Стали приходить торгаши, предлагавшие крестьянам фуражки, сапоги, поддевки, кафтаны. Крестьяне подержали все эти вещи в руках, фуражки даже примеряли себе на голову, поторговались, но ничего не купили, потому что торгаши просили дорого, да если и нравилась кому-нибудь вещь и было немного денег, так жалко было тратить их. Торгаши предлагали променять полушубок на поддевку, шапку на фуражку, говоря, что теперь лето, и просили придачи. Один променял шапку на фуражку и дал придачи десять копеек, другой променял полушубок на поддевку - и тоже дал придачи пятнадцать копеек. Торгаши отошли. Променявших вещи товарищи стали звать в кабак, делать спрыски. Двое крестьян приглашали своих баб на Сенную в кабак, где народу - и-и, ты, боже мой! и баб там много… Но бабы в этот кабак не пошли. Мужчины пошли на Сенную; половина женщин тоже разбрелась.
- Матушки! голубушки! Ох, узел мой!.. - ревела одна женщина немного погодя.
Женщины посмотрели на свои узлы, посмотрели на мостовую, заглянули на столики и под столики, спросили торговок: не видали ли они узла такой-то женщины? - узел исчез.
- В реку не упал ли?
- Да он, што есть, и не стоял у реки. Сичас при мне был.
- Эко горе, горе!.. Да ты не забыла ли на постоялом?
- Говорят, при мне был. Не видали, што ли? Ох!.. Што я теперь делать буду!
- Плохо, видно, держала.
К женщинам подошла старушка в люстриновом на вате салопчике и в черном капоре. В суетах и в поисках узла ее заметила только одна Пелагея Прохоровна и подошла к ней.
- Ты кухарка? - прошамкала старушка.
- Кухарка.
- У кого жила?
- Я приехала из Ярославля; у господ жила… А у вас што делать?
- Известно: убирать комнаты, мыть полы, кушанье готовить.
Старушку окружили женщины и стали напрашиваться.
- Замужем? - спросила Пелагею Прохоровну старушка.
- Вдова… А сколько жалованья?
- Два рубля.
- Я, пожалуй, согласна.
Женщины закричали, стали говорить про Пелагею Прохоровну всякую всячину, но старушка, взявши паспорт, велела ей идти за собой.
Пелагея Прохоровна перекрестилась на церковь и пошла за старушкой. Она была рада, что скоро нашла место.
III КУХМИСТЕРША ОВЧИННИКОВА
Старушка в салопчике, за которой шла Пелагея Прохоровна, была кухмистерша с Петербургской стороны, Анна Петровна Овчинникова.
Сзади она походит на старую еврейку, которая с самого детства или поднимала всё тяжелые вещи, или сидела постоянно наклонившись с высокого стула к низенькому столу, отчего ее позвоночный столб принял наклонное положение. Однако, несмотря на значительную сутуловатость, по которой ее издали узнавали постоянные обыватели Мокрой улицы, Анна Петровна, дожившая до шестого десятка лет, шла очень скоро, немножко ковыляя правой ногой, как будто ее кто сзади погонял прутиком. Она, часто оборачиваясь и кашлянув, произносила фистулой: не отставай! еще далеко! У других старушек под шестьдесят лет волоса уже седые и лицо бело-желтое; а у этой, напротив, лицо было бронзового цвета и лоснилось, точно она его намазала салом. Щеки ее не были ни очень полны, ни худощавы; нос был длинный, прямой, острый, - точно она его постоянно чистила, как курица; рот маленький, может быть, оттого, что она его ужимала; ее серые тусклые глаза с бурыми зрачками часто мигали. К этому надо еще прибавить, что от салопчика и от капора Анны Петровны пахло жареным гусем, почему ее всякий бы мог назвать, не расспрашивая, или кухмистершею, или кухаркою в кухмистерской.
Анна Петровна шла молча и думала; Пелагея Прохоровна тоже думала. Анна Петровна думала, что теперь она спокойна вполне, нашедши кухарку. Только она много назначила ей жалованья; ну, да она сумеет сделать так, что кухарка будет получать не больше рубля в месяц. Пелагея Прохоровна, с своей стороны, думала о том, какая эта старуха бодрая: "Точно бабушка Настасья Сергеевна, которая умерла назад тому восемь лет! Той было с лишком девяносто лет, та Пугача помнила; но ходила прямо, говорила ясно и чистым голосом, а не шамкала, не хрипела и фистулой не говорила. Бабушка была в большом почете во всем заводе; она была добрая, ни с кем не ссорилась, бывало, отца с матерью выручала из беды. А глаза у нее были тоже сердитые. Бывало, забалуемся мы, она только взглянет, мы и замолчим… Какова-то эта? Та была родная, и я в то время была маленькая, а теперь я большая - и к чужой старухе пошла в работу. Што бы теперь сказала про меня бабушка Настасья Сергеевна, если бы увидала меня, как я иду за этой старухой? Она бы ахнула, потому она мне пророчила мужа богатого, большое хозяйство, дюжину ребятишек! Господи, как много в жизни можно испытать всякой всячины… Вот эти мужички, что работают, камень разбивают, тоже прежде не думали, что будут в Питере на богатых людей работать. Они, поди, думают, глядя на меня, что мне лучше житье, чем им…"
Но напрасно кухмистерша и кухарка думали, что люди про них думают. Никто об них ничего не думал, а всякий шел своей дорогой или делал дело, думая только о том, как бы хорошо сделаться вдруг богатым человеком и делать то, что хочется.
