- Я сказала, что таких не беру… Продай еврейкам; они за христианку деньги дадут. Ну, желаете вы поступить ко мне? - спросила нанимательница выбранных ею женщин.
- А позволь тебя спросить, что у тебя за работа? - спросила Пелагея Прохоровна.
- Да у меня работы никакой нет. Разве себе что будете шить.
- А какая цена за это? - опять спросила Пелагея Прохоровна.
- Цены я назначить не могу. Вы будете мне платить, каждая за свою комнату, так как я нанимаю целый дом и от себя отдаю комнаты жиличкам…
- Так ты это нас на квартиру зовешь?
- Да!
- Ну, не-ет… Мы в работу нанимаемся, потому у нас денег ни гроша нет. А она еще на квартиру к себе зовет! - проговорила Пелагея Прохоровна и отошла. Прочие женщины тоже отошли.
- Послушайте! Эй, вы, три?!. - крикнула толстая женщина.
- Да нечего тут слушать! - крикнула Пелагея Прохоровна.
Толстая женщина с зонтиком подошла к Евгении Тимофеевне.
- Послушай. Я за квартиру беру по истечении месяца, за пищу - пища тоже от меня - тоже по истечении месяца.
- Да из чего платить-то! Ведь нужно наперед найти работу! - отвечала Евгения Тимофеевна.
- Работа будет… За всеми расходами, я так думаю, у тебя останется к каждому первому числу рублей пятнадцать.
- Но какая работа?
- Я уж за это берусь.
- Но вы должны здесь сказать.
Толстая женщина нагнулась к девушке и что-то ей шепнула.
Щеки девушки покрылись румянцем. Она задрожала и ничего не могла выговорить.
В это время к ней подошла Пелагея Прохоровна.
- Што с тобой, Евгения Тимофеевна?
- Вот… Подлая женщина!..
И она зарыдала.
Пока Пелагея Прохоровна успокоила Евгению Тимофеевну, толстая женщина подошла к чухонке-девушке, поговорила с ней, и немного погодя чухонка пошла за ней, а потом женщина посадила ее с собой в пролетку и уехала.
- Вот как чухонки-то! С извозчиком ездят! - кричали женщины.
- Как? Чухонка таки уехала? - крикнула Евгения Тимофеевна.
- Уехала.
- А надо бы ее воротить, бабы! - крикнула Пелагея Прохоровна.
- А што?
Пелагея Прохоровна рассказала, для какой цели эта женщина приглашала их.
Женщины заохали. Им жаль было чухонки, но теперь ее уж не воротишь. Стали говорить о том: убежит чухонка или нет. Мнения были различные. Теперь на Пелагею Прохоровну все смотрели с уважением и говорили про нее, что эта белолицая бабенка не пропадет и не даст пальца в рот, чтобы его откусили. А попадись дура, как чухонка, которой стоит только насулить всякой всячины, - и попала, как кур во щи.
Появились на рынке, около столиков с яствами, каменщики с замазанными глиной передниками, штукатуры, маляры; некоторые из них были даже без шапок и фуражек, и у иных в длинных или всклокоченных волосах, на бородах и на лице была тоже или глина, или известка; появились рабочие с черными от дыма, пота и угля лицами, с черными, как уголь, ладонями, с черными фартуками; появились мальчики от двенадцати до восемнадцати лет, тоже с черными передниками, с вымаранными слегка лицами. Все они быстро подходили к женщинам, брали у них фунт черного хлеба, селедку, или тешку, или яйцо, на деньги или в долг, и потом также быстро уходили через Старо-Никольский мост в питейные заведения. Стало быть, теперь первый час; рабочие уволены до второго часу обедать. Здесь, может быть, читатель спросит: отчего они нейдут обедать домой? Они нейдут домой потому, что им, может быть, до дому ходу целый час. Работая по Фонтанке и около Крюкова и Екатерининского каналов, они предпочитают за лучшее покупать хлеб, рыбу и проч. на рынке, а не в мелочных лавках, в которых они уже успели задолжать; покупая сначала на деньги с шуточками и остротами, они, наконец, добиваются, что им верят в долг до получки заработанной платы.
Пошел дождик. Женщины стали прикрывать свои узелки, но дождик, как назло, шел и шел, мало-помалу помачивая полушубки, шугайчики, пальто. Хорошо было тем женщинам, у которых был полушубок и пальто, но шугайчики скоро промокли. Мостовая тоже смокла, земля на каменьях и между каменьями превратилась в грязь… Женщины стали проситься к торговкам, потому что там над столами сделаны крышки. Женщины-торговки не пускают.
Платки на головах промочило, по лицам течет вода и падает вместе с дождем на плечи; ботинки, башмаки и сапоги промокли; дует холодный ветер с моря. Что делать?
Женщины силой лезут под крышки, торговки гонят их прочь и кричат:
- По пятаку с рыла!
- Ладно.
Большинство женщин вынимают пятаки, у некоторых нет и трех копеек. Они просят у других, те не дают.
Евгения Тимофеевна дрожит.
- На пятак! - говорит Пелагея Прохоровна и дает ей пятак.
