Слышите, Ром Монтекки и Ула Капулетти? — ректор повернулся к дому, на балконе которого собрались теперь все его обитатели. — От имени этих добрых патриотов я предлагаю вам достойный выход. Вы мои студенты, и я верю, что разумное начало, заложенное педагогами, возьмет в вас верх над темными инстинктами, что добродетель восторжествует над пороком!
Несмотря на несколько необычный слет, напоминавший скорее церковную службу, чем речь на митинге, выступление ректора произвело сильное впечатление. Доверие к его словам внушалось и импозантной внешностью, и широкой личной известностью в городе. Как жалко, что нет Дезара, который мог бы лучше всех ему ответить! Сторти хотел было взять эту задачу на себя, но Ром знаком дал понять, что будет говорить сам.
— Я отвечу вам так, синьор ректор. Вы пытаетесь разлучить нас с Улой. Но мы муж и жена, обвенчанные по канону Числа и Колоса. Неужели вы осмелитесь посягнуть на брак, освященный религией? И еще скажу: что бы вы ни делали, как бы ни свирепствовали вместе со своим бесноватым Первым консулом, вам никогда не помешать мужчинам и женщинам разных кланов любить друг друга!
Сторти слушал с восхищением и ужасом: оскорбив Чейза, Ром становился государственным преступником. Поклонники профессора окончательно взбеленились. Отшвырнув ректора, все еще пытавшегося кончить спор без кровопролития, они кинулись в атаку. В дом полетел град камней, раздались несколько выстрелов. К счастью, никто не пострадал. Атакуемые быстро заняли свои места и привели в действие водометные устройства. Упругие струи, сбивая чейзаристов с ног, заставили их откатиться. Двух-трех человек, прорвавшихся к дому, встретили и обратили в бегство выбежавшие с дубинками Ром и Мет.
Переведя дух, осажденные приготовились к новому наступлению, но его почему-то не последовало. В прямом смысле слова охлажденные обрушенным на них ледяным душем, чейзаристы решили, видимо, от разрозненных и потому не сулящих успеха атак перейти к организованной осаде. Кроме того, насколько можно было понять по движению в лагере противника, туда прибыл гонец, и предводители устроили военный совет.
Наступившее затишье было прервано неожиданным инцидентом. Сквозь линию чейзаристов к дому Монтекки проследовал седой человек в очках. Сначала никто не обратил на него внимания, потом кому-то пришло в голову его остановить.
— Эй, приятель, куда ты?
— Как видите, к синьору Монтекки.
— Поворачивай!
— Почему? Разве теперь запрещено посещать знакомых?
Оказавшийся поблизости ректор воскликнул:
— Да это синьор Капулетти! Вы хотите, профессор, уговорить свою дочь, чтобы она вернулась домой?
Капулетти молча кивнул.
— Пропустите, — распорядился ректор, но авторитет его был явно подорван, власть в лагере перемещалась к более твердым и решительным кланистам, не склонным к компромиссам.
Только когда один из них счел возможным пропустить отца к дочери, Капулетти позволили пройти. Его появление в доме вызвало нескрываемое удивление и настороженность. Он обнял Улу, сердечно приветствовал синьору Монтекки и Рома, представился остальным.
— Вы ждете объяснений, почему я здесь, — сказал Капулетти, обводя глазами присутствующих. — Потому что здесь моя дочь и ее муж, потому что я понял, что постыдно отсиживаться, когда предается поруганию человеческое достоинство. Скажите, где я могу быть полезен. К сожалению, — улыбнулся он, — знание суперисчисления мало чего стоит в данных обстоятельствах.
Все с чувством пожали руку профессору.
— Мы поручим вам подсчитывать потери противника, — пошутил Сторти.
— Нужно ли тебе рисковать, отец? — сказала Ула.
— Кроме тебя, дочка, у меня ничего не осталось. Кланисты ведь, ты знаешь, отняли у меня даже университетскую кафедру.
— А Тибор?
— Твой брат, увы, по ту сторону баррикады. Он для нас с тобой — отрезанный ломоть.
— Но его не было в толпе.
Капулетти пожал плечами. Видно было, что ему тяжело говорить на эту тему. Как странно, подумал Ром. Капулетти с нами, Тибор и мой отец, по крайней мере, духом — с ними. Словно какая-то роковая сила занесла меч, чтобы разрубить связи между родителями и детьми, разбросать их по враждующим лагерям.
