— Давай сумку, — перехватил у меня ношу Никита.
— Обойдусь, — передернула я плечами, но сумку отдала.
Шел третий час ночи. На чужую «Ниву» с пустым бензобаком никакой надежды не было — еще застрянет посреди дороги. Синев погладил ее по капоту и велел ждать до лучших времен. Без денег ты мало кому нужен, а меньше всего — водителям авто, которых, впрочем, на шоссе и не наблюдалось. Мы отправились пешком через парк, некогда восхитивший лицемерного бобра. «Ах, елочки, березки, рябинки! Обожаю красивые пейзажи» — от этого воспоминания я поежилась.
— Голова болит? — изобразил понимание спутник.
— Угу, болит, но терпимо, жить можно… Холодно очень. Прямо ощущаю себя колбасой в холодильнике.
— А какой колбасой — докторской или молочной? Или, может быть, таллинской полукопченой?
— О, а у тебя, кажется, аппетит прорезался, — усмехнулась я. — Напоминаю себе сервелат.
— Вкусная ты моя! — облизнулся Никита и взял меня под руку, чтобы прибавить скорости.
В исправном-то состоянии не могу отнести себя к спринтерам, а уж в больном… Каждый шаг отдавался непосредственно в проломленной голове, к тому же я быстро начала задыхаться и сердито буркнула:
— Чего ты вообще за мной увязался? Валил бы с Лидкой!..
— О чем ты говоришь? Как я могу тебя не проводить?.. Не переживай, доведу до дому и испарюсь, как ацетон. Как лак с ногтя под воздействием ацетона.
— А куда ты испаришься? Тебе ведь жить негде.
— Подамся в родную больницу…
Весь оставшийся отрезок пути я лихорадочно соображала, куда девать интерна. До больницы пилить не меньше десяти километров, да еще через мост — с правого берега Оби до левого. Вдруг замерзнет, пропадет?.. Возле моего подъезда Синев остановился, протянул сумку и церемонно пожелал мне спокойной ночи. Я с суховатой настойчивостью велела ему следовать за мной.
— Катрин, ты права — свинья, подлец, недочеловек! А ты… ты очень хорошая, самая лучшая девчонка…
— На всей улице Кропоткинской, — сбила я его с высокопарной ноты и нырнула в родной обшарпанный подъезд. — Ладно уж, заходи, недочеловек! Сколько можно морозиться?!
Никита твердил как попугай: прости да прости. Впрочем, не все попугаи умеют извиняться — например, моему Азизику подобные формы вежливости неведомы… На площадке перед последним лестничным маршем неисправимый идальго вжал меня в стену и начал целовать руки. Наверное, следовало бы оттолкнуть его, отрезать гордо: не нужны мне твои поцелуи, братец Луи! Но я замерла… Стыдно признаться, но было на редкость, просто головокружительно приятно! Донжуаны как звезды — если их зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Без соблазнителей слабый пол перестал бы чувствовать себя прекрасным… Сама не заметила, как он расстегнул мою шубу, запустил ладони под свитер. Поцелуй в губы и вовсе чуть не лишил меня чувств — третий раз за этот кошмарный день. Синев целовался мастерски — просто душу высасывал своими влажными губами, крал сердце… Я еле оторвалась, сказала не столько ему, сколько себе:
— Хватит, пойдем!
И все. Он больше не распускал руки, как отрезало. История не повторилась. Если кто думает, что в ту ночь мы сделались любовниками, тот сильно заблуждается. С меня довольно стихийных половых связей и любовного безумства!.. Коротать ночь нам довелось на полу, поскольку тахта была занята мамой и детьми. Зато остаток ночи прошел спокойно.
* * *
Наутро Ксюша оккупировала колени доброго дяди Никиты. Артем крепко обнял за шею меня. Мы сидели друг против друга за кухонным столом и дуэтом пытались успокоить мою маму, которая рыдала куда горше, чем я накануне в прихожей волковской квартиры. Вместо чинного, степенного чаепития получилась общая нервотрепка.
Лялькина дочь — мелкая стрекозка — подлила масла в огонь невинным, казалось бы, вопросом:
— Катя, зачем ты намазала носик желтеньким? Разве так красиво?
— Это новое направление в макияже. Стильно, похоже на одуванчик, — как можно более серьезным тоном объяснила я.
Нос мой в самом деле внушал отвращение, зато царапины на щеке почти зажили. И голова вела себя вполне сносно — гудела ульем, потрескивала, но ведь могло бы быть и хуже. Гораздо хуже!.. Никита заверил, что кость цела, повреждена только кожа, но шрам быстро затянется. Нас обоих по-настоящему мучило недосыпание, от которого под веками жгло, будто там скопился горячий песок. Но аппетит сонливость не отбила — за завтраком мы уплетали наваристые щи со сметаной и изрядными кусками мяса.
— Какая ты стала скрытная, Катя, от тебя правды теперь не добьешься, — укоряла, всхлипывая, мама.
— Вера Ивановна, какое у вас давление? — придумал обманный маневр мой очередной постоялец.
Как он догадался, что мамочку хлебом не корми — дай обсудить муки гипертонии! Она расслабилась, утерла слезы и с большим энтузиазмом поведала о причудах метеозависимости:
— Представьте себе, когда атмосферное давление падает, у меня тотчас начинает расти артериальное! Я уж даже адельфан приняла, все равно до ста восьмидесяти подскочило!
— Нет, адельфан я бы не советовал, это старое поколение препаратов. Вам, Вера Ивановна, надо обследоваться, подобрать эффективные средства, что-нибудь типа энапа попить в целях профилактики. Ну и конечно, нужна бессолевая диета, щадящий режим, достаточный сон. — Синев усердствовал, желая произвести впечатление своими познаниями, а мама лишь всплеснула руками:
— Какой уж там сон, о чем вы говорите?! Катенька невесть где пропадает, избитая возвращается, и я вся на нервах. Да еще малыши — они ведь очень резвые, подвижные. Да и потом, такая ответственность… Вот, собственных внуков Бог не дал, чужих приходится нянчить!
— Баба Вера, а ты думай, что мы твои родные, — посоветовала ей Ксения. — Легче станет нянчить.
— Ах ты, моя умница! До чего же развитой ребенок, — с восхищением чмокнула девочку мамочка. Конечно, ей по возрасту давно полагалось иметь внуков, но где их взять, если суровые обстоятельства моей жизни не располагают?..
Тема хватал со стола все подряд — печенье, хлеб, куски сахара. Не столько ел, сколько мусолил и бросал, пользуясь полной безнаказанностью. Его умница сестрица удалилась в комнату, откуда немедленно послышался бранный возглас попугая. Скорее всего, она опять щекотала Азиза через прутья клетки. Никита, не теряя надежды понравиться моей родительнице, взялся ее уверять, что отныне будет всемерно заботиться обо мне. Мама насторожилась:
— Вы, верно, что-то от меня утаиваете. По-моему, вы, Никита, младше Катеньки… Какие у вас отношения?
— Прекрасные! Дружеские! — в унисон воскликнули мы, не подозревая, что навлечем на себя новый град вопросов: а где познакомились? А кто родители будущего хирурга? И знакомы ли они со мной? И чьи это, в конце концов, дети?!
