– А то! – пришел в себя Степа. – А по какому, собственно, праву нас заарестовали? Здесь советский объект, чердынь-калуга. Я протестую!
– Ваш протест отклонен, господин комиссар. Эта территория суверенного Китая, к тому же мы не признаем большевистской власти…
– А договор? – взъярился Косухин. – Ваш же этот… принц его подписал! Это российская территория, а значит, советская! И насчет большевиков – поостереглись бы…
– Вы хорошо информированы, Степан Иванович, – кивнул генерал. – Согласно договору, подписанному покойным господином Ли Хунчжаном в 1896 году, территория возле озера Челкель передана в аренду России на пятьдесят лет. Все эти годы мы честно придерживались договоренности, несмотря на то, что правительство в Бейпине не признают ни белых, ни большевиков…
– Ах, не признают?!
Степа наконец-то получил возможность высказаться. Сначала он проинформировал генерала о сущности китайского милитаризма и белогвардейщины, представителем коих генерал Мо непосредственно являлся. Вслед за этим Косухин поделился своими соображениями по поводу мощи победоносной Рабоче-Крестьянской Красной армии, руководимой Львом Революции товарищем Троцким. И наконец, последовала короткая, но яркая картина неизбежного будущего, когда беднейшее крестьянство Китая в союзе с пролетариатом и при помощи вышеупомянутой непобедимой Рабоче-Крестьянской окончательно разберется с местными буржуями и помещиками, а уж заодно и с их наймитами, включая, естественно, и командующих военным округами.
Арцеулову эта речь, несмотря на чуждую классовую направленность, неожиданно понравилась. Он даже слегка испугался за краснопузого. Впрочем, генерал слушал совершенно спокойно и даже время от времени кивал.
– Благодарю вас, господин Косухин, – заявил он, когда раскрасневшийся Степа, наконец, умолк. – Вы были весьма откровенны. Что ж, откровенность за откровенность. Мы не трогали Челкель. Более того, проводимые там научные эксперименты приводили нас в восхищение. Поэтому мы вполне благоприятно реагировали на все просьбы правительства Колчака и даже обеспечивали внешнее кольцо охраны. Но Колчак отрекся. Единственной реальной властью в России осталась власть Совета Народных Комиссаров, как вы только что верно отметили, господин Косухин…
Он иронично поглядел на Степу. Тот нахмурился и отвернулся.
– …Итак, мы ждали распоряжении вашего руководства по поводу Челкеля. Они последовали быстро и были достаточно неожиданны. Их суть вам уже ясна…
– Большевики приказали уничтожить Челкель? – понял Арцеулов.
– Совершенно верно. Честно говоря, я не хотел заниматься подобным делом и даже несколько затянул исполнение приказа. Но вчера вечером он был продублирован, причем самым решительным образом. Не знаю уж, как господа большевики сумели надавить на наше правительство…
«Венцлав! – вспомнил Степа. – Но ведь переговоры с китайцами вел не Венцлав, а наверняка кто-то повыше!»
– Теперь – второе… – Мо несколько секунд помолчал. – Мои подчиненные обещали вам отправку домой…
Он вновь умолк, словно не решаясь продолжать. Впрочем, Степа и Арцеулов уже начинали понимать.
– Они пошутили? – поинтересовался капитан. – Или это вы шутки шутите?
– Я не шучу. Я не мог предвидеть, что все трое, попавшие в плен, точнее сказать, интернированные, оказались в списке, который я получил сегодня утром. Вы были крайне неосторожны, господа…
– Что будет с госпожой Берг? – перебил Арцеулов.
– Ничего страшного. Завтра утром за ней прибудет аэроплан, а о дальнейшем меня не информировали. Речь не о ней, речь о вас…
– Интересно получается, – вновь прервал его Ростислав. – Я – офицер русской армии, господин Косухин – красный командир, а этот ваш приказ – один на всех?
– Да, – кивнул Мо. – Разве что лично у вас мне приказано изъять какой-то серебряный перстень. Но я не мародер…
Тут уж Косухин не выдержал и недоуменно покрутил головой. Арцеулов лишь усмехнулся – выходит, он распорядился перстнем более чем разумно.
– Сожалею, господа, – генерал встал и отвернулся. – Вам виднее, господин Косухин, отчего большевики так, а не иначе, распорядились вашей судьбой… У вас есть еще время – до рассвета. Прощайте.
Он встал, резко кивнул и вышел из комнаты.
– Забавно, – пробормотал Ростислав, хотя ничего забавного в происходящем, пожалуй, и не было.
Их заперли в той же комнатушке на первом этаже. Из разбитого окна тянуло холодом, и Степа, оставшийся без полушубка, начал изрядно мерзнуть. Он присел на разбитый табурет, сунул руки в карманы и застыл, о чем-то напряженно размышляя.
