одаренность Борисова. По мнению Татьяны Москвиной, Борисов иной раз смущал режиссера, и тот выбирал для опоры то добротного и внутренне спокойного Басилашвили, то умело хладнокровного классика Лебедева. «Я не нужен, — говорил Олег Алле. — Что я буду сидеть?» Его можно было понять.
«Общее настроение, — рассуждает Олег Иванович на страницах дневника, — всегда надо учитывать. Когда секретарь горкома говорит Ермакову (герой Борисова в фильме „Остановился поезд“. — А. Г.): „Ваша деятельность идет вразрез с общим настроением, вы меня понимаете… вы меня правильно понимаете?..“ — я вспоминаю замечательный афоризм Товстоногова: „Олег, нельзя же нáзло всем всегда играть хорошо!“ То есть для общего настроения — хорошо бы пару ролей сыграть средненько, как все. А еще какую-нибудь завалить — тогда было б совсем хорошо». И — наставляет себя: «Стратегом нужно быть, О. И.!» О «стратегии» он — с иронией, а на самом деле всегда играл «нáзло всем» хорошо. В театре и кино.
Правда же, на мой взгляд, кроется в том, что без Олега Борисова, роли которому Товстоногов по одному ему (и людям, приближенным к режиссеру) известным причинам отмерял дозированно, БДТ был бы гораздо беднее. В дневнике Борисов, много чего в Ленинграде испытавший, честно признается, что годы, проведенные в БДТ, были самыми плодотворными, пусть и горькими одновременно.
Если исходить из того, что у профессионала Товстоногова не было личных симпатий к Борисову или антипатий к нему, то неизбежно возникает мысль о воздействии на художественного руководителя со стороны — в части, касающейся, прежде всего, распределения ролей.
«Товстоногов, — нельзя, полагаю, не согласиться с Андреем Карауловым, — вообще не любил актеров… Товстоногов не был режиссером, который мыслит за своих актеров, он мыслил вместе с актерами, но не любил, когда актер мыслит сложнее, чем он».
Борисов в русской культуре — это некое неравноправие, некий диссонанс, некая диспропорция. Диспропорция между тем, что можно было сделать, между великим потенциалом художника, и тем — количественно, — что было сделано. «Путь Борисова, — написала театровед Марина Дмитревская, — это горести несыгранных ролей и осознание себя суверенной актерской личностью, не способной существовать „в очередь“ и „в параллель“. Так было с Хлестаковым (он и Басилашвили), так было с Астровым (он и Ефремов). И разве великий и, по сути, неповторимый артист не имеет-таки права на единственность?»
«После „Генриха IV“, — пишет Андрей Караулов, — Товстоногов хорошо понимал, какой актер есть в труппе БДТ. Борисов ему нравился. В том, как он играл „Генриха IV“, Товстоногов чувствовал идеи очень глубинные, почти не формулируемые. Тем не менее были серьезные „но“: Товстоногова отталкивал нервный, взрывной темперамент Борисова, „адская машина“ его нутра. Товстоногов не знал, как укоротить, содрать с него ту обаятельную „дьявольщину“, которая так эффектно выплеснулась в роли принца Гарри, но — самое главное! — видел: Борисов в каждой работе упрямо тяготеет к тому, чтобы реабилитировать само понятие греха. А заряд энергии Борисова, сила его обаяния, его внутренней аргументации таковы, что симпатии зала всегда, кого бы он ни играл, будут на его стороне. Вот чего боялся Товстоногов».
Олег Иванович, к слову, вспоминал, как ему позвонил Додин, рассказал, что всю ночь читал книгу Караулова, очень доволен, и посоветовал автору продолжить заниматься этим, а не «Моментом истины» (одно время Андрей Караулов вел телевизионную передачу с таким названием. — А. Г.).
«Книга и мне нравится — с оговорками, — записал Борисов в дневнике. — В особенности разбор тех ролей… которые он видел. Что касается киевского периода, ленинградского, то тут что-то получилось (благодаря Алене, которая все ему терпеливо вкладывала), а что-то… поверхностно и ко мне отношения не имеет. Однако по такому анализу „Гарина“, „Кроткой“, „Павла“ — тонкому, почти режиссерскому — можно сложить определенное мнение и о ролях, и об актере — „с напористым мировоззрением“, как он пишет.
Караулов утверждает, что свое время я не выразил. А выразили Ульянов, Глузский и особенно Ефремов. Я играл время, „как бы вывернутое наизнанку, заглядывал в такие закоулки… куда, считалось, вообще не нужно смотреть“. Получается, я не выразил времени официального, „московского“. Но, может, это и хорошо? И какое тогда время выражали Смоктуновский, Даль, Луспекаев, Козаков?»
Еще в 1971 году Борисов собирался уходить из БДТ, ничего практически после «Генриха» не играя серьезного и после бесконечных вводов и замен. Товстоногов удержал его обещанием роли Хлестакова, доставшейся в итоге не ему. «Так мы, — записал в дневнике Борисов, — и собираем наши болячки. Пропускаем их через свою кровь, а память собирает и фиксирует их». Тогда он снимался в фильме Алексея Германа «Проверка на дорогах». Герман считал, что ситуация для Борисова в БДТ складывалась драматическая, потому что Товстоногов не мог определиться, место кого из тех, кто уже полюбился режиссеру, должен был занять Олег. «То, что Борисов мощный артист, — говорил Герман, — Георгий Александрович знал, но забыл…» После разговора с Товстоноговым, того самого, в котором был обещан Хлестаков, Борисов рассказал Герману, когда они прогуливались возле Летнего сада, что он спросил режиссера: «Так что, мне уходить?» Товстоногов, к подобным разговорам привыкший и реагировавший на них примерно одинаково, пожал плечами и ответил: «Ну что ж, Олег, мы сомкнем ряды, и всё». Но о Хлестакове тем не менее сказал.
Борисов хорошо запомнил собрание с распределением ролей на задуманный Товстоноговым «Тихий Дон». «Огласили список действующих лиц — от Петра Мелехова — К. Лаврова до адъютанта генерала Фицхелаурова — Бори Лёскина, — записал он. — „Забыли“ только Гришку Мелехова. Последовала маленькая режиссерская экспликация: дескать, роман Шолохова — одно из любимых творений в нашей литературе, эпос. Дина Морисовна начала еще два года назад работу над инсценировкой и т. д. Ни слова о главном. Наконец: „Но вы же хотите знать, кто Гришка?“ Все в зале заерзали от предвкушений. У Товстоногова — выразительная мимика, он разводит руками: ну где взять, мол, коли нет? Потом вынимает уже сложенный список, чтобы еще раз удостовериться. Произносит нерешительно: „Григорий… Григорий… (пауза, оглядывает присутствующих). Чем черт не шутит… (затягивается сигаретой). Ну, попробуйте пока вы… да-да, вы, Олег…“ Полушепотом».
Олег Иванович чувствовал себя нашкодившим котенком. Конечно же, он среагировал на «попробуйте пока вы», особенно — на «пока». Но какой выход у советского артиста? Борисов вспомнил, что говорил в таких случаях его Кочкарев из «Женитьбы»: «…что ж из того, что плюнет? Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же в кармане, — взял да и вытер».
Товстоногов, стоит предположить, и задумал постановку «Тихого Дона» во многом потому, что в его распоряжении был такой актер — Олег Борисов. Григорий Александрович потому и тянул с объявлением на распределении («Но вы же хотите знать, кто Гришка?..
