После памятной истории с пропажей молока и последующим радикальным и упоительным обновлением ее альковной жизни, она постепенно успокоилась и, если так можно выразиться, привыкла бояться. Теперь ее рабочий стол был завален модными журналами, книгами по искусству и эскизами, к которым она обращалась в свободное время. И чем дальше забиралась она в дебри моды, тем прочнее была ее решимость не следовать, а диктовать. Ее ненормальное былое почтение к Дому моделей с его небожителями обратилось в дерзкое разочарование – настолько дерзкое, что изучая очередную его коллекцию, Алла Сергеевна усмехалась и роняла: «Господи, Кафтанный ряд какой-то…». И считала она так вовсе не потому, что показанное на «языке» часто бывает недоступным пониманию простого человека. Это-то как раз нормально. Это как на подиуме литературы, живописи и музыки: читать, видеть и слушать могут все, но понимают лишь немногие. Здесь же она, глядя на доморощенные модели, воодушевлялась до такой степени, что самонадеянно думала, будто может писать – ах, простите! – одевать, по-крайней мере, не хуже.
Марина Брамус – томная незамужняя пантера, ухоженная черно-бурая лиса, мудрая неядовитая змея – словом, тонкая московская штучка, повадкам которой лет десять назад Алла Сергеевна непременно стала бы подражать, была достаточно искушенной в модных делах, чтобы признать за хозяйкой ателье абсолютный слух и собственный голос. Качества сами по себе достаточные, чтобы быть дирижером большого оркестра, не правда ли? Так вот Марина говорила ей, как внушала:
«Аллочка! Нам, вернее вам, надо двигаться дальше. Надо расти и выходить на новый уровень. Думаю, модный дом вам по силам. Неужели Владимир Николаевич не поможет?»
«Конечно, поможет! – отвечала она, не распространяясь о его обещании по поводу швейной фабрики. – Только вы же понимаете, Мариночка – пока я кормлю, об этом не может быть и речи… Кстати, вот, посмотрите – последнее фото моего зайчика…»
И дальше сбегались портнихи, и следовал сводный хор восторгов по поводу глазастого белокурого малыша ангельского вида, уютно устроившегося на мамочкиных руках.
За минувшие месяцы после то ли обещания, то ли пожелания, то ли утешения она несколько раз напоминала мужу о фабрике, и каждый раз он скупо ронял: «Работаю, Аллушка, работаю…». Интересовалась она скорее из любопытства, чем от нетерпения: ни возраст сына, ни нежелающее иссякать молоко не позволили бы ей должным образом заняться фабрикой, будь она даже у нее в кармане. Ведь если уж время, которое она выкраивала для ателье, хватало лишь на краткую инспекцию, то что тут мечтать о серьезном предприятии.
Синеглазый, расточительно солнечный мартовский день ее тридцатилетия начался с корзины белых роз. Петенька привез их, вручил и объявил, что сам податель сего будет позже. Она приоделась и принялась ждать.
Позвонила мать и заполошно поздравила себя со счастливой дочерью. Поахав о том, как бежит время, заговорили о внуке, и мать в третий раз за два месяца вспомнила, что тоже кормила Алку грудью около года. «А потом вдруг как обрезало!» – удивлялась Марья Ивановна. «Вот и у меня также!..» – терпеливо подтвердила родство дочь. Своими былыми молочными подробностями мать странным образом ухватилась за текущий момент и с волнением сообщила, что один приличный мужчина предлагает ей себя в мужья. «Налицо неудовлетворенная потребность материнства!» – заметил бы психоаналитик, следуя обратным путем ее ассоциаций. Но Алла Сергеевна разбираться не стала и сказала: «Выходи, мама. Давно пора. Сколько можно с хахалями забавляться…» И вспомнила густой прелый запах, который они после себя оставляли. Взволнованная мать пропустила намек мимо ушей и пообещала: «Вот распишемся и приедем на вас посмотреть! Не выгоните?» «Конечно, приезжайте!» – согласилась дочь, прекрасно понимая, что обещанием своим мать лишь проверила крепость каната, которым ее лодка отныне была привязана к кораблю дочернего счастья. В голове мелькнуло: «Как странно и грустно: мать выходит замуж после дочери, да к тому же в первый раз!..»
«Да! Чуть не забыла! – спохватилась Марья Ивановна. – Тут меня недавно твой Сашка Силаев прихватил. И знаешь чё?»
«Чё?» – машинально переспросила не успевшая удивиться Алла Сергеевна, давно избавившаяся от сибирского акцента.
«Вынь ему, да положь твой адрес!»
«Чего, чего-о? – округлились глаза Аллы Сергеевны, до которой, наконец, дошел пикантный смысл события. – Сашка? Да откуда он у вас взялся?»
«Как откуда? Из Москвы, наверное!»
