выглядите! Поднабрали!
– Господин Шан! Что новенького готовите нам сейчас?
Шан Сижуй издал сердитое: «Ай-яй!» – и гневно воззрился на полового, думая: «И сегодня спокойно поесть не удалось, ты, тупица эдакий, нарочно, что ли, это сделал?»
Понурый половой убежал на кухню. Чэн Фэнтай во весь голос расхохотался.
Как и в прошлый раз, Шан Сижуй поприветствовал каждого поклонника театра, справившись об их здоровье – неважно, знал он их или нет. А затем, терпеливо снося их поддразнивания, молча принялся отрывать зубами от мяса большие куски. Чэн Фэнтай был знаком с Шан Сижуем больше года, но только сегодня почувствовал, что тот наконец признал его за близкого себе человека. Всё потому, что в прошлом, когда они ходили в какой-нибудь ресторан, Шан Сижуй за исключением отменного аппетита во время еды отличался превосходными манерами, он и сам понимал, что должен поддерживать свой образ, да и боялся насмешек. Сегодня же все манеры оказались позабыты, он набросился на еду, как дикий зверь, при виде свиного студня глаза его загорелись, а от одного взгляда на его рот, полный аккуратных белых зубов, бросало в дрожь. За обеденным столом Чэн Фэнтай уступал ему во всём, вплоть до того, что даже помимо своей воли подносил ему еду палочками и разливал суп, боясь, как бы тот не набросился на палочки и не сгрыз их. Нахмурив брови, Чэн Фэнтай с улыбкой проговорил:
– Шан-лаобань, помедленнее, второй господин не станет отбирать у тебя еду, это всё твоё. Правда. Если не наешься, закажем ещё.
Остальные посетители лапшичной, кажется, уже привыкли к этой малоизвестной стороне Шан Сижуя, и, пока он с силой ветра и неистовством ливня отдавался поглощению еды, они всё ещё не отпускали его, а окружив со всех сторон, продолжали поддразнивать:
– Шан-лаобань! Знаете, мне, вашему братцу, очень уж по душе ушэн в вашем исполнении! Какая мощь! Этот Чжао Цзылун[113] в «Склоне Чанбань»[114], как он набрасывает плащ! А после того, как вы допеваете арию, четырёхугольные флажки на ваших доспехах всё ещё в полном порядке! Вишь ты!
Братец поцокал языком и покачал головой, на лице его отражались восхищение и уважение, видно, пьеса произвела на него незабываемое впечатление. Чэн Фэнтай очень хорошо понимал его чувства, даже он, честно отучившись в университете два года, оценивая выступления Шан Сижуя, чувствовал, что ему не хватает слов. А эта деревенщина и чернорабочие тем более не в силах выразить свои чувства, они только и могли изо всех сил кричать «Браво!»
– И правда слишком уж похож на Чжан Цзылуна! Шан-лаобань!
Подняв голову, Шан Сижуй улыбнулся тому, рот у него был набит едой, ответить он не мог.
– Шан-лаобань! Мне кажется, вам нужно вернуться в традиционный китайский театр. Все эти театры, где выступают иностранцы, совсем не соответствуют духу нашей пекинской оперы.
Шан Сижуй с трудом проглотил лапшу и спросил:
– Отчего же? – И, спросив, тут же отправил в рот новую порцию лапши.
– Это… Как по мне, обстановка там не такая оживлённая. В нашем театре как? Есть еда и напитки, все сидят, перекусывают, грызут семечки, пьют чай, веселятся вместе, чего ещё надо-то?[115]
Кто-то рядом одобрительно закивал:
– Верно говоришь! И билеты в европейском театре дороже, чем в китайском традиционном, так ещё и билетёры проверяют, как мы одеты, с закатанными штанинами уже не пустят!
– Именно! А если купить место далеко от сцены, то вашей фигуры и не разглядеть.
– Шан-лаобань, вы не можете петь только в театре «Цинфэн» для этих чинуш и богачей! Вы должны больше думать о нас, Шан-лаобань! Только мы по-настоящему вами восхищаемся!
Шан Сижуй давно уже думал так же, и сегодня, услышав мнение публики, изо всех сил закивал:
– Верно!
Во рту у него ещё оставалась еда, и, стоило ему произнести слово «Верно!», как лапша выпала у него изо рта на стол. Шан Сижуй залился краской. Дабы не смутить господина Шана, все постарались сделать вид, что ничего не заметили. Они и правда искренне поддерживали господина Шана, и эта поддержка проявлялась во всём, даже в мелочах. Они были горячо ему преданны, говорили честно, другими словами, относились к нему не как сильные мира сего, для которых Шан Сижуй являлся всего лишь дорогой безделушкой, подчёркивающей их статус.
Шан Сижуй наконец проглотил лапшу и сказал:
– Всё, что вы сейчас сказали, я уже обдумал. Я ведь не перестал выступать в традиционном театре! Разве я не пою там в понедельник, среду и пятницу, не изменяя этой привычке? Просто я больше не показываю новые пьесы.
– Но почему же, Шан-лаобань! Мы так любим ваши новые пьесы, они очень любопытные!
Шан Сижуй признался честно:
– Если я исполню новую пьесу, боюсь, как бы снова не оказаться облитым кипятком.
Один парень со злости ударил кулаком по столу:
– Какой ублюдок посмел прервать ваше представление, Шан-лаобань? Назовите его имя! Говорите! Мы с ребятами быстренько его приструним!
– Да, Шан-лаобань! К тому сукиному сыну, который облил вас кипятком, мы не имеем никакого отношения! Шан-лаобань! Вы не можете нас сюда втягивать! Правильно я говорю, ребята?
Со всех сторон посыпались нестройные одобрительные возгласы.
Чэн Фэнтай не выдержал и вмешался:
– Разве Шан-лаобань не сказал, что во что бы то ни стало хочет играть пьесы нового образца и никакой кипяток ему не страшен?
Шан Сижуй подтвердил:
– Я не боюсь даже пистолета, так чего мне бояться кипятка?
Все подумали: «Правда, даже командующий Цао ничего не смог с вами поделать, вы и в самом деле непоколебимый!»
– Я боюсь за театральные костюмы! – расстроенно проговорил Шан Сижуй. – Никаких нарядов не напасёшься, если каждый из них станут обливать чаем. Я не смею надевать хорошие наряды в традиционный театр, а в европейском они никому и не видны! – Он мягко улыбнулся. – Мне тоже приходится непросто.
Все тут же принялись возносить новые пьесы Шан Сижуя, в один голос на чём свет стоит клеймя того ублюдка, который посмел испортить представление. Один говорил слово, другой подхватывал, но до действенного способа решения проблемы они так и не договорились. Один здоровяк заорал во всю глотку, заглушив все прочие нестройные голоса, он весь пылал решимостью:
– Шан-лаобань! Вы ничего не бойтесь и ни о чём не переживайте, отныне любого, кто посмеет сорвать вам спектакль, мы тут же повалим на землю и надаём ему как следует! Кто ещё осмелится скалить зубы, как только поймёт, что ему грозят тумаки? Разве это не хорошее решение?
Все нашли этот способ и впрямь весьма неплохим, и один за другим бросились
