Архонт был тихий, скромный человек и был не прочь жениться, если найдется для него подходящая невеста.
— Я знаю одну женщину, — сказал Перикл, — которая как будто создана для такого человека, как ты — это моя собственная супруга. Для меня в ней недостает веселости, которая могла бы быть отдыхом для озабоченного государственного человека в его свободные дни, в ней слишком много суровости и достоинства, которые для серьезного человека, как ты, были бы вполне подходящими. Я собираюсь развестись с Телезиппой, но считал бы себя очень счастливым, если бы знал, что из моего дома она перейдет в дом еще лучшего человека и найдет в нем то, что ей недоставало у меня.
Архонт Базилий выслушал эти слова также серьезно, как они были сказаны.
Относительно того обстоятельства, что архонт должен был по старым правилам жениться только на девушке, Перикл обещал употребить все свое влияние на афинян, чтобы обойти этот обычай. Тогда архонт объявил, что готов ввести Телезиппу в свой дом прямо из дома ее бывшего супруга.
Перикл сообщил своей супруге в одно и тоже время о своем решении развестись с ней и о желании архонта жениться на ней.
Телезиппа выслушала это решение холодно и молча удалилась в свои женские покои; но когда она увидела там своих двух мальчиков, которых теперь должна была оставить, она привлекла их к себе и горячие слезы полились на их головы. Она думала в эту минуту о том, что родила детей Гиппоникосу, который развелся с ней и она должна была навсегда расстаться с детьми, затем родила детей Периклу и теперь ей приходилось оставить и этих, и идти в дом нового супруга. Она казалась себе несчастной, беспомощной, гонимой из дома в дом… Быть супругой архонта, это было целью ее жизни и наконец она достигла ее, но в этом было утешение только для отталкиваемой супруги, но не для матери: глупое женское тщеславие не спасло ее вполне от горечи оскорбленного материнского сердца.
Когда, наконец, наступила минута, в которую Телезиппа должна была оставить дом своего мужа и запечатлеть последний поцелуй на лбу своих сыновей и навсегда расстаться с ними, Перикл вдруг испытал странное чувство: он начал понимать, что союз, соединивший некогда два человеческих сердца, не может быть разорван, не пролив крови этих сердец.
Телезиппа родила ему детей, походивших на нее по характеру, но чертами лица похожих на него. Разве мужчина не должен всегда уважать и считать священной женщину, родившую ему детей, имеющих его черты? Перикл понял это только тогда, когда Телезиппа должна была оставить его дом. До тех пор он простился с ней холодным пожатием руки, но теперь он снова схватил руку женщины, оставляющей ему детей и на эту руку упала слеза.
Телезиппа уже давно удалилась, а Перикл все еще стоял, задумчиво опустив голову, занятый вопросом, принадлежавшим к числу таких, которые человеческая мудрость никогда не разрешит.
Вечно и непосредственно сталкиваются обязанности и права человека…
В женатой жизни Перикла произошел переворот и этот переворот имел две различные стороны, как часто бывает в земной жизни: за печальным удалением Телезиппы последовало веселое вступление Аспазии. Ее появление согнало тень с задумчивого чела Перикла, оно распространило свет до самых отдаленных уголков дома.
Аспазия явилась в сопровождении веселых, смеющихся весенних духов. Мрачная атмосфера дома прояснилась, старые, угрюмые, домашние боги удалились вместе с Телезиппой, Аспазия привела с собой новых. Она поставила в перистиле дома радостного Диониса, улыбающуюся Афродиту и кудрявого, веселого бога ионического племени — Аполлона; в Харитах также не было недостатка у очага этого дома, где им так давно не приносилось жертв.
Дух нововведений, повсюду сопровождавший Аспазию, последовал за ней и в дом Перикла. В короткий промежуток этот дом принял новый, веселый вид.
Аспазия не терпела вокруг себя ничего некрасивого, ничего неблагородного; красота была признана главным законом домашнего очага. Искусные руки должны были украсить стены комнат красивыми картинами; из рук артистов должно было выходить на будущее время не только то, что украшает жизнь, но и то, что составляет ее необходимость.
Проста была до сих пор жизнь Перикла, но теперь эта простота перестала нравиться ему самому.
Ничто не может быть приятнее для влюбленного, как видеть свою возлюбленную наивозможно украшенную. Человек, живя один, не украшает дома для самого себя, но для любимой женщины самый скупой делается расточительным.
С радостью помогал Перикл возлюбленной Аспазии превратить место своего нового счастья в храм красоты.