Подошли к Неве. По Неве плывет много судов с лесом, камнями, барок с сеном, дровами. Плывут пароходы, у которых и колес не видно, - пароходы, битком набитые людьми. Множество судов и барок стоят у берега, прикрепленные цепями или толстыми канатами за кольца, вделанные в гранитные набережные. Множество яликов с пассажирами плывет по разным направлениям; у спусков яличники предлагают свои услуги перевезти через Неву.
"Вот это река настоящая. А все же помене наших будет", - подумала Пелагея Прохоровна, когда кухмистерша и она шли по Дворцовому мосту.
Она спросила старушку: как называется эта река? Та сказала - и, ткнув в пространство левой рукой, проговорила:
- А там море!
- Море! Ах бы, поехала я по этому морю. А ты по морям плавала?
- Я, что есть, через Неву ни разу не плавала.
- Боишься?
- Боюсь! А море я раз пять в году видаю, со Смоленского.
- А это што же, Смоленское-то?
- Кладбище такое, вон там, на Васильевском острову, - сказала кухмистерша и указала рукой.
Пелагея Прохоровна стала смотреть на Васильевский остров.
"Так вот он, Васильевский-то славный остров, што в песне поется. А я думала, што в песне все враки… Думала, какой-нибудь пьяный мастерко сочинил эту песню", - думала Пелагея Прохоровна.
Прошли мост, пошли по Первой линии.
- Здесь тоже Питер? - спросила Пелагея Прохоровна старушку.
- Нет, здесь Васильевский остров.
"Ах бы дяде попасть сюда! Уж он непременно сочинил бы с Короваевым такую песню, што он был на самом Васильевском острову". И сердце у Пелагеи Прохоровны, неизвестно почему, заныло.
Опять мост.
- Это што же! Идем, идем - и конца нет. Все какие-то мосты да реки! - проговорила Пелагея Прохоровна, недовольная тем, что старуха ее ведет бог знает куда.
- Если бы я воды не боялась, давно бы уж дома были. Вон оттоль стоит только в ялик сесть, и через полчаса дома. А то я воды боюсь. Отроду не плавала, - проговорила старуха. Они пошли берегом.
Здесь кухмистерша чувствовала себя уже свободнее и спокойнее. Она пошла тише, не загребала правой ногой, а шла как ленивый конь, покачиваясь направо и налево. Здесь она была как дома, сняла даже с головы капор - на голове оказался белый чепчик с дырочками, сквозь которые виднелись начинающие седеть волосы. Отдавши капор Пелагее Прохоровне с приказанием не измять и не испачкать его, она сняла и салопчик и очутилась в шелковом черном платке на плечах и в ситцевом голубом засаленном платье.
Это раздеванье удивило Пелагею Прохоровну, но она не посмела спросить. Старушка отдала Пелагее Прохоровне и салопчик.
- Ты его положи на плечо, да смотри не изомни! - сказала она своей новой слуге.
- Барыня… А узел?
- И узел можешь держать.
Пелагея Прохоровна кое-как устроила свою ношу.
Преобразившись по-домашнему, Анна Петровна пошла еще тише, что-то напевая про себя, как будто воображала, что идет не по улице, а в своей собственной комнате.
- Здравствуйте, Анна Петровна! - сказала попавшаяся навстречу кухмистерше старушка с платком на голове, в ситцевом платье, тоже, вероятно, воображающая, что она у себя дома.
- Здравствуйте, Марья Игнатьевна! - И старушки поцеловали друг друга в щеки. - Куда ходила? А я ведь с Никольского…
- Мать пресвятая богородица! - проговорила Марья Игнатьевна и неизвестно отчего вздрогнула, точно ее что кольнуло в бок или случилась с ней икота.
- Да, матушка моя, с Никольского. Вон какую добыла! - И Анна Петровна кивнула головой на Пелагею Прохоровну, которая стояла недалеко от старушек и смотрела на них.
- Неужели у нас не нашлось?
- О! што здешние! Они избаловались.
- Это так… Только она молодая, - сказала шепотом Марья Игнатьевна.
- Не эдакие у меня жили… Вышколю.
- А у меня несчастие какое: сынок ногу вывихнул пьяный.
- Господи благослови! - чуть не крикнула Анна Петровна и замигала чаще обыкновенного.
