1 Я ни в коей мере не говорю о языке поэтов, что является совершенно отдельной темой
2 В Интернете, впрочем, фигурировала Мэри Шелли, а Мерси, по-видимому, — результат ее скрещивания с мужем оной Перси Биши, но чего не происходит при выходе из виртуального пространства.
3 Малопонятное для носителя литературного русского языка высказывание, по-видимому, является обыгрыванием анекдота о “новом русском”, который пришел к старому еврею и сказал: “Папа, дай денег”; в роли старого еврея выступает принц Датский со товарищи.
4 На всякий случай отмечу, что слова “память” и “мать” (материнская плата) имеют особые “программистские” значения.
Тайны Леонида Юзефовича
ТАЙНЫ ЛЕОНИДА ЮЗЕФОВИЧА
Леонид Юзефович. Казароза 1920/1975. Роман. М., “Зебра Е”; “ЭКСМО”; “Деконт +”, 2002, 287 стр.
Леонид Юзефович. Песчаные всадники. Повесть и рассказы. М., “Зебра Е”; “ЭКСМО”; “Деконт +”, 2003, 220 стр.
Проза Леонида Юзефовича устроена как китайская шкатулка.
Открывая такую, видишь еще одну шкатулочку, поменьше, в ней — следующую, в той — еще...
Раскрыв роман “Казароза”, вы попадете в достоверно, до мельчайших деталей описанное время и место действия — 1920 год, Пермь1 (романист, что немаловажно, — профессиональный историк). Увидите революционные перемены, бытовую неразбериху и путаницу в умах, какая бывает, когда мир меняет свой язык: “О битве идей напоминал кран со свернутой шеей, торчавший из стены с надписью „Кипяток”, где был замазан, снова вписан, снова тщательно выскоблен и сверху все-таки опять нацарапан многострадальный твердый знак на конце”. Злосчастный “ер” — конечно, не единственная историческая утрата, но очень хорошо подмеченный автором (кстати, филологом по первому высшему образованию) знак переменчивого — увы, не только в орфографии — времени. Времени, когда “жертвы становились героями, потом убийцами других героев, потом жертвами других убийц, которые считались героями, пока их жертвы не переходили в разряд мучеников, чтобы новые герои рождались из их праха и опять превращались в убийц”.
Но в “шкатулке” исторического повествования обнаруживается еще одна: детектив. Прямо на концерте убита певица Зинаида Казароза. Герой ищет убийцу, перебирая версии: политическая (вдруг здесь замешан пропавший на дорогах Гражданской войны муж певицы, эсер?), мистическая (в сумочке найдена загадочная гипсовая рука), экзотически-конспирологическая, связанная с эсперантистами...
Да, вот в этом месте и открывается новая шкатулка.
В каждом из детективов Юзефовича есть приключение более захватывающее, чем поиск убийцы, приключение интеллектуальное: читатель погружается в тайну какой-то глобальной, мирообъемлющей идеи . В романе “Князь ветра” (за который автор получил премию “Национальный бестселлер”) это загадки буддизма, в “Казарозе” — тайны дерзновенного проекта мирового языка, эсперанто. В центре сюжета — пермский клуб мечтателей-эсперантистов, уверенных, что светлое будущее возможно не иначе как в соединении всех языков в один язык “мира и дружбы”. (Юзефович со вкусом цитирует волшебную тарабарщину: “Бабилоно, бабилоно, алта диа доно”.) Но именно фанатичная убежденность идеологов “всечеловеческого” языка не позволяет им поступиться принципиальными частностями и построить свою новую вавилонскую башню. Эспер-движение раздираемо противоречивыми течениями-ересями: “гомаранисты”, “идисты”, “эспер-пацифисты”...
Однако и приключения теории мирового языка, описанные виртуозно, с полным знанием предмета, — только одежда для подлинной тайны и загадки. Хорошо оснащенная и разработанная идея-теория в итоге “сворачивается” в достаточно условную конструкцию, модель принципиально любой идеологии. Заодно выясняется, что разгадка убийства лежит в совершенно другой области, вполне прозаической, принадлежащей не большой истории, даже не сфере социального, но миру обыденно-незаметного, “роевого” существования, где любая нелепая случайность легко, как будто в насмешку, обыгрывает самую изощренную логику. Преступление совершает до глупости наивный, на обочине сюжета обретающийся человек. Случайно заброшенный в бытие. По причине... Нет-нет, из уважения к будущему читателю детектива “Казароза” (а это вправду детектив) имя убийцы не назову. Да по большому счету это оказывается несущественным. Жизнь проявила свой вечно непредсказуемый, неосмысленно и ненамеренно жестокий, как у ребенка, характер. Тайна жизни, по Юзефовичу, — простая и страшная. И, несомненно, прекрасная.