На улице послышался шум, и все выскочили на крыльцо: уж не начинается ли новый приступ? Нет, чейзаристы оставались на месте, но вынуждены были пропустить несколько машин, подъехавших к дому в сопровождении эскорта полицейских. Дезар, наконец, привел обещанное подкрепление — человек пятнадцать добровольцев, готовых защищать дом Монтекки. Ему удалось также после долгих препирательств добиться согласия префекта выделить отряд роботов для охраны священного права собственности. Против последнего аргумента префект не устоял. Однако он наотрез отказался вмешаться в стычку лично: какой курс возьмет новый правитель, пока неясно, а префект дорожил своей должностью.
Сторти отозвал Дезара в сторонку. Ром, бывший поблизости, стал свидетелем их разговора.
— Кто эти люди, Дезар?
— Разумеется, универы.
— Гм… Вы считаете возможным принять их услуги?
— Поражаюсь вам, Сторти, — сказал фил с раздражением. — Мне казалось, что вы — человек широких взглядов. А вы, оказывается, напичканы предрассудками, как все прочие.
— Я не фанатик, — возразил Сторти, — но и не сторонник универия.
— Так с кем же вы все-таки? Сейчас такое время, что между двумя стульями не усидеть.
— Считаю оскорбительным ваш вопрос, — обиделся наставник.
Впервые Ром видел, что его покинуло чувство юмора.
— Поймите наконец, что универы такие же люди, как мы с вами, и даже лучше в каком-то смысле. Конечно, у них есть свои благоглупости, зато они не прячутся в кусты, когда надо отстаивать свои убеждения. И потом, рассудите сами, что получается: они пришли к нам на помощь, готовые, если понадобится, пожертвовать жизнью, а мы им покажем от ворот поворот?
— В этом отношении вы правы.
— Я прав во всех отношениях, и если мы с вами уцелеем, постараюсь доказать вам это.
Сторти сухо кивнул, и они разошлись.
Заинтригованный Ром подошел к одному из добровольцев, веселому парню своего возраста.
— Ты универ? — спросил он напрямик.
— Да.
— Давно?
— С детства. Так воспитали меня родители.
— Ну и чем вы занимаетесь?
— Всем. Вот ты, например, агр, и приучен только к земледелию. А я знаю математику, и химию, и другие науки. Агрономию, кстати, тоже.
— Знаешь по верхам.
— Может быть. Во всяком случае, это лучше, чем вовсе ничего не знать. Представь, если б тебе были известны основы химии. Разве это не помогло бы с большим толком применять те же удобрения?
— Ты прав.
Сзади к Рому подошла Ула и, вытянув голову над его плечом, спросила:
— Скажи, почему ты пришел к нам на выручку, тебе не страшно умереть за нас?
— Я не собираюсь умирать. А ваша беда — не только ваша, она и меня касается. Послушай, ведь и вы придете мне на помощь, когда понадобится. Так?
— Так, — сказал Ром.
— Можно я тебя поцелую, Жак?
Парень зарделся.
— Если он не возражает.
Ула чмокнула его в щеку. Ром впервые почувствовал укол ревности.
Между тем в стане кланистов царило возбуждение: прибыл Голем. В парадном мундире начальника преторианской гвардии выглядел он весьма импозантно. Не теряя времени, великан провел короткое совещание с местными боссами чейзаристов, велел им построить свои отряды и обратился к ним с речью. Он передал им привет от Первого консула, сказал, что тот ожидает от них рвения и послушания, и что им предстоит первыми на Гермесе приступить к санации гермеситского общества. Услышав это словечко от шефа, Голем из самолюбия не признался, что оно ему неведомо, однако теперь охотно козырял им. На вопрос одного из слушателей, что означает «санация», он ответил, что сейчас нужна не любознательность, а дисциплина и беспрекословное выполнение указаний.
Вспомнив наставления шефа, начальник гвардии дал инструкцию: действовать решительно, но без «того рукоприкладства». И пояснил, что старик (так фамильярно он именовал Первого консула, подчеркивая особую с ним близость) не желает, чтобы на нем остались пятна. Поскольку Голем не поставил запятой, — то ли от недостатка грамоты, то ли от избытка хитрости, — некоторые чейзаристы остались в недоумении: можно ли вообще «прикладывать руки» или, в принципе, это допустимо, но без «того», то есть крайностей. Впрочем, приказа не стрелять отдано не было.
Закончив приготовления, Голем решил предъявить осажденным ультиматум. Вначале он собирался изложить его содержание лично, но потом передумал, рассудив, что, вступая в прямые переговоры с преступной бандой, уронит свое достоинство. Кроме того, он просто побоялся связываться с искусными брехунами-универами, которые могли осрамить его в глазах соратников. Общение с Чейзом и пребывание в столице не прошли для Голема даром, он вырастал в политического деятеля.
