Вилер вновь уставился на цепь холмов. Ему казалось, что две мигающие точки обозначают границу. Он снова принюхался, надеясь учуять запах табака, но потом заметил вышедшего из машины Боццоло. Боццоло курил.
— Вы не могли бы на минуту погасить сигарету?
Пухлые щеки с удивлением вылезли из шерстяного шарфа.
— Pourquoi faire?[60]
— Мне говорили, что табачную фабрику чуешь за километр, — пояснил Вилер.
Боццоло вынул окурок из влажного рта и размял тлеющий огонек между пальцами.
— Фабрика Перрена километрах в четырех отсюда к югу, — заметил Боццоло. — Лучше положитесь на меня, чем на свой нос.
— Ничем не пахнет, — согласился Вилер. — Может, выберем вон ту дорогу, она кажется проезжей.
— У меня только пятнадцать литров бензина и фальшивое удостоверение, а мне еще надо вернуться.
— Что же вы предлагаете?
— Поехать в соседнюю деревню и подождать там до полтретьего утра. Потом я отвезу вас на свое место. Рано утром. Переночуем в деревне.
— Это не опасно?
— Обойдется.
— Видите там два огонька?
Боццоло прищурился.
— Нет, — сказал он.
— А я вижу, — настаивал Вилер, — может, это уже Швейцария.
— Вот уж нет. Они там боятся самолетов. Пошли. — Боццоло посмотрел на человека, лежащего рядом с велосипедом. Потом открыл дверцу машины, вынул из-под сиденья джутовый мешок, подошел к мертвому и накрыл его мешком. Потом вернулся. На руках у него были вязаные перчатки без пальцев. Его челюсти снова утонули в шарфе. Он подал назад на луг, развернулся и проехал еще километров пять.
Через некоторое время он сказал:
— Возможно, что покойник был коллаборационистом.
— Значит, его убили французы?
— Возможно.
— Или эмигрант? — предположил Вилер.
— Тогда бы его так просто не убили. Арестовали бы и увезли.
Вилер промолчал.
— Вы еврей? — спросил Боццоло.
Вилер помедлил:
— Да. — Потом повернулся и посмотрел на заднее сиденье: — Тебе не холодно?
— Нет, — ответила Эстер. — А он не замерзнет?
— Кто?
— Дядя.
— Мсье Боццоло?
— Нет. Тот, рядом с велосипедом?
— Ах, тот. Нет, я думаю, он не замерзнет.
— Почему?
— Он мертв.
— Как мадам Брассо с улицы Дез-Эколь?
Вилер кивнул и опять стал смотреть на дорогу, бежавшую ему навстречу в свете фар.
Смеркалось. Боццоло заехал в деревенский проулок — словно расщелина между двумя домами, убогие серые стены с покосившимися крутыми лестницами и облупившейся известкой; окна заклеены газетами. Боццоло велел ему подождать: у него здесь есть несколько знакомых, родственников жены. Дым от сигарет в машине стал холодным и едким, и Вилер попытался сдержать кашель.
Почему Боццоло зовут Боццоло? Он успокоил себя: Савойя когда-то была итальянской, как Эльзас — французским, теперь опять немецким, власть и имена меняются, география остается. География не бессмертна, но она дает возможность пережить историю. Вилер считал, что география — последняя достоверность. Все, что происходило, было состязанием между географией и историей, во всяком случае для него, для беженца, которого, казалось, история гнала в географию. То, что он пережил, он не мог сейчас воспринять как историю. Никто, думал Вилер, не может определить степень зыбкости плывуна, откуда он пытается теперь выбраться; единственное, что ему остается, — плыть, но плыть невозможно; найти бы опору для ног, но опоры нет, ухватиться бы за что-нибудь в этом зыбком песке, за что-нибудь твердое, но песок все уходит, все ускользает из-под ног. Нельзя было представить себе ничего более страшного, чем без сопротивления идти ко дну.
Вилер открыл дверцу машины и затекшими ногами нащупал землю. Закрыл за собой дверцу, потом снова открыл и прислушался. Эстер спала.
На заднем дворе показался свет. Вилер наступил на ветку, она хрустнула, и свет пропал.
Ноги сразу стали деревянными, он нерешительно сделал несколько шагов по улице и вернулся. Некоторые дома были похожи на сшитые лоскуты материи цвета яичного желтка и синие, размалеванные сверху донизу; другие были неоштукатурены, шершавые, из голого кирпича; наверно, из экономии, подумал Вилер. И тотчас вздрогнул от страха. В саду на веревке висели рубашки и кальсоны, неподвижные, как призраки.
Деревня спала. У Вилера в ушах все еще звучал шум, скрип и скрежет останавливающегося поезда метро, шаги, кашель, шелест газет, щелканье пневматических дверей, голоса…
Он почувствовал шаги за спиной.
— Это вы?
Голос Боццоло звучал угрюмо.