И дальше выяснилось, что недели две назад мать встретила на лестничной площадке пьяного, неопрятного Сашку, и после того как великодушно пригласила к себе, тот чуть ли не на коленях просил у нее прощения и умолял дать адрес ее дочери.
«И ты что – дала?!» – заранее отказывая матери в благоразумии, приготовилась обрушиться на нее Алла Сергеевна.
«Да что я – дура? – обиделась мать. – С какой стати? Сказала, что адреса твоего не знаю, и что телефона у тебя нет, и что ты сама соседке звонишь, когда надо… А что, неправильно?»
«Ты ему про меня еще что-нибудь говорила?»
«Ну, конечно! Что замужем и что ребенок у тебя… А что, не надо было?»
«Ну, хорошо, а он что-нибудь рассказывал?»
«Да так… жаловался на жизнь. Жизнь, мол, тяжелая…»
«И больше ничего?»
«Да, вроде, ничего…»
Чувствуя, как стремительно рушится воздушное здание праздничного настроения, Алла Сергеевна мрачно и внушительно постановила:
«Значит, так: если снова будет приставать – ничего ему не давай, ни адреса, ни телефона. И обо мне больше ни слова! Поняла?»
«Да поняла, поняла!» – с досадой отвечала мать.
«Имей в виду – он может подкатить через Нинку. Поняла?»
«Да поняла я, поняла! Что я – дура, что ли!»
Бросив трубку, Алла Сергеевна дала волю гневу.
«Ах ты, негодяй! Ах ты, изменник! Ах ты, банный лист! Ишь, чего захотел – адрес ему подавай! Еще чего! Только тебя мне здесь для полного счастья не хватало! Может, тебя еще на обед пригласить и с мужем познакомить? Мол, знакомься, муж – Сашка Силаев, мой бывший любовник! Научил меня в постели всему, чему только можно! Так ему благодарна, что даже сына назвала в его честь! Так, что ли? Нет, дружок, не так! Тебя в моей жизни никогда не было, нет и не будет! А если кто-то не воспользовался вторым шансом, то это его проблема! Так что теперь поздно, теперь уж точно проехали, теперь забудь навсегда! Или ты решил, что можешь вот так просто ворваться в мою жизнь? Ну, что ж, попробуй, сунься – Петенька тебя враз с лестницы спустит!»
Направляемая возбужденными мыслями, она кружила по комнате, нахмурив строгое лицо и устремив невидящий взор навстречу опасности. Да, опасности! А что если он разыскивает ее для подлой мести? Что если желает довести до сведения ее мужа пикантные тайны их сожительства? Да если муж узнает лишь малую часть того, что она, начиная с шестнадцати лет, вытворяла в постели и за ее пределами, не говоря уже о двух абортах, он тут же разведется с ней и отправит на панель! Тем более принимая во внимание ее ухищрения предстать перед ним этакой безобидной овечкой, потерявшей невинность во сне и даже не заметившей этого!
Вслед за приступом гнева она пережила полузабытое ноющее состояние, которое, казалось бы, давно оставило ее, но на самом деле никуда не делось, а зарылось в поющие пески памяти. Она будто вернулась в дни их сожительства, из которых исчезло все светлое и хорошее и осталось только тягучее неприкаянное ожидание. В желудке образовался тошный комок.
Что ж, вот прошлое и дотянулось до нее и даже попыталось позвонить в дверь. Что ему надо, зачем он ищет ее, что он, пьяный и неопрятный, рвется ей сообщить? Да, она имела право уйти от него, но уходя, не рассчитала силу отдачи. Она думала, что он в ярости проклянет ее и отвергнет, как проклинала его она, отвергая подсунутый Нинкой адрес, но он повел себя иначе.
Понемногу она успокоилась и принялась рассуждать. И вышло, что предать ее (и предать с удовольствием) может только Нинка, но не предаст, поскольку нового адреса у нее нет, а по тому адресу, где она была у нее в гостях, уже нет ее, Аллы Сергеевны. Разумеется, Сашка может узнать его в адресном столе, но он никогда не узнает, где она живет на самом деле, потому что об этом знают лишь несколько надежных людей. Да и где ему, ленивому домашнему коту, браться за поиски черной кошки, что прячется в московских джунглях! Ах, как верно и прозорливо она поступила, скрыв от него номер телефона и адрес ателье!
Ну, а если он все-таки не успокоится?
Тогда пусть пеняет на себя…
8
Она не успела припудрить розовое лицо, как появился Клим и, обняв ее, тут же спросил, что случилось. Она с напускной досадой сообщила, что звонила мать, поздравила ее и рассказала, что собирается замуж за человека, которого она, ее дочь, знает с очень неприглядной стороны. Полчаса она, якобы, убеждала мать не делать этого и, естественно, разволновалась: порой мать бывает такой вздорной и упрямой! Не то, что ее рассудительная дочь.
