ярослава Юрьевича.
9Неточно процитированная строчка из стихотворения «Первый снег» П. Вяземского, у которого — «Счастливые лета! Пора тоски сердечной…».
10С середины 60-х по начало 70-х годов Юрий Павлович Казаков (1927—1982) переводил по подстрочнику историко-революционную трилогию казахского писателя Абиджамила Нурпеисова «Кровь и пот». На даче в Абрамцеве Ю. Казаков поселился в 1968 году.
11Части 4 и 5 романа «Факультет ненужных вещей».
12Семин происходил из донского казачества.
V
<Январь 1977.>
Дорогой друг,
во первых строках моего письма поздравляю тебя с Новым, 1977 годом. Прошлый, Драконий, был не больно добр к нам, что-то даст змеиный? Вот тебе стишки на него, зеленого:
До нового года минута одна.
За что же мне выпить сегодня вина?
За счастье, что будет в грядущем году?
Не верю я в счастье — я с ним не в ладу!
Быть может, поднять мне стакан за любовь? —
Любил я однажды — не хочется вновь!
За горе? К чертям! Ведь за горе не пьют.
За что же мне выпить? — часы уже бьют!
Эх, так ли, не так ли, не все ли равно —
Я выпью за то, что в стакане вино!
Во-вторых, хочу тебя обнять и благодарить за память и книгу1. Это чудно, что она у меня есть. Прочел половину (начал со второй). Здорово! Впрочем, что говорить? Я тебя всегда читаю с упоением. Ясно, просто и сильно, сохранена неповторимая разговорная интонация — великолепное сочетание строгости и точности литературного языка с раскованностью и интонационностью устной речи. Сейчас принимаюсь за «Детство»2.
Обнимаю, дорогой. Будешь в Москве — не забывай. Так хочется увидеться!
Твой Юрий.
1 Семин Виталий. Семьсот шестьдесят третий. М., «Молодая гвардия», 1976. В книгу были включены две повести Семина — «Ласточка-звездочка» и «Нагрудный знак ОSТ», — связанные между собой автобиографичностью главного героя.
2 Имеется в виду «Ласточка-звездочка».
VI
<1977?>
Дорогой Виталий,
огромное спасибо тебе за письмо, ты и не представляешь, как оно меня обрадовало. Я помню тебя, милый, и люблю. Очень жалко, что нам не удалось свидеться в Москве, — то ли ты не заходил, то ли меня не было — не пойму. Во всяком случае, будешь — не забывай. Сейчас я еду на дачу. Если вырвешься в Москву, буду страшно рад (счастлив даже), если одолеешь час десять минут поезда и заедешь ко мне. Это Савеловская ж. д., станция Турист, поселок Свастуха, дача Слудской. То есть моей покойной матери, а сейчас моя наполовину с племянниками. Разместиться есть где. Место изумительной красоты и простора. Понравится, ручаюсь!
А тебе, друже, надо укатываться1. Всякие фарберы2 и прочая нечисть тебя отрежут от источников и слопают. Это верно. Я все время твержу об этом здесь, но кто же нас слушает?
Жене привет. Целую ей ручку.
Будь здрав, дорогой, и не забывай.
1Речь идет о желательности переезда Семина из Ростова-на-Дону в Москву. Мысль о смене места жительства стала для Семина, как видно из его писем, особенно актуальна летом — осенью 1977 года, что позволяет предположительно датировать данное письмо Домбровского тем же временем.
2См. примеч. 5 к письму II.
Раздвигающие язык: «эффект хонтуя»
Кронгауз Максим Анисимович — лингвист, доктор филологических наук. Родился в 1958 году в Москве, выпускник филологического факультета МГУ. Ныне директор Института лингвистики РГГУ; автор научных монографий и популярных статей на темы языкознания, культурологии и педагогики. С 2001 года неоднократный автор “Нового мира”.
