Казаками его высочество особенно заинтересовался. А потом посмотрел на своих.
— Справитесь ли…
— Ты, государь, объясни, что делать надобно, а мы уж расстараемся, — Фрол Разин чувствовал свою ответственность. Пока Степан на Сечи народ под царскую руку склоняет, ему надобно здесь все исполнять, да не абы как…
Алексей усмехнулся.
— Казаки Дорошенко… их тысяч пять, так?
— Не менее…
— И потому они все друг друга не знают, ну, не обязательно знают…
— А для басурман мы и вовсе на одно лицо… на один чуб.
— И стоят они очень удачно, аккурат рядом с янычарами. На том и сыграть можно…
— Государь?
Алексей Алексеевич ухмылялся откровенно пакостно. Они уже с Иваном Морозовым обсудили по дороге, кого на чем ловить можно.
— Турки. Крымские татары. Казаки-предатели. Пан Ежи, неужто у таких разных людей ни одного повода поссориться не найдется?
В голубых глазах пана мелькнуло понимание.
— А коли не найдется, так им помочь надобно, государь?
— Именно, ясновельможный пан, именно так… Найдутся у меня казаки, найдется и несколько татар, которые в свое время на Русь утекли. А вот кто где стоит, да кто к нам пришел…
Ежи закивал. И принялся рассказывать подробно, что знал.
План был выработан спустя два часа. Предварительный. Окончательный — только после разведки. И Ежи с восхищением признал, что коли удастся это дело…
Так может, будет шанс и в живых остаться? Царевич-то явно умнее Собесского. Ведь никто и Яну не мешал такое придумать? Нет, Собесский тоже молодец, с переправой он придумал талантливо, да и с замком тоже, но до такого полета мысли не дошел. А зря, ой как зря…
А еще…
На Руси тоже люди живут. Не надобен ли будет государю скромный рубака? Правда, под другим именем… но здесь-то им с Басенькой остаться не получится…
Алексей же сейчас думал вновь о сестре, которая еще давно, когда только-только создавалась школа, требовала найти для нее лучших наставников по тактике и стратегии, требовала книги с описанием боев и побед, разбирала вместе с ним каждый случай… знала?
Угадала?
Ох, Сонюшка, как же мне с тобой повезло, сестренка любимая… Ведь именно ты когда-то объясняла, что врага надобно не числом брать, а умением. И что любой враг — не один человек, а множество, и свои дела у каждого, свои заботы, стало быть, клин вбить легко… знать лишь надо, что, как и куда.
Вот мы и вобьем. А когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет. Не смогут лебедь, рак и щука воз тащить, ой, не смогут…[12]
Особенно если первому и последней по рыбке показать.
Перегрызутся.
* * *
— И-эх! Что за жизнь пошла! И еще злотый сверху!
— И еще дукат!
Игра в кости шла азартно. Казаки временно отдыхали, пока турки рыли траншеи. Вот потом. Когда на штурм пойдут, тогда навоюются. А покамест…
Петр Дорошенко сидел у себя в палатке, глядя на карту. Эх-х-х… разорвали Украину на части, разорвали. Как бы хорошо было — объединить Правобережную и Левобережную Сечь, под одними знаменами встать — его знаменами! Чай, и татар удалось бы отвадить, и туркам кланяться не пришлось, а сейчас — поневоле прогибаешься.
А народишку-от не нравится, народишко от постоянных грабежей стонет, бегут они на Левобережную Сечь, уходят…
Полотнище палатки тихо откинулось.
— Батько, тут до тебя казак…
Петр глянул на своего племяша, которого поставил охранять вход.
— Что за казак?
— Просит до тебя его допустить, дядя…
— Ну, допусти…
Заняться пока все равно было нечем, в штаб его не звали, турки вообще к Дорошенко относились хуже, чем к собаке… хоть и прикармливали, а все одно — неверный и предатель.
И как же горько было об этом думать!
Он же все ради своей земли! Но кто оценит?
— Сидишь, глядишь?
Голос был знакомым и насмешливым. Петр вскинул голову — и едва удержался от рыка. В простой казачьей одежде, с приклеенной бородой и спущенными на лицо волосами, со шрамом на щеке — перед ним стоял Фрол Разин.
— Ах ты…
Знали они друг друга давно. И недолюбливали, чего уж там. Степан был для многих казаков героем и орлом. О-го-го, каким командиром, а то ж! А вот сам Петр, хоть и в походы ходил, хоть и гетманом стал, а все ж не то… кто его, народишко, разберет, что ему надобно?
Почему одних любят, а других терпят?
Нет ответа. Зато зависть есть. И Фрола Петр не любил, как и его братца.
— Узнал? Жаль, богатым не буду…
— А это тут к чему?