— Я тут кое-что нашел. Парикмахерскую. Самого парикмахера забрали пару недель назад. Фамилия его Хирш.
— Понятно.
— Мы подъедем вон к тому сараю, — сказал Боццоло. — В ближайшие дни они сюда больше не придут. А люди здесь… — Он пожал плечами.
Вилер поднял с заднего сиденья сонного ребенка и выбрался из машины. Боццоло направил ее к сараю.
3
С наступлением ночи всадник добрался до противоположного берега. Увидел огни какого-то городка. Но прежде, чем ему удалось слезть с коня и вытереть иней с его головы, он увидел тени людей. Они вышли из дверей, и огонь очага виден был за их спинами… Наконец он смог различить их лица. Они молча смотрели на него, одни с любопытством и удивлением, другие со злобой. Кто-то вышел из круга, снял с головы шапку и опустил руки. Какая-то девочка захихикала.
— Сударь, — начал мужчина и запнулся, прерванный шушуканьем и выжидательным хихиканьем.
— Что? — произнес всадник.
— Сударь, вы пересекли Боденское озеро? — зло усмехнулся мужчина.
— Я так и подумал, когда почувствовал лед под копытами коня, — невозмутимо ответил всадник. — Что еще?
Мужчина посмотрел на него и, вновь превратясь в безмолвную тень, вернулся в круг обступивших его людей, который стал шире.
— Переночевать у нас негде… — В голосе мужчины прозвучали испуганные нотки.
— Мне и не нужно, — отвечал гусар и повернул коня. — Вы знаете деревню Баранген?
— Слыхали, — сказал представитель городка. — Но где она, не знаю.
— Благодарствую.
И всадник снова помчался на юг, погоняя коня резкими короткими криками.
— Невежда! — крикнул ему вслед мужчина, когда конь и всадник уже скрылись из виду. — Обманщик! — крикнул он еще.
4
Боццоло сбросил носком ботинка прилипшую к порогу черную листву, толкнул дверь и выжидающе посмотрел в темноту. Потом зажег спичку и поискал выключатель.
Шарль-Люк Хирш давно уже, как видно, занимался здесь своим делом; оба обитые кожей кресла для бритья были потерты и поломаны, а один из подвесных тазиков треснул; всюду по полу были разбросаны газеты — это, пожалуй, единственное, что наводило на мысль о стремительности происходивших здесь событий. Мисочки для мыльной пены, бритвы, ножницы, расчески и щетки аккуратно лежали на полках.
— Закройте дверь, — приказал Боццоло. Он задернул занавески, влез на кресло для бритья и обернул своим шерстяным шарфом круглый молочно-матовый плафон.
Девочка, только что с трудом проснувшаяся, шевелила ногами газетные листы.
— Мы будем здесь спать? — спросила она.
— Мы будем здесь ждать, — ответил Вилер. — Il fait moins froid que dans la voiture[61].
— Откуда взялась тут картошка? — Боццоло покачал головой.
Второй тазик был наполнен сморщенной картошкой, и ее буйные ростки, пробившись сквозь комочки земли, забирались на фаянсовый край.
Вилер сдвинул вместе три стула, которые вот уже две недели ждали клиентов, и укутал ребенка шерстяным одеялом. Нагибаясь, он поймал настороженный взгляд Боццоло. Повернувшись к нему спиной, Боццоло, глядя в зеркало, следил за движениями его рук. Казалось, будто они впервые увидели друг друга. Боццоло снова повернулся и стал собирать разбросанные на полу газеты. Вилер размышлял, почему его рассердило, что за ним наблюдали в зеркало, и почему Боццоло не обернулся к нему просто так.
Боццоло раскрыл рот в зевоте, глянул на себя в зеркало и, не произнеся ни слова, снова закрыл рот.
Пустые, отраженные в зеркале кресла и стулья, бессмысленные здесь, как все эти расчески, тазики, флакончики, помады и щетки, как будто ждали, что Хирш, этот незнакомый парикмахер, должен появиться с минуты на минуту и снова начать работать, а кто-то из клиентов встанет со стула, сядет в кресло, положив голову на его кожаную подушечку. Но никаких клиентов не было. И кто мог быть клиентом Хирша? Были ли в этой деревне другие евреи? Вилер смотрел на ножницы — где они, те, кого надо стричь; на бритвы — разве они кому-нибудь были здесь нужны? Зачем эти расчески? Для чего? Для бритых наголо черепов? Мази и кремы для абажуров из человеческой кожи… Бред! Безумие!
Боццоло уселся в кресло рядом с дверью. Он разглядывал себя в зеркале и задумчиво проводил тыльной стороной ладони по щетинистым, пухлым, как у хомяка, щекам. Потом он опустил голову на подушечку кресла и устроился поудобнее. Еще раз посмотрел на себя в зеркале, закрыл глаза и потянулся.
