Собрались здесь, судя по одеянию и оружию, исключительно одни военные. Здесь были и молодые, и пожилые, и совсем старые люди, и все они пестрели разнообразием одежды: тут и казачьи гимнастерки, брюки с желтыми и красными лампасами, и кавказские черкески, и мундиры всевозможных родов войск. И вся разношерстная братия с головы до ног обвешена оружием: куда ни глянь, видны шашки, кинжалы, карабины, а на поясе чуть не у каждого револьверы и гранаты. Даже официанты в белых передниках поверх мундиров были при шашках и со шпорами на сапогах.
Многие из гулеванов перестали пить, поворачивая головы, разглядывали невесть откуда появившихся незнакомцев. Янков, не обращая на них внимания, увлекая за собою Спирьку, направился к самому дальнему столу, где в окружении собутыльников восседал седовласый, кудрявый и бритобородый старик с орлиным носом на худощавом лице и живыми черными глазами. Одет старик в алый, с газырями бешмет, на груди перекрещиваются ремни от шашки и маузера в деревянной кобуре, а на поясе у него кинжал в серебряной оправе.
— Кто такие? — спрогил старик, с любопытством оглядывая пришельцев.
— Большевики! — коротко отрезал Янков, кинув на старика дерзкий взгляд. — А ты кто такой?
— Ого-о, боевой парень, боевой! — Старик одобрительно покачал головой. — Люблю таких. Знаешь что, плюнь-ка на этих большевиков своих, переходи ко мне. Я Пережогин, командир отряда анархистов.
— На черта ты мне сдался с твоим отрядом. Я сам командир красной казачьей дивизии, Янков.
— Значит, вместе воевать будем, Гришку Семенова бить! — воскликнул Пережогин, широко улыбаясь. — Садись, дайте им место, браты. — И, толкнув кулаком в бок сидящего рядом верзилу в гусарском ментике, приказал ему — Давай сюда два стула, мигом! Садись, Янков, рядом, выпьем ради первого знакомства.
Общительный, веселый старик понравился Янкову, он сел с ним рядом, сбоку примостился Спирька, сам раздобывший себе стул. Только теперь разглядел Янков как следует сидящих за столом собутыльников.
Слева от Пережогина сидел рослый бородач в гвардейском мундире и с серебряной серьгой в левом ухе, дальше два казака пропойного вида, густо заросшие давно не бритой щетиной, напротив горбоносый, бровастый черкес в рваном малиновом бешмете, а рядом со Спирькой тот самый здоровяк гусар, которого Пережогин посылал за стульями. Все они были пьяны, хоть выжми, и все еще продолжали пить, громко разговаривая и сквернословя.
— А ну, браты, наполним бокалы, — обратился к ним Пережогин и хлопнул Янкова по плечу — Выпьем за нашу дружбу!
— За дружбу, будем знакомы! — подхватили все сидящие за столом и потянулись к Янкову с полными бокалами. Он, чокнувшись со всеми, выпил, закусил колбасой.
— Завсегда приходи ко мне, — обнимая Янкова за плечи, продолжал Пережогин, — у нас всегда есть что выпить и закусить. У меня всего хватит, не по-вашему. Скажи по совести, как другу, где ты увидишь такого веселья, а? Вот ты и командир, говоришь, дивизии, а в кармане-то, поди, вошь на аркане? Ха-ха-ха!
— Что-о! — вскипел, разобидевшись, Янков. — Это у меня вошь на аркане, ты за кого меня считаешь! — И, сунув руку в карман, захватил оттуда целую горсть золотых, кинул их на стол. — На, подавись! Хочешь еще?
Охнул побледневший Спирька, всплеснул руками:
— Товарищ комдив, опомнись…
— Молодец, ей-богу, молодец! — Пережогин даже рукой прихлопнул по столу. — Хвалю за гордость. Только мне этих побрякушек твоих не надо. Мы люди идейные, борцы за свободу! Долой капитал, да здравствует анархия, мать порядка!
— Ура-а! — гаркнули гулеваны и вновь наполнили бокалы.
Гнев у Янкова прошел так же быстро, как и появился. Через минуту он уже сидел с Пережогиным в обнимку, а Спирька торопливо собирал со стола золотые, совал их в карманы Янкова, а заодно незаметно и себе за голенище сапога. Одна пятирублевка упала, покатилась под стол, Спирька нагнулся, чтобы схватить ее, но на нее кто-то наступил сапогом. А когда он выпрямился и взглянул на стол, там уже не было ни одной монеты.
— Кто взял? — заорал он, краснея от злой обиды и матюгаясь. — Отдайте сейчас же, мать вашу… сволочи, бандиты!
— Это мы бандиты?! — рявкнул гусар. — А ну-ка вякни еще раз! — С этими словами он поднес к самому носу Спирьки кулак величиной с баранью голову.
— Но-но, ты, размахался! — Откинувшись головой назад и загораживаясь локтем, Спирька отодвинулся вместе со стулом. — Уж и сказать нельзя. Кабы они мои были, а то вить казенные.
— Сам ты казенный, сморчок лопоухий.