Евгения Тимофеевна не берет.
- Ничего, я не глиняная, не растаю. Теперь лето.
- А пошто дрожишь-то?
- Не знаю. Это пройдет.
Дождь перестал идти. Женщины, заплатившие пятаки, стоят под крышками и едят ситный. Торговки снова их гонят.
- Идите, дождик перестал.
- Нет, мы денежки заплатили.
- Што вы, на постоялый, што ли, сюда забрались? говорите спасибо, што пустили! - говорили торговки, употребляя в дело локти.
Как ни лебезили женщины перед торговками, как ни упрашивали их дозволить постоять еще чуточку, а торговки все-таки прогнали их. Женщины стали на прежние места и сделались очень сердиты: им жаль стало пятаков, и они начали задирать на ссору тех, которые не имели удовольствия быть под крышками.
К женщинам подъехала в пролетке дама.
- Нет ли тут мамок? Не может ли кто ребенка грудью кормить? - спросила дама женщин, подойдя к ним.
Женщины поглядели друг на дружку. Четыре женщины - три чухонки и одна русская - подошли к даме.
Дама расспросила их, давно ли они родили. Оказалось, что две родили уже с год, одна с полгода и одна назад тому три месяца.
- Где ребенок? - спросила дама чухонку.
- Помер.
- А у тебя где ребенок? - спросила дама ту, которая родила с полгода.
- В деревне - на молоке.
- Зачем же ты его бросила?
- И, барыня!.. Муж все говорил: оставь ребенка, пойдем в Питер; там в мамки поступишь. Ходила в спитательный - солдат не пустил. Знать-то, ему денег надыть… А вам для своего дитя?
- Да.
Дама отвела женщину в сторону, посмотрела у ней груди и зубы и стала торговаться. Эта женщина слыхала, что в Питере мамки получают по восьми рублей в месяц, дюжину рубашек, шесть сарафанов и другие подарки. Но дама больше пяти рублей не давала и обещала, если только она проживет полгода, сшить два сарафана и подарить две пары ботинок. Пища, разумеется, хозяйская. Женщина думала, рядилась - и через полчаса согласилась на предложенные условия.
- Вот кому счастье дак счастье! Эх, кабы у меня был ребенок!.. - вздыхала одна женщина.
Эту женщину обругали.
- Да мне давай десять цалковых - не пойду. Как бы не так! ни днем, ни ночью нету спокойствия…
Подошла молодая женщина в вязаном розовом платке на голове и в драповом темно-синего цвета пальто. В одной руке она держала небольшой кожаный саквояж, в другой зонтик.
- Это, видно, опять из таких, как даве толстая с зонтиком, - проговорили женщины, но все-таки подошли к ней. Пелагея Прохоровна с Евгенией Тимофеевной тоже подошли, - не ради найма, а ради развлечения.
- Кто из вас умеет шить?
- Я! Я! - крикнула каждая женщина.
- Мне нужна швея шить сорочки, манишки, делать метки. Работа трудная, шить нужно чисто, хорошо, на господ. Случается и на машине шить.
Женщины посмотрели друг на дружку. Никто не решался поступить в швеи, потому что таких швей не было.
- Возьмите меня; я умею шить что угодно! - проговорила робко Евгения Тимофеевна.
- Ты из каких?
- Из… дворянок… Да вот я сама шила себе этот бурнус.
Швея посмотрела на строчку.
- Мне надо почище! это очень некрасиво.
- Я молода, могу скоро приучиться к здешней работе.
- Так-то оно так. Но вот что: вы дворянка, а я мещанка. Уживемся ли мы?
- Об этом вы, пожалуйста, не беспокойтесь; я уверена, что мы сойдемся. Я для того и приехала сюда, чтобы работать.
- Пожалуй, я вас возьму. Видите, я еще только открываю швейную; вы теперь будете третья. Вы будете сперва получать за штуку, на моем готовом содержании, а там увидим: если будете хорошо работать, я вас сделаю мастерицей и положу жалованье. Как вы думаете об этом?
- Я согласна, - робко проговорила Евгения Тимофеевна.
- Еще одно условие: чтобы к вам не ходили мужчины.
- Помилуйте! я здесь живу еще очень мало.
- Ну, уж это дело мое. По воскресеньям вы будете свободны и можете или работать на себя, или идти гулять.
Евгения Тимофеевна ничего не могла сказать на это: она была очень рада, что попала в швеи, и даже забыла проститься с Пелагеей Прохоровной, которая плохо верила словам швеи и крикнула отходящей Евгении Тимофеевне:
- Прощай, Евгенья Тимофеевна! Желаю тебе счастья.
Стали приходить к женщинам мужчины - мужья, братья, деверья, однодеревенцы. Одни из них говорили, что завтра поступят в работу, другие еще не поступили на место. Все мужчины были выпивши, а некоторых уже пошатывало. Женщинам стало веселее, и они жаловались мужчинам на дождь, на то, что мало приходит барынь нанимать их; некоторые женщины даже ругали мужчин, что они нарочно завели баб бог знает куда, для того чтобы бросить их.