— А примета такая. Коли узнаешь человека, так не быть ему при деньгах. Да и не надобны казаку деньги, так?
Петр смотрел с удивлением.
— Ты что — с ума сошел? Ты тут вообще откуда взялся? Я сейчас прикажу — и тебя на ближайшем дереве вздернут!
— И толку тебе с того будет? Ты лучше скажи своему мальчишке, пусть мой мешок сюда принесет.
— Зачем?
— А коли боишься, так я крест поцеловать могу, что не убивать тебя пришел.
В голубых, как у братьев, глазах Фрола играла насмешка. Мужчина демонстративно вытащил из-под рубахи крест, коснулся губами…
— Не видать мне удачи воинской, ежели лгу.
Нельзя сказать, что это сильно успокоило Петра, но все ж таки…
— А почто тогда пожаловал?
— Пусть мешок принесут. — Фрол чуть нервничал, но старался не показать виду. Поглядел вокруг, увидел карту… — Прикидываешь, сколько тебе турки после победы землицы отрежут?
— Не твое дело.
— А это как сказать. Дело не мое, да мой правитель сюда сейчас прийти не сможет.
— Хочешь сказать — русский царь здесь?
Мысли в голове Дорошенко завертелись юлой. Если да… это шанс! Нет, не так. Это — ШАНС! И тут можно столько потребовать…
Фрол ухмыльнулся, покачал головой.
— Что он тебе — дурак, в эту заварушку лезть? Да и не по чину ему с тобой беседовать.
— А тебе по чину?
— А я просто голос.
— Чей?
— Да хоть бы и разума твоего. Сколько у тебя тут человек? Тысяч пять? Десять? Меньше десятой части от всего войска, так? И сколько тебе выделят? Сначала у султана татары будут, они с ним давно плечо к плечу стоят. А твое место у порога, в куче мусора…
Петр вскочил, сжимая нагайку. Фрол успокаивающе махнул рукой.
— Прости, коли обидел. Только и сам понимаешь — мы для них все одно неверные. И своими не станем.
— А для кого мы свои? Нет у нас ни земли, ни места! Нету!!!
Петр, что есть силы полоснул нагайкой по столу, выругался — и только потом заметил, что Фрол смотрит на него с грустью.
— Отвел душу?
— Чего тебе здесь понадобилось?
— Предложение у меня к тебе. От двух государей.
— Вот как?
— Сам знаешь, Сечь сейчас совместно Русью да Речью Посполитой управляется. А государи те породнились.
— Знаю. И?
— С турками тебе еще воевать и воевать. А коли примешь предложение Алексея Михайловича, то станешь наместником всей Сечи.
— Наместником?
— Гетманом.
— С чего бы вдруг такие предложения?
— Так и от тебя потребуется не меньше. За землицу отслужить придется.
— Чем же?
— А вот тем. Откуда турки воду берут?
— Для коней из речки, для себя — из колодцев.
Мешок тяжко бухнулся прямо на карту.
— Тут сорок мешочков. Один высыпь в колодец…
Что-что, а соединения мышьяка достать было несложно. Софья Алексею с собой на войну три таких мешка дала, не пожалела. На войне, знаете ли, все средства хороши, чтобы выжить да вернуться. И коли представится случай…
— Ты мне что предлагаешь?!
— А вот то. Сейчас нам с нехристями не сладить, а коли ослабнут они, кто помрет, кто животом маяться злобно будет… сам понимаешь.
Петр понимал.
Но…
— Не по-христиански это…
— А это?
Фрол запустил руку за пазуху, и на стол высыпалась горсть зеленых камней. Не слишком большая, камней двадцать, не более, но учитывая цену на изумруды — стоили они поболее иного мешка с золотом. Блеснули острые грани.
— Это — задаток. Подумай, коли согласишься, у палатки белую ленту привяжи на веревку, да и просто белая тряпка сойдет. Мы узнаем.
— Шпионите?
— Разведываем.
— Ты мне подлость предлагаешь!
— Я тебе мечту твою предлагаю. На блюдечке.
— Откель знать мне, что не обманешь?
— Служил бы я обманщику? Уж поверь мне, все, что государь мне обещал, — все исполнено было.
— А коли обманут?
В таком ключе разговор длился еще долго. Петру и согласиться хотелось на предложение, и боязно было, и колебался он…
Фрол мягко убеждал, не показывая виду, хоть и тянуло его ахнуть несговорчивого гетмана с размаху по черепу. Но — нельзя. Дипломатия это называется, когда перед каждой гнидой прогибаешься, вместо того чтобы шашку вытащить — и от плеча ее до пояса…
Но ради Алексея Алексеевича…
Сговорились, уж когда светать начало. Фрол оставил изумруды и мешок в палатке и выскользнул в темноту, буркнув на прощание:
