кого-то другого, понял?
– Вольфенштейн [37]… – говорит дядя фермера, наслаждаясь звуком.
Он все еще скребет ногами, пытаясь пройти.
Тетя фермера отнимает руку и держит ее высоко, растопырив пальцы, отпуская дядю фермера.
– Ты ведь не будешь идиотом, когда вырастешь, верно? – спрашивает тетя фермера, когда шум толпы удаляется.
Фермер не отвечает.
Он подбирает две батарейки, кладет их рядом на окно, где раньше лежал фонарик.
Через полчаса, лежа на спине и смотря телевикторину, он поднимает глаза к потолку во время рекламы. Там, где прошел дядя с факелом, осталась размытая черная полоса, словно там прилип дым. Посередине ее тусклая красная линия.
Вместо того чтобы что-то говорить, он просто смотрит на нее.
– Ты знаешь ответ, – говорит тетя о вопросе телевикторины.
– Это повтор, – говорит фермер.
– Тогда зачем смотришь? – говорит тетя, закрывая глянцевый журнал, потому что ей надо было на работу.
Сначала фермер думает, что она разговаривает с ним о красной линии на потолке. Но она уже исчезла.
Наконец-то его тетя ушла на работу.
Чтобы посмотреть, действительно ли полоса исчезла, фермер скатывает в комок кусок туалетной бумаги, прицепляет к вешалке и проводит по черному мазку на потолке.
Завиток дыма, и ничего больше.
– Понятно, – говорит фермер и вешает вешалку на место, идет смочить туалетную бумагу. К тому моменту, когда он возвращается в гостиную, туалетная бумага, которую он оставил на полу, горит. Он бросает комок мокрой туалетной бумаги, хватает вешалку и убирает факел с ковра.
Это бесполезно. Ковер несколько мгновений дымится, затем быстро подхватывает пламя.
Фермер топчет его ботинками, но пятно слишком большое. А его дядя все еще в полях, играет в Вольфенштейна, уверенный, что видит бигфута там и там, и толпа следует за ним.
Фермер смотрит, как пламя прыгает по ковру. Он отрицательно мотает головой – нет, пожалуйста, он уберет ее, он не хотел, но это не имеет значения, уже слишком поздно.
Он бежит в спальню за своим голубым рюкзачком, в котором лежит обувная коробка, и стоит снаружи, глядя, как горит трейлер, когда возвращается его дядя, на несколько минут опережая толпу.
Поскольку он бежит слишком быстро, его следы снова половинчатые, он не останавливается рядом с фермером, сидящим между мусоросжигательными бочками, потому что ему кажется, что эта часть пастбища сегодня может не сгореть.
Вместо того чтобы остановиться здесь, дядя фермера ныряет прямо в горящую дверь, уже выкрикивая имя фермера.
Его глотка не годится для слов, так что это только неразборчивый вой.
Впервые в жизни, и по большей части потому, что он скрывается между бочками, фермер поднимает лицо и воет в ответ.
Остальная часть толпы, наконец, проламывается сквозь кусты, тяжело дыша, с бесполезными против огня ружьями и вилами.
– Он что… – говорит тот, кого зовут Грисп, фермеру, встряхивая его, чтобы вывести из ступора.
Внутри, в пламени все трещит и взрывается. Все выбрасывает искры в черное небо.
– Вы нашли его? – говорит фермер, словно во сне.
Грисп смотрит на него, затем прикрывает лицо, когда часть трейлера обрушивается внутрь себя.
– Кого?
– Бигфута, – шепчет фермер, не называя настоящего слова.
Глава 17
Метка Зверя
1
Много лет мы были гробоносцами, перевозя мою маму из штата в штат.
То, что у нас было, на что я никогда не смотрел, поскольку боялся, что этого будет недостаточно, – это локон ее волос в черной бархатной коробочке из-под кольца.
Однако вещи теряются.
С вервольфами всегда так. Вот у тебя что-то было, и вот осталась одна история об этом.
Мы снова были во Флориде. Десять лет назад это было самым дальним местом, куда мы смогли добраться от того ручья, где мы на берегу закопали Деда, от того трупа полицейского на парковке. От Рыжего.
Часть нашей жизни начала сползать с нас, как шелуха, с той самой первой ночи в Арканзасе. Когда мы неслись через тот вечный мост, когда ветер поднялся с поверхности озера, пройдя под нами, и от этого открылись все наши картонные коробки, вся наша жизнь взлетела вверх, ее разбросало по воде, темной от новолуния, в зеркале заднего обзора.
Тогда за рулем сидел Даррен, и он кивнул тому, что случилось у нас за спиной, и просто дал газу «Эль Камино», отключив фары с ощутимым щелчком.
– Это не лучший твой трюк, – сказала Либби о вождении вслепую. – Настанет день, и ты убьешься.
– Ночь, – поправил Даррен, долгим взглядом глянув на нее со своей дьявольски пофигистичной улыбкой.
Это его изображение я хотел бы поместить на флаер, приклеить на опору ЛЭП, на все столбы электропередачи в Джексонвилле.
Даррен пропал.
Когда ты живешь с дальнобойщиком, привыкаешь, что его не бывает по многу дней. То есть когда он по-настоящему пропадает, ты просто живешь себе как обычно. Но затем вспоминаешь.
Через несколько дней после его исчезновения Либби бросила работу в бакалее. Так я понял, что на сей раз что-то пошло не так. За много лет она только один раз получила работу в бакалее и держалась за нее всеми когтями. Все поврежденные коробки с крупами, все просроченное мясо, весь хлеб не с теми цветными прожилками – это же все кто-то должен забирать домой.
Но ни я, ни она не знали, с чего начинать поиски Даррена.
Мы ходили к участку, мы звонили в тюрьму, мы смотрели, не лежит ли он, сбитый, в дорожной канаве.
Не будь это город, Либби смогла бы отследить его по запаху.
Если бы я был детективом, я легко бы его нашел. Детектив заходит в комнату и тут же понимает, в какую дверь ушел преступник.
Я не был детективом. Мне было почти шестнадцать. Я был высоким и тощим, волосы лезли мне в глаза, щетина на подбородке шуршала, когда я проводил по ней пальцем. Я не мог прекратить делать этот звук, звук только для меня, постоянное напоминание о том, чем я не становился. Чем я, вероятно, никогда не стану.
Мне хотелось оскалить клыки на весь мир, хотелось показать Даррену и Либби и всем, что таилось во мне. Однако сколько бы я ни скреб свою щетину, волк не появлялся.
– Если бы я только знал своего отца, – сказал я Либби в один из дней без Даррена, когда мы обшаривали глазами каждую травинку в канаве, а за спиной у нас стопорился трафик. – Может, он тоже был из поздних, как и я. В смысле, для сельского.
Поскольку Либби не думала, что я смотрю, я поймал ее
