– Gute Nacht [38] , – отозвался с коротким военным кивком Эрих Ляйфхельм, не возразив на этот раз против устаревшего звания.
Конверс попросил телефонистку послать кого-нибудь в столовую за американцем, коммандером Фитцпатриком. Задача оказалась не из легких, так как морского офицера не было ни в столовой, ни в баре – он сидел на “Испанской террасе”, выпивая с друзьями и следя, как мягкие сумерки спускаются на Рейн.
– Какие еще друзья? – спросил его Джоэл по телефону.
– Одна семейная пара, которую я здесь встретил. Прекрасный парень, удивительный тип, хорошо за шестьдесят, я думаю.
– А она? – спросил Конверс.
– Лет на… тридцать, может быть, сорок моложе, – не очень уверенно ответил Коннел.
– На палубу, морячок!
Фитцпатрик сидел на диване, облокотившись на колени, с тревожной озабоченностью поглядывая на Джоэла, стоявшего с дымящейся сигаретой у открытой балконной двери.
– Давайте начнем скачала, – устало сказал он. – Вы хотите, чтобы я помешал кому-то получить из архивов ваше личное дело?
– Не все, а лишь часть его.
– Я – не Господь всемогущий!
– Вы сделали это для Эвери – для Пресса. Можете сделать и для меня. Вы должны это сделать!
– Тогда я сделал обратное тому, о чем вы просите. Я открыл для него архивы, а вы хотите, чтобы я закрыл их.
– Значит, у вас имеется доступ к ним, имеется ключ.
– Но я здесь, а не там. Я не могу выстричь что-то, что вам не нравится, с расстояния восьми тысяч миль. Будьте же разумны!
– Зато кто-то может, и кто-то должен это сделать! Всего небольшой кусок где-то в конце. Последнее собеседование со мной.
– Собеседование? – переспросил Коннел, вставая с дивана. – В вашем личном деле? Вы имеете в виду какую-то докладную записку? Если это так, то я не смогу…
– Не докладную, – резко прервал его Конверс. – Последнее собеседование со мной перед демобилизацией… Та ерунда, что цитировал тогда Пресс Холлидей.
– Погодите, да погодите же! – Фитцпатрик протестующе поднял руки. – Вы говорите сейчас о замечаниях, сделанных вами при рассмотрении вашего прошения об отставке?
– Вот именно. Оно рассматривалось на специальном заседании!
– Ладно, успокойтесь. Этих протоколов нет в вашем личном деле, они вообще никуда не подшиваются.
– Но у Холлидея – у Эвери – они были! Я только что сказал вам – он процитировал мои слова. – Джоэл подошел к столу, на котором стояла пепельница, и погасил сигарету. – Если не из моего дела, то откуда вы их добыли?
– Это – совсем другая епархия, – начал Коннел, припоминая обстоятельства дела. – Вы были в плену, а некоторые протоколы опроса бывших военнопленных сведены в особые секретные дела. И это действительно секретные, в полном смысле этого слова, документы. Во многих из этих папок содержатся весьма неприятные сведения. Вещи, которые и до сих пор не могут стать достоянием гласности – не только по военным, но и по общегосударственным соображениям.
– Но все же вы как-то их получили! Черт побери, я услышал мои собственные слова!
– Да, получил, – признался военный юрист без особого энтузиазма. – Более того, я сделал из них выписки, но если бы кто-нибудь узнал об этом, я был бы тут же разжалован в матросы третьего класса. Прессу я доверял целиком и полностью. Он поклялся, что это ему необходимо – у него не было права на ошибку.
– Как вам это удалось? В то время, как вы сказали, вас даже не было в Сан-Диего.
– Я позвонил в хранилище архивов, назвал номер моего служебного допуска и затребовал фотокопию, сказав им, что дело весьма срочное и особой важности – на нашем жаргоне именуется шифром “четыре нуля” – и что ответственность я беру на себя. На следующее утро курьер привез пакет с фотокопией, заверенной всеми необходимыми подписями.
– А как вы вообще узнали о существовании этих бумаг?
– Дела некоторых бывших военнопленных имеют “флажки”.
– Объясните, пожалуйста.
– Я же сказал – “флажки”. Маленькие синие бумажки, которые означают, что к делу прилагаются строго секретные дополнения, подлежащие особому хранению. Я сказал Прессу о том, что на вашем деле есть “флажок”, и он захотел ознакомиться с этими материалами.
– Но так может поступить любой.
