Казалось бы, что при таком положении дел у Анны Петровны должно быть много денег, однако денежные ее дела далеко не в цветущем положении. Не говоря уже о мальчике, разносящем кушанья в судках по домам и взятом ею у мещанки-матери назад тому шесть лет почти даром, для того только, чтобы приучить его к поварской части, - не говоря об этом мальчике, которому она не хочет платить, ссылаясь на какие-то условия, заключенные домашним образом с умершею уже мещанкою, - она должна и в мясную лавку и в овощную, в которые перезаложила на время заложенные ей чиновницами вещи. Слушая сетования лавочников о том, что Анна Петровна день за днем все берет в долг и если выплатит пять рублей, то заберет на пятнадцать, обитатели Мокрой улицы говорят, что она, вероятно, деньги бережет для того, чтобы выдать младшую дочь за майора, который уже два года как объявлен женихом Надежды Александровны…
IV КВАРТИРА КУХМИСТЕРШИ ОВЧИННИКОВОЙ
Во дворе окружили Анну Петровну сидевшие на крыльце и игравшие мальчики и девочки от трех до десяти лет. Они кричали:
- Бабушка, гостинцев! Бабушка в рынок ходила!
- Ну-ну… отвяжитесь! Не та пора, чтобы гостинцы раздавать! - И она, кое-как освободившись от повиснувших на ее платье детей, повела за собою кухарку в квартиру.
Был хотя и вечер, но еще светло. Зато на лестнице, по которой они поднимались, была совершенная ночь, так что Пелагея Прохоровна едва не заблудилась в переходах.
Лестница эта была не высока; на площадке было сделано слуховое окно. По краям над лестницей сделаны перила, около самой крыши, справа и слева, протянуты бечевки, на которых сушится белье.
В кухне с небольшой русской печью и небольшою плитою, с полками, на которых лежала посуда и судки, и пропитанной запахом жареных гусей и сосисок, около большого стола сидели дочери Анны Петровны, из которых Вере было годов с тридцать, а Надежде годов двадцать восемь. Вера была девушка здоровая, румяная. Заметно было сразу, что она любит наряжаться и заботится, чтобы у ней и платье было в порядке, и воротничок на шее не был грязен и измят, и волоса не сбиты. Взгляд у нее был гордый, смелый и лукавый, и лицо принимало в несколько минут различные выражения, точно она воображала себя актрисой. Другая сестра, Надежда, была худощава, и хотя сидела в ситцевом капоте с широкими рукавами и в кринолине, но и это не придавало ей полноты. Лицо ее было бледно, с небольшим количеством веснушек, но привлекательно; карие ее глаза выражали не то тоску, не то покорность; темно-русые волоса немного растрепались, сетка сползла набок. Она сидела, нагнувшись к работе, и торопливо шила. Около печки, на лавке, сидел мальчик, на вид годов десяти, с худощавым лицом, запачканным до того, что, казалось, он не мылся в бане целый год или только что пришел с фабрики, где работал неделю. Его черные волоса лоснились, черные глаза смотрели со злостью то на Веру, то на Надежду. На нем был надет тиковый халат, весь пропитанный салом, опоясанный ремнем и застегнутый на вороте на крючок.
- Вон взяла разиню, а она там заблудилась, - сказала, входя, Анна Петровна.
- Неужели? В коридоре заблудилась? - проговорила Вера, смеясь.
- Налей-ка воды! - сказала хозяйка повелительно кухарке.
- А где у те ковшик-то?
Вера хихикнула над чем-то.
- Ты не должна говорить - у те, у те! Что это за слово? Ты должна говорить - у вас, потому что ты у господ живешь! - проговорила наставительным голосом Анна Петровна.
- Давно Петр Иваныч лег спать? - спросила она дочерей.
- Уж час будет. Он из м а с к а р а д у пришел.
- Ничего не принес?
- Вон Наде катушку ниток принес.
Надежда покраснела.
- Экая скряга! - сказала Анна Петровна.
Минут пять все молчали. В кухне было тихо, только мальчик фыркал носом да Анна Петровна плескала водой; из соседней комнаты слышался храп.
- Много ли было сегодня? - опять спросила Анна Петровна, обращаясь к дочерям.
- Да все те же. Мясоедов съезжает от нас, - сказала Вера и взглянула на сестру.
Щеки Надежды покраснели, и она еще ниже нагнулась.
- Ну, и с богом. И так надоел со своей скрипкой. Я ему давно хотела отказать, да только ради бедности держала.
- Он, мамаша, вовсе не беден, - проговорила робко, но с заметным волнением Надежда.
- Ну, это еще неизвестно.
- У него всегда есть деньги, и он всегда трезвый.
- Ну уж!.. Все-таки пусть съезжает. Не забыть мне, как он однажды нагрубил мне за то, что не велела ему пилить в то время, когда Петр Иваныч спал.