— Вить потребуют с меня, а где я их возьму теперь?
— Где брал, там и возьмешь.
Спирька хотел что-то возразить, но рядом неожиданно хлопнул выстрел. Это Пережогин, видя, что графины на столе опустели, выхватил из кармана небольшой вороненой стали браунинг и выстрелил в потолок. В ту же минуту к столу подлетел официант, звякнув шпорами, гаркнул:
— Что прикажете, товарищ командир?
— Коньяку, водки и жратвы получше, живо!
Официант крутнулся «налево кругом» и — бегом на кухню. Не прошло и пяти минут, как он уже мчался обратно с большим подносом в руках, на котором в окружении целой батареи бутылок лежал жареный гусь.
При виде такого угощения даже Спирька повеселел, забыв про свою обиду и денежки, так нелепо уплывшие в чужие карманы.
Глава IV
Веселый пир в ресторане длился больше суток. Уснувший за столом Янков проснулся уже на третий день утром и никак не мог сообразить, где он находится. Лежал он на деревянной кровати, укрытый овчинным тулупом. Кто-то, наверное Спирька, позаботился снять с него сапоги. Комната, где он находился, была похожа на крестьянскую, какие бывают в домах зажиточных хозяев. В не закрытые ставнями окна голубел рассвет, в сумеречном свете его Янков различил стол под розовой скатертью, скамьи, стулья, божницу с иконами в переднем углу, а в заднем свою шашку и сапоги на полу.
Из соседней комнаты доносится сдержанный негромкий говор, угадывался женский голос, стук посуды. А голова так и трещит с похмелья, тошнит, в затуманенном мозгу возникают обрывки неясных воспоминаний: гулянка в ресторане, Пережогин, пьяные рожи его собутыльников. Спирька что-то говорил о пропаже денег и что пойдет добывать их у буржуев. «Ах, мерзавец, сукин сын, да ведь это же грабеж, уж доберусь я до него…»
А потом, что же было потом… И тут в памяти всплыл переполненный народом театр, на трибуне Дмитрий Шилов, затем шум, гам, стрельба… И снова в голове все перемешалось, перепуталось…
А голова болит все сильнее, как от побоев, ноют бока и грудь. Превозмогая боль, Янков сел на кровати, спустив ноги на пол, крикнул:
— Былков! — и сам удивился своему голосу, хриплому с перепоя, скрипучему, как немазаная телега.
Дверь открылась, и в комнату вошел Спирька, уже одетый и отрезвевший, но весь какой-то взъерошенный, измятый, а левый глаз его заплыл сизо-багровым синяком.
— Где мы? — спросил его Янков.
— В Кузнечных рядах, — так же хрипло ответил Спирька.
— Как же мы здесь очутились?
— Очутишься, когда нужда припрет, — ворчал явно чем-то недовольный Спирька, — ишо за меня моли бога, не я, дак сидел бы теперь на кыче[29].
— Да говори ты толком, чума китайская! И не торчи передо мной, как ржавый гвоздь, сядь и расскажи, что и как было!
— И вот завсегда так, выручи его из беды, а он тебя же облает, да ишо норовит из ливольверта садануть. — Сердито сопя, Спирька сел на стул рядом с кроватью, поскреб всей пятерней в затылке и продолжал, все так же с укоризной в голосе — Шилов арестовывать вздумал, скажи на милость. Заспорил с Пережогиным, тот начал доказывать, что Шилов теперь большой начальник у большевиков в Чите, а тебе чегой-то не понравилось, ну и похвастал Пережогину: «Сейчас я тебе Шилова за ухо приведу». Вот и привел на свою голову.
— Ну, дальше что?
— Не нукай, не запрег ишо…
— Ты что это сегодня, зараза несчастная! Ты как со мной разговариваешь! — воскликнул Янков, взбешенный развязным тоном Спирьки, и даже пошарил вокруг себя, чем бы запустить в наглеца, но под руку ничего, кроме подушки, не попадало. Спирька даже и глазом не моргнул, продолжал грубить и дальше:
— Что разорался-то? Я теперь с тобой в одних чинах состою. Откомандовал дивизией, хватит. Теперь тебе одна дорога: на губу и в дригунал.
Янков только крякнул, схватился за голову: «Боже ты мой, что же это я наделал!» — восклицал он про себя, поняв наконец, что Спирька прав, что за все то, что натворил он, связавшись с анархистами, его следует отдать под суд. А Спирька продолжал хрипеть дальше:
— Забрал с собой этих монархистов пережогинских человек пятьдесят, ну и меня, конешно, с собой, и марш в киятру. А там народу полным-полно, Шилов стоит высказывается. Ну, мы и поперли напролом, пьяны были в дымину, а тут откуда ни возьмись Красная гвардия, казаки, какие с большевиками заодно, за шашки — ну и взяли нас в толчки. А ты в это время давай из нагана стрелять да заместо Шилова-то в лампу угодил. Я хотел было оттащить тебя, не допустить до стрельбы, а ты меня же наганом по харе, как ишо глаз не вышиб.