Мертвая Парма
“Зеленое золото Вагирйомы тускло отблескивало сквозь прорези в кожаном шатре, расшитом понизу багрово-красными ленточками. Шатер стоял на помосте, укрепленном на спинах двух оленей, что устало шагали за конем хонтуя. Позади остался извилистый путь от родного Пелыма: через многие хонты своей земли, через священное озеро Турват, на жертвенники у Ялпынга, по отрогам Отортена и на полдень по Каменной Ворге до самых Басегов. Хаканы встречали караван, меняли быков, помогали тянуть лодки вверх по рекам, тащили через перевалы и прощались, отправляя вместе с хонтуем по два-три воина от своих селений. К тому времени, как Вагирйому довезли до Чусвы, у Асыки уже собрался сильный отряд в семь десятков манси. Оставив плоты у последнего павыла перед устьем Туявита-Сылвы, хонтуй повел караван лесами напрямик к Мертвой Парме”.
Пока я набираю на компьютере первый абзац романа Алексея Иванова “Сердце Пармы” (появился в 2003 году), спел-чекер неутомимо подчеркивает красной волнистой линией неизвестные ему слова. Таких подчеркиваний набирается семнадцать. Много. Удивительно, что он знает слово Парма, наверное, перепутал с чем-то из итальянской жизни. Из неопознанного какое-то количество слов относится к именам собственным, но, честно говоря, не всегда понятно даже, о чем идет речь, о человеке ли, реке ли, горе или какой-то неведомой силе. Обилие незнакомых слов затрудняет и понимание слов знакомых. Я, например, уже не возьмусь сказать, что означает “на полдень” (на юг?). Читать трудно, текст малопонятен, и ленивый читатель должен сразу отложить книгу.
Про ленивого читателя я запомнил со студенческих лет, когда нас учили писать курсовые работы. Писать надо для ленивого читателя, который, чтобы понять текст, не будет перелистывать страницы, смотреть словарь, приложение, схему в другой главе, говорил мой научный руководитель. Ленивый читатель, если ему непонятно, просто закроет ваш текст и забудет о нем. А ленивый читатель — это практически любой из нас. Неленивые читатели — такая же редкость, как талантливые авторы. Речь шла, естественно, о научных текстах.
Все сказанное только что может создать впечатление, что я не одобряю Алексея Иванова и что мне не понравился роман “Сердце Пармы”. Это не так. Мне не только понравился роман, но я к тому же дочитал его до конца, оставаясь при этом, как обычно, ленивым читателем. Тем не менее я хотел бы отвлечься от оценки романа, если это возможно, с тем чтобы сосредоточиться на его языке.
Когда говорят о языке писателя, сразу вспоминаешь Толстого, Достоевского или Тургенева, как будто в двадцатом веке у писателей не было своего языка. В лучшем случае приходят на ум Платонов, Зощенко, Булгаков, но не более (точнее, не позднее) того1. Конечно, с этим легко спорить и приводить опровергающие примеры (еще будут написаны работы о языке Солженицына, Искандера, Стругацких и многих других), но определенная психологическая реальность за этим стоит. Двадцатый век стал своего рода площадкой для большой литературной игры, в которую хорошо если приглашают поиграть читателя. Как правило же, автор — главный игрок на этой площадке — оставляет читателю только роль зрителя. Одним из главных элементов игры стал язык. Игры с языком столь разнообразны, что нет смысла их просто перечислять. Достаточно сказать, что, какую бы закономерность в построении нормального текста ни наблюли лингвисты, можно найти художественное произведение, где эта закономерность нарушается. Существуют романы из одного предложения, романы-гипертексты (задолго до появления Интернета) и многое другое. Важным следствием подобных игр стало то, что язык перестал восприниматься как характеристика писателя-человека. Тот же Алексей Иванов написал роман из школьной жизни “Географ глобус пропил”. Он тоже полон языковой игры, но совсем другого рода. Думаю, что ни одна лингвистическая экспертиза не показала бы, что это произведения одного автора. И уж точно между ними нет ничего общего на уровне лексики. Приходится говорить не о языке автора, а о языке отдельного романа.
Это замечательный и уникальный случай, поскольку речь не идет в полной мере о стилизации. Да, “Сердце Пармы” — исторический роман, и, наверное, элементы стилизации в нем есть. Но я готов утверждать, что написан он вполне современным языком. Другое дело, что современный литературный лексикон расширен в нем значительным образом за счет малоизвестных историзмов, этнонимов (названий народов) и топонимов (названий географических объектов). Настолько малоизвестных, что читатель с обычным лексическим запасом порой перестает понимать текст.