– Нет, далеко не любой. Для этого нужен офицер, имеющий код для получения секретных материалов, а таких среди нас не очень много. Кроме того, есть минимальная сорокавосьмичасовая отсрочка для подтверждения запроса на эти материалы. Эта процедура обязательна почти во всех случаях, когда дело касается вооружения или технологии, которые все еще считаются секретными.
– Сорока восьми… – Конверс сделал глотательное движение, пытаясь подсчитать, сколько часов истекло с того момента, как в Париже всплыло его настоящее имя. – Мы еще можем выиграть время! – произнес он сдавленным голосом. – Если вы сделаете это, я расскажу вам все, что знаю сам. Вы заслужили этим такого доверия, которого не заслуживал никто.
– Выкладывайте. Джоэл отвернулся, удивленно покачивая головой.
– Как странно… Именно так я сказал тогда Эвери… Я сказал: “Выкладывай, Эвери”. Простите, я помню – Пресс… – Конверс снова посмотрел на военного юриста, имеющего этот загадочный код, который открывает перед ним двери секретных хранилищ.
– Слушайте меня внимательно. Несколько минут назад произошло нечто такое, на что я не смел и надеяться, – ваш зять был убит за попытку помешать именно этому. Завтра в четыре часа дня я войду в самую сердцевину людей, которые объединились для того, чтобы учинить насилие в масштабах, способных привести к падению правительств, это позволило бы им снова выйти на авансцену политической жизни и облечь свою волю в силу закона. Они мечтают о некоем верховном суде, где все места будут заняты фанатиками с весьма своеобразными убеждениями о том, кого казнить, а кого миловать. Ну а что касается несогласных, пусть отправляются ко всем чертям, ибо никаких апелляций они не допустят… Так вот, я собираюсь встретиться с ними лицом к лицу! Я собираюсь разговаривать с ними, слушать их речи! Должен признаться, что я – самая неопытная лиса, когда-либо попадавшая в курятник, только в данном случае это даже не курятник, а гнездо стервятников, которые одним ударом могут содрать чуть ли не всю шкуру… Но и за мной кое-что стоит – я чертовски хороший юрист и сумею выудить из них необходимые сведения так, что они этого не заметят. Может быть, полученных данных хватит на то, чтобы возбудить одно-два дела, которые перевернут их затею вверх тормашками. Я сказал вам, что не принимаю вашего крайнего срока, но теперь похоже на то, что их сроки не намного отличаются от ваших. Конечно, не два дня, но, возможно, и не десять! Видите ли, я намеревался слетать в Тель-Авив, затем – в Йоханнесбург. Внести переполох в их ряды, напугать их. Теперь мы добились своего! Они сами слетелись ко мне, потому что достаточно напуганы и просто не знают, что и думать, а это означает, что они в панике. – Конверс остановился, вытирая выступивший на лбу пот. – Полагаю, мне не стоит объяснять вам, что хороший юрист может вытянуть из охваченного паникой свидетеля противной стороны материалы, которые он сможет потом использовать в качестве доказательств.
– Ваша просьба удовлетворена, советник, – сказал Фитцпатрик не без восхищения. – Говорите вы достаточно убедительно. Но скажите, чем может помочь мое вмешательство? Чего мы этим добьемся?
– Я хочу заставить этих людей думать, что я – один из них. Я не опасаюсь той информации, которую им удастся собрать обо мне – мне нечем особенно гордиться, компромиссов в моей жизни было предостаточно, но я не могу допустить, чтобы в их руки попали те последние записи! Неужто вы не понимаете? Именно они и убедили Эвери… Пресса! Только сейчас я осознал это. Двадцать пять лет назад мы были, как я сейчас понимаю, чертовски хорошими друзьями. Потом наши жизни разошлись, но он делал ставку на то, что к серьезным вещам мы по-прежнему относимся одинаково. К тому времени, когда нам предоставляют право голоса, мы уже вполне сложившиеся люди. Существенные перемены происходят позднее, гораздо позднее, и определяются они принятием или неприятием чего-то либо состоянием наших кошельков – цена, которую мы платим за наши убеждения, за поддержку наших способностей. Тот протокол подтверждал, что мы с Холлидеем верим в одни и те же истины, поэтому он и захотел встретиться со мной, а потом и завербовал меня в свои сторонники, закрепив эту сделку своей смертью у меня на руках. После этого я уже не мог отступить.
Коннел Фитцпатрик молча вышел на балкон, постоял там, вцепившись в перила и склонившись вниз, потом выпрямился, посмотрел на часы и повернулся к Конверсу:
– Сейчас в Сан-Диего четверть первого. В юридическом отделе никто не уходит на ленч раньше часа. До этого времени бар “Коронадо” обычно пустует.
– Так вы можете это сделать?
