— Не могу, голова болит, — как всегда глупейшим образом ответила я.
— Это хорошо, что болит. Свезу тебя в клинику, получишь первую помощь, а заодно разузнаешь у полюбовника шифр, раздобудешь, так сказать, золотой ключик. Ха-ха-ха!
Каин, убивший Авеля, ничуть не сожалел о содеянном и не думал раскаиваться.
— Ага, угу, ох-х, ух-х. — Я стонала и скрипела, как несмазанная телега, выползая из-под кровати. Нестерпимо хотелось в туалет, и я по-пластунски поползла в направлении ближайшего санузла.
— Куда? — грозно спросил гадский клиент, хватаясь за полуоторванную оборку на подоле Лялькиного платья. — Хочешь, чтобы я начинил тебя свинцом, как Попандопулоса?
Я оглянулась, отчего голову пронзили гром и молнии боли. Клиент сдвинул кустистые брови к переносице, его шары, налитые кровью, страшно выпучились. Прямо на меня было направлено смертоносное жерло пистолета. Мявкнула полузадушенным котенком:
— Нет, не надо, прошу вас. Я очень писать хочу…
— Так встань и иди!.. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Запомни это, Катерина, — глумился зверюга. — Так и быть, провожу тебя до клозета.
Сама не знаю, какая сила меня приподняла, — наверное, та, что таилась в вороненом дуле. Держась за стенку, заверила гада, что провожать не надо, я стесняюсь.
— Кого стесняться? Все свои! — Раскатистый смех братоубийцы вогнал меня в дрожь. В коридоре, завидев связанного интерна и риелторшу, этот воплощенный сатана спросил, поигрывая оружием: — Как думаешь, может, заодно и их шлепнуть, чтобы не возбухали? Не путались под ногами?
Белые коконы извивались, точно дождевые черви. На полу возле Лидки образовалась лужа. Я сама чуть не поступила подобным позорным образом. Крепко сжав ноги, пискнула:
— Они не возбухают! Они смирно лежат! — и засеменила к туалету.
— Как скажешь, дорогуша. — Бдительный Барбос распахнул дверь, не преминув проконтролировать процесс. Впрочем, может, он вовсе не бдительный, а обыкновенный извращенец? Бывают же такие отморозки, кажется, вуайеристами называются?..
— Одевайся, — махнул он пушкой. — Где твоя шуба?
— Да мне бы еще и платье надо сменить. Не могу же я в рваной одежде… Еще подумают…
— Сойдет! Кому ты нужна, чтобы еще думать про тебя? А ну, пошла за шубой!
— Владимир Иванович, вы на машине? — тянула я резину, сжимая кружившуюся голову. — На какой, если не секрет?
От страха мой голос стал тонким, писклявым. Бобер же, наоборот, басил иерихонской трубой, угрожая:
— Тебе придать ускорения? Сейчас выпишу пенделя!
Натягивая свою засаленную трамвайно-троллейбусную куртку, клиент на миг выпустил оружие, положив его на калошницу. Того мгновения мне хватило, чтобы, отбросив шубу, схватиться за оружие. С пистолетом, зажатым в обеих руках, я дико, отчаянно завизжала:
— Ни с места! Стрелять буду!
Лучше бы этого не делала… Окаянный Иоа таки выписал мне пенделя — резким пинком выбил оружие из рук, в придачу саданул кулаком по носу. Я увидела салют в честь его триумфа: из глаз брызнули разноцветные искры, рот заполнился соленой, как волны Эгейского моря, кровью, которой я едва не захлебнулась. И рухнула ниц под стать застреленному Филиппу Филипповичу…
— Довыеживалась?! — спросило седое чучело, тыча мне в щеку носком ботинка. Увы, он не дождался ответа — я потеряла сознание. Не знаю, долго ли, коротко валялась в отключке, в полном мраке. Очнуться заставила холодная вода, которую Владимир Иванович выплеснул мне в лицо, скомандовав: — Вставай, быстро!
— А-а-а… А, дайте, пожалуйста, полотенце. — Я потряхивала ничего не соображающей головой, с удивлением рассматривая розовые капли, падавшие с волос на пол и на без того мятое, рваное платье. — Как же я в таком виде?..
— Кому ты нужна? — Клиент повторил гадкие эпитеты.
— Маме с папой нужна… — возразила я.
— Если они тебя когда-нибудь увидят, — заржал садист, но все-таки принес и бросил мне кухонное полотенчико.
Перед глазами расплывались радужные круги, кровотечение из носа не прекращалось — я зажимала его, а поднять голову вверх не могла. Владимир Иванович так и не позволил мне переодеться, лишь накинул на плечи шубу, с которой вода скатывалась, как с гуся. На ватных ногах, служивших никудышной опорой, я одолевала короткие два метра до входной двери, наверное, так же долго, как черепаха ползла бы на пик Коммунизма. Трясло то ли от холода, то ли от осознания того, что жить осталось всего ничего. От силы пару часов, а может, и того меньше… Барбос в подтверждение моих худших предположений ткнул мне в шею ледяным стволом. Примеривался…
— Посторонись, инфузория!
Он открыл дверь и шагнул на лестничную площадку, проверяя, все ли спокойно снаружи. А мохнатая лапа с зажатым в ней пистолетом осталась внутри. Это был мой последний шанс! Отпрянув, я толчком, со всей силы саданула по двери, заставляя ее захлопнуться. Запястье клиента, зажатое между косяком и тяжелой дверью, хрустнуло. Кажется, я его сломала. Ура! Так тебе и надо, мерзкое животное! Не одной мне любоваться салютом! Оружие выпало, послышался злобный рык:
— Убью, сука!
Обещание прибавило мне сил. Рывком открыв дверь, я ответно пнула бобра под зад и успела ее захлопнуть прежде, чем он поднялся на ноги. Задвинула щеколду, поочередно щелкнула еще двумя замками.
— Катюха, открой, а то пожалеешь, — послышалось из-за двери.
Я прислонилась спиной к стене и съехала по ней вниз, как с горки на санях. Неужели спасена?.. Ой, даже не верится!.. Тупо смотрела, как по меху шубы стекали розовые капли, и думала: розовое на лиловом — прекрасное сочетание…
— Катерина, не делай глупостей, пожалеешь, — скулил под дверью Владимир Иванович. — Все образуется. Деньги поделим, я женюсь на тебе. Заживем припеваючи! Разве я тебе не говорил, что влюбился с первого взгляда?
— Ага, все русские бабы влюбчивы, как кошки, мечтают заарканить мужика, выскочить замуж! — ехидно промолвила я. — Черта с два, я ни о чем таком не помышляю. Гаити, Гаити… Нас и тут неплохо кормят!
Зачем-то привязалась эта фразочка из мультика. Повторила ее на разные лады, наверное, раз десять, и дрожь унялась. А мутный клиент все не отставал:
— Хочешь на Гаити? Ладно, съездим. Ой-ой-ой, зачем ты мне руку-то сломала? Кисть у меня теперь вся синяя…
Синяя, как Синев, подумала я, приближаясь к спеленатому интерну. Он надувал щеки, стараясь освободиться от скотча. Напрасные усилия, бесплодные потуги — черная лента намертво запечатала лживый рот. Потемневшие от унижения зеленые глаза смотрели на меня умоляюще.
— Что прикажете с вами делать, господин коновал? Ты не только донжуан недоделанный, ты еще и недоделанный человек, вот в чем штука… Мне стыдно за тебя! Обидно, что я в тебе так ошибалась. Крепко прокололась!