Потому что за детективной интригой все время брезжит иная, драгоценная тайна бытия. Смерть мистически чарующей женщины-девочки, певицы, “плясуньи с голосом райской птицы”, с причудливым сценическим псевдонимом Казароза (с испанского — “розовый домик”) навсегда ранит героя. Свечников испытывает к ней восторженно-изумленную влюбленность, и едва возникшая, никак не утоленная любовь подвигает его к поиску убийцы и к пожизненной тоске по едва знакомой, но совершенно необыкновенной возлюбленной.
Предмет любви описан с такой проникновенной теплотой, что нельзя не вспомнить еще об одной, спрятанной в самой маленькой, заветной шкатулочке тайне, сообщающей роману Юзефовича особую, интимную притягательность.
У романной Казарозы имеется реальный прототип. Зинаида Казароза (настоящее имя — Бэлла Георгиевна Шеншева) была артисткой эстрады. В начале ХХ века, в десятые годы, в “Доме интермедий” Мейерхольда, в кабаре “Бродячая собака” и “Привал комедиантов” она пела “Детские песенки” М. Кузмина и странные романсы, исполняла испанские танцы. Ей посвящали стихи Блок, Мандельштам и Маковский. Ее театральная карьера оказалась быстротечной, а судьба — трагичной. Она теряла голос, долго лечилась. Была замужем за модным художником А. Е. Яковлевым (его работы портрет Казарозы поминается в романе). Уехав за границу в пенсионерскую поездку, Яковлев после революции так и не вернулся в Россию. Маленький сын Бэллы Георгиевны умер от голода в 1918 году. В 1920-м Казароза выходит замуж за актера Н. Д. Волкова. Узнав о романе мужа-ровесника с шестидесятилетней тогда О. Л. Книппер-Чеховой, не сумев перенести супружеской измены и полного разочарования в жизни (она не находит своего места в новой советской театральной атмосфере, ее жанр остается невостребованным), Казароза в 1929 году кончает жизнь самоубийством в Берлине. Похоронена на Новодевичьем кладбище в Москве2.
Но главное, быть может, то, что Б. Г. Шеншева-Казароза приходится двоюродной сестрой деду Леонида Юзефовича, то есть она — не родная, но бабушка писателя. Не это ли обстоятельство сообщает роману особую искренность тона, создает атмосферу бренности, смерти, памяти и грусти?..
В “Казарозе” создано кинематографически яркое и вместе с тем призрачное пространство, сотканное из памяти (“Через тысячу лет, в гостинице „Спутник”, глядя на эту женщину... Свечников ясно вспомнил...”) и снов. Сны о прошлом мучают героя, но и само прошлое порой видит о себе самом страшные сны. Лермонтовский “Сон” — именно его пела Казароза на языке эсперанто — как будто предопределил ее конец: “Важно, что с свинцом в груди . Ей предстояло умереть с этими словами на устах. Пуля попала в грудь, и позднее невозможно было отделаться от чувства, что они, как заклинание, вызвали из тьмы и притянули к себе ее смерть”. Романный образ Казарозы, оживленный и согретый лирически пережитым автобиографическим подтекстом, уводит воображение в туманную, зыбкую и мистически насыщенную перспективу русского модерна, где блуждаешь в галерее женских образов той эпохи.
Своей мерцающей временнбой многослойностью книга, возможно, обязана еще и тому обстоятельству, что новые романы Юзефовича, строго говоря, не совсем новые. Задолго до “Казарозы”, в восьмидесятые, вышла повесть “Клуб „Эсперо”” (М., “Молодая гвардия”, 1987), а до “Песчаных всадников” была опубликована документальная книга-расследование о бароне Унгерне “Самодержец пустыни” (М., “Эллис Лак”, 1993). Но совсем не хочется уличать писателя в повторах, потому что его новые старые книги наделены совсем иным зрением.
Роман “Казароза” 2002 года отличается от повести “Клуб „Эсперо”” восьмидесятых годов возрастом автора. В той давней повести два временнбых плана: двадцатые и семидесятые. В романе же события двадцатых описаны из 1975-го, но на самом деле, читателю это ясно, — из 2002-го: временнбая перспектива углубляется, оба плана становятся прошлым, события отодвигаются, видятся из сегодняшнего дня — и от этого обретают иной объем, окутываются грустной дымкой воспоминаний. В этих личностно пережитых временнбых лакунах, темноватых зияниях и кроется секрет щемящей и трогательной интонации.