Арцеулову табурета не досталось, и он медленно ходил из угла в угол, чтобы не замерзнуть.
«Забавно, – вновь повторил капитан столь неподходящее слово, правда, на этот раз не вслух, а про себя. – Похоже, придется помирать вместе с краснопузым. Что ж, приказ Верховного я выполнил, а вот со всем остальным вышла неувязка…»
До дня рождения оставалась пара недель, но теперь этот срок воспринимался уже чисто теоретически. С красными капитан тоже не успел расквитаться полной мерой, вдобавок оставалась фляжка с шустовским коньяком, которую он так и не вернет хозяину…
Ростислав хлопнул себя по поясу – фляга была на месте.
– Их обманули! – вдруг громко произнес Степа. – Обманули! Товарищей Ленина и Троцкого! Семен прав – банда там, вроде этого Венцлава…
Арцеулов не стал спорить, хотя в его глазах все большевики были одной большой бандой.
– Бежать надо, чердынь-калуга! – продолжал Косухин, вынимая замерзшие руки из карманов и ожесточенно массируя покрасневшие пальцы. – До Столицы добраться, и все, как есть, обсказать!
Он взглянул на зарешеченное оконце, потом на дверь, и вздохнул.
– Про что рассказать? – без особого интереса поинтересовался капитан. – Про Венцлава и про собачек?
– И про это!
Косухин вскочил, подышал в холодные ладони и вновь сунул руки в карманы. Он не боялся рассвета и того, что должно случится. Степу душила злость. Он должен сообщить в ЦК – и о Венцлаве, и о 305-м полке, и о том, кто был так похож на Федю Княжко. Он должен рассказать и о Челкеле, и об эфирных полетах – ведь это важнейшее научное открытие, такое нужное для диктатуры пролетариата! И он должен помочь Наташе Берг…
– Ее… куда-то отправляют, значит…
Арцеулов понял:
– Да… Надеюсь, ничего плохого Наталье Федоровне не сделают…
– Нужно ее освободить! Ах ты, чердынь!..
Степа вновь плюхнулся на табуретку и замер. Арцеулов невесело усмехнулся, выдохнул воздух – перед лицом тут же заклубилась струйка пара – и решительно достал флягу.
– Косухин, выпить хотите?
– Не-а, – помотал головой занятый своими мыслями Степа. – Для храбрости пущай гимназисты пьют! Обойдемся…
Капитан открутил металлическую пробку, взвесил в руке тяжелую флягу и пожал плечами.
– Как хотите. Только вы, Косухин, уже синий. Еще подумают, что вы и вправду струсили…
– А! – Степа взяв флягу, плеснул коньяк в кружку из-под чая. – Это чего? Не водка?
– Это шустовский коньяк, господин комиссар! – капитан несколько даже обиделся. – Если вы, конечно, знаете, что такое коньяк…
– Чего уж… пивали!… – буркнул Степа и, проглотив содержимое кружки залпом, вернул флягу.
Коньяк действительно пришелся к месту. Арцеулов с удовольствием выпил, но не залпом, как неотесанный краснопузый, а маленькими глоточками, после чего вновь протянул флягу Косухину.
– Удобная! И холод держит, и тепло, – одобрил Степа, порозовевший и даже слегка воспрянувший духом. – Вроде моей. Была у меня такая, посеял где-то… Точно! В начале мая, на реке Белой, когда мы Каппеля-гада лупили…
– Это еще кто кого лупил! – начал было Арцеулов, но тут же осекся. – На Белой? Вы… там воевали?
– А как же! – приосанился Степа. – За Белую мне сам товарищ Троцкий орден вручал! А фляжку жаль… Я ведь даже ее пометил, чтоб не сперли…
– Буквы «С.К.»? – Ростислав почувствовал, как холодеют руки. – Там, у горлышка…
– Точно! «С.К.» – Степан Косухин.
Степа расстегнул чехол, последовал удивленный свист:
– Вот это да! Во, чердынь-калуга, никак она? Где ж ты ее нашел, гражданин Арцеулов?
– Я ее не находил, – сдерживаясь из последних сил, ответил капитан. – Я ее не находил, а вы ее не теряли…
Хотелось закричать, схватить краснопузого за горло…
– Вы отдали ее раненому… умирающему офицеру. Он хотел пить… Помните?
Степа задумался.
– Не-а, – заявил он. – Не помню.
– Это было на самом берегу Белой. С ним была женщина в форме прапорщика, вы сорвали с нее погоны и Георгиевский крест. Вы хотели застрелить раненого, но она упросила вас…
– Какая еще женщина? – махнул рукой Косухин – и осекся.