- Петр Иваныч не в свою квартиру пришел.
- Все-таки он нам близок.
- Я бы на вашем месте давно ему дверь показала.
- Что такое? - строго спросила Анна Петровна.
- То, что он мазурик.
Анна Петровна подошла к Надежде и ударила ее по щеке ладонью.
- Мамаша, - проговорила Вера, встав и подойдя к матери, которая собиралась влепить Надежде другую оплеуху.
- Ах ты, негодная!.. Человек платит нам деньги, сватается за вас… А она… Что, мне долго еще кормить-то вас? - проговорила запальчиво Анна Петровна, ежеминутно мигая.
- Я сама себе заработываю хлеб, - начала Надежда.
- Молчать!.. Сука!..
Надежда заплакала; Анна Петровна присела на стул, подперла левую щеку рукой и стала ворчать. Это ворчание заключалось в том, что у нее дочери хотя и дворянки, но девицы очень неблагодарные, грубые, как мужички. Иные давно бы уже успели завлечь такого жениха, как Петр Иваныч, и выйти за него замуж, а они заставляют Петра Иваныча ждать, тянут время, говорят про него бог знает какие вещи, чего в старые годы и думать даже было непозволительно. Пока она ворчала вполголоса, дочери молчали, точно она говорила не им и не об них, точно все это им было уже несколько раз говорено. Надежда не плакала, но по лицу ее заметно было, что она, если бы было можно, вскочила бы и убежала; Вера шила по-прежнему, и по глазам ее заметно было, что она что-то соображала.
В кухню вошел молодой человек с темно-русыми волосами, с маленькими усами, с лицом, изобличавшим в нем чахоточного человека. На нем надет был красный кашемировый халат.
- Потрудитесь поставить самовар, - сказал он Анне Петровне.
Та приказала Пелагее Прохоровне поставить самовар и вежливо спросила молодого человека:
- Вы, я слышала, съезжаете?
- А! уже это довели до вашего сведения… Да, мне казенная квартира вышла по жребию.
- А! Жаль! Человек вы хороший!
- Благодарю за комплимент. Мне и самому не хотелось съезжать по некоторым причинам… - Он кашлянул в кулак и взглянул на Надежду Александровну, щеки которой покраснели.
- Кухарку изволили нанять? - спросил молодой человек, которому, как видно, хотелось посидеть в кухне.
- Да, как видите. А ты еще здесь? - обратилась вдруг хозяйка к мальчику, точно этот мальчик до сих пор не существовал в кухне.
- Куда ж я пойду без паспорта? - проговорил мальчик резко-охриплым голосом, который изобличал в нем девятнадцатилетнего мальчугана, а не десятилетнего.
- Слышите, как отвечает? - сказала Анна Петровна жильцу с удивлением.
- Сс! Да, он немного груб.
- Нет, он постоянно груб. Я бы его ни одной минуты не держала у себя, да надо кухарку познакомить с господами; ведь она не знает, куда нужно носить кушанье.
- Так, так, - заметил чиновник.
Чиновнику говорить было не о чем. Он было вынул из бокового кармана папиросницу, но только повертел ее в руках. Анна Петровна учила кухарку, как ставить самовар. Надежда нагнулась еще ниже к работе и точно боялась поднять голову; Вера несколько раз поправляла ладонями свои волосы и важно взглядывала на чиновника.
- Ну… я пойду. До свидания! - сказал вдруг чиновник и ушел. Через пять минут он в своей комнате настроивал скрипку.
Когда он ушел, Вера Александровна вдруг захохотала.
- Вот образованность! - проговорила она сквозь смех. - Ты, Надя, заметила, что он пришел в туфлях и на правой ноге у него туфля разодравши?
- Очень нужно мне замечать! - сказала та сердито.
- Ах ты, наказанье! Опять запилил! - проговорила отчаянно Анна Петровна и вскочила на ноги. - Кухарка! Поди-ка скажи ему, чтобы он не играл, - сказала она Пелагее Прохоровне.
Пелагее Прохоровне это приказание показалось странным, и она подумала сперва, что ее хозяйка дурит.
- Ну, что ж ты стоишь? двадцать раз тебе, что ли, надо приказывать?
- Да как… - начала было Пелагея Прохоровна, но в это время что-то затрещало в соседней комнате, и оттуда вышел майор.
Если бы этому майору пришла фантазия нарядиться в башкирский малахай и серый войлочный зипун, опоясав его ремнем и заткнув за ремень нагайку, никто бы в нем не узнал русского человека; он даже и теперь, в своем майорском сюртуке, походил скорее на отъевшегося кондуктора железной дороги из башкир.
Он вошел в кухню, тряхнул правой рукой, заглянул на полку одним глазом, нюхнул воздух и сел на стул, растопырив ноги и сделав руки фертом.
- Славно выспался, - проговорил он охриплым голосом и уставил на Веру глаза, точно бульдог.