Брак, так же как и любовь, имеет свой особенный медовый месяц. Необходимость каждый день расставаться и каждый день снова встречаться может прибавить прелести медовому месяцу любви, но и сознание иметь около себя величайшее счастье своей жизни, также заслуживает зависти.
Теперь каждый час имел для Перикла особенное удовольствие, особенный блеск, особенную прелесть. Аспазия была постоянно для Перикла всем, но каждую минуту чем-то новым, утром она была розовоперстой Эос, вечером Селеной, в течение дня — Гебой. Она была Герой олимпийца, но никогда не снимала с себя золотого пояса Афродиты, даже более: во многие минуты она казалась ему достойной уважения, как его мать, в другие — он любил ее почти чувством отца.
Если даже мертвые украшения, драгоценные камни, перлы, красивые платья благодаря любви приобретают новую прелесть, какую же новую очаровательность должны приобретать для влюбленных поэзия и искусства! Какое множество наслаждений могла черпать Аспазия из этого чудного источника!
Если Аспазия пела Периклу, аккомпанируя свое пение игрой на лютне, или читала вслух, Перикл не знал, что нравится ему более, что более очаровывает его, когда она поет или читает, или же когда капризно прерывает чтение или пение детской болтовней.
Обыкновенно афиняне не имели собственного домашнего очага, они жили вне дома, но теперь Перикл имел этот очаг.
То, что мальчики, Ксантипп и Паралос, сыновья Перикла, не были детьми Аспазии, может быть было даже полезно для супружеского счастья Перикла ему не было надобности делить с ними любовь Аспазии.
Если счастью Перикла и Аспазии чего-нибудь не доставало, то может быть единственно только полного сознания этого счастья, так как только счастье, подвергающееся опасности или омрачаемое тучами может быть вполне осознаваемо.
Брак по любви Перикла и Аспазии давал афинянам неистощимый предмет для разговоров. Повсюду в Агоре, в Пирее, в лавках торговцев и в цирюльнях только и говорили о том, что Перикл целует жену каждый раз, когда выходит из дому и когда возвращается обратно.
Муж влюбленный в жену!
Говорили о белых сикионийских конях и блестящей колеснице, в которой новая супруга Перикла часто ездила по улицам Афин. Говорили о перемене, происшедшей в простом до сих пор доме Перикла, о новых роскошных картинах на стенах, которыми он был украшен, в особенности об одной, представлявшей ограбление Олимпа Эротами. Украшенные крадеными вещами, они весело разбегались повсюду, одни неся молнии Крониона, другие — лук Аполлона, третьи — щит и меч Арея или тирс Вакха, факел Артемиды или крылатые сандалии Гермеса.
Говорили даже, что Аспазия поправляет Периклу речи, которые он говорил народу; Олимпиец, знаменитый оратор, улыбаясь позволял ей это.
Аспазия обладала прелестью гладкой речи, часто встречающейся у женщин, соединенной с прелестным, серебристым звуком голоса, поэтому производила на мужчин такое впечатление, как будто бы она была великая ораторша, у которой следует учиться.
Но говорили также, что Аспазия хочет заставить Перикла добиваться царской власти, говорили, что она не желает отстать от своей соотечественницы Таргелии, которой удалось сделаться супругой царя.
Разносчицей всех этих сведений по Афинам, была достойная Эльпиника. Ее можно было назвать живой хроникой дома Перикла; то ее воодушевляло известие о поцелуе, который дает Перикл своей супруге уходя и возвращаясь, то она говорила как обращалась Аспазия с детьми Перикла и с юным Алкивиадом: рассказывала, что Аспазия не любит мальчиков Паралоса и Ксантиппа и мало заботится о них, предоставив их педагогу, но зато любит, как мать, Алкивиада и в ее руках сын Кления сделается женственным, а может быть и еще хуже.
Нет ничего удивительного, если Аспазия чувствовала более склонности к богато одаренному воспитаннику Перикла, чем к его родным сыновьям, которые, хотя по наружности были похожи на отца, но по внутренним качествам вполне походили на свою мать, Телезиппу.
Кроме Алкивиада, Паралоса и Ксантиппа в доме Перикла рос еще мальчик, который, хотя не принадлежал к родственникам Перикла, но не принадлежал также и к рабам. Этого мальчика Перикл привез в Афины с самосской войны. О его происхождении знали только то, что он сын фракийского, скифского или какого-нибудь другого северного царя, что он был похищен врагами у родителей еще маленьким ребенком и продан в рабство.
