киллеры прибыли из Тегерана.
Когда 22 сентября 1980 года президент Ирака Саддам Хусейн вторгся в соседний Иран, он дал Хомейни возможность отправить на фронт левую молодежь, которая представляла опасность для теократического режима. Плохо обученную молодежь отправили умирать под иракскими танками советского производства. Восьмилетняя война с Ираком была прекрасным оправданием, ответом на вопрос, почему исламская революция ничего не принесла народу, ее совершившему.
В завещании имама Хомейни можно прочитать:
«О, борющийся народ, ты идешь под знамя, которое веет над всем материальным и нравственным миром. Путь, по которому ты идешь, единственный путь к абсолютному счастью. И это тот стимул, который побуждал всех имамов с радостью встречать мученическую гибель и считать ее слаще меда. Наша молодежь вкусила его на фронтах и пришла в восторг…»
Революция в Иране вызвала подъем в исламском мире. Иранская революционная пропаганда апеллировала к народным массам, призывала их восставать против лидеров, правящих не по законам шариата. 20 ноября 1979 года главную мечеть в Мекке захватили несколько сотен суннитских диссидентов. Их выбили из мечети только через две недели. Это были ваххабиты, нашедшие вдохновение в иранском примере. Восстание в Мекке было ударом для Саудовской Аравии, которая с конца шестидесятых установила свое лидерство в исламском мире как самая религиозная страна.
Пример Хомейни показал властителям исламского мира, что религия может стать мощным политическим оружием. Арабские властители стали демонстрировать свою религиозность — учли опыт шахского семейства, почти открыто демонстрировавшего пренебрежение священнослужителями. Саудиты стали вкладывать большие деньги в распространение ислама во всем мире, но вовсе не хотели стать жертвой революции у себя дома.
Они акцентировали внимание на шиитском характере иранской революции, рассчитывая, что она станет менее привлекательной для суннитов, составляющих восемьдесят процентов исламского мира. Заговорили о персидском гегемонизме. Во всяком случае этот аргумент использовал Саддам Хусейн, когда напал на Иран. За исключением Сирии, арабские страны поддержали Саддама против Ирана.
Последствием иранской революции стала исламизация Ливана и палестинского движения. Организация Освобождения Палестины прежде считала необходимым предоставлять равные права и христианам, и мусульманам. В начале восьмидесятых палестинские лидеры понесли тяжелые поражения, искали новые средства пробуждения энтузиазма и нашли их в политическом исламизме. Братья-мусульмане заговорили о том, что исламская революция в Иране показала путь, который ведет к победе. Не светская идеология, а ислам как знамя, джихад — вот, что поможет вернуть Палестину и создать всемирный халифат…
В Соединенных Штатах мало кто мог предвидеть последствия иранской революции. Тревожились только из-за нефти.
«Шах обеспечивал безопасность Персидского залива, где находится треть разведанных нефтяных ресурсов, — писал Александр Хейг, который при Рейгане стал государственным секретарем. — Теперь Иран — самое важное в стратегическом отношении государство Малой Азии, где на смену шаху пришел теократический режим, — провозгласил свое намерение создать исламское государство по образцу Арабского халифата VII века.
Поставки нефти оказались под угрозой. Широко распространились опасения, что нефтяные ресурсы Персидского залива будут потеряны. Правительства западных стран, опасаясь, что в мире вновь возникнет нехватка нефти, сознательно или подсознательно перестраивали свою политику таким образом, чтобы умиротворить тех, кто контролирует поставки нефти…»
Центральное разведывательное управление предсказывало, что из-за трудностей с добычей нефти Советский Союз может стать ее импортером. Боялись, что нехватка нефти приведет Москву к более агрессивной политике на Среднем Востоке и советская армия попытается захватить Иран. Этого не произошло. Но советское руководство допустило не менее тяжкие ошибки на Среднем Востоке.
Когда Брежнев тяжело заболел и выпустил вожжи правления из рук, внешнюю и военную политику стала определять тройка: председатель КГБ Юрий Андропов, министр обороны Дмитрий Устинов и министр иностранных дел Андрей Громыко.
Власть триумвирата была хуже, чем единоличное правление Брежнева. Уверенный в себе лидер способен пойти на уступки и компромиссы. А каждый из тройки стремился продемонстрировать свою непоколебимость и стойкость, загоняя страну в жесткую конфронтацию с внешним миром. Андропов, Устинов и примкнувший к ним Громыко затеяли афганскую авантюру.
27 апреля 1978 года в Кабуле просоветски настроенные офицеры совершили государственный переворот. Президента Дауда и его семью расстреляли. 30 апреля Советский Союз признал новую власть. Один из участников заговора заранее поставил в известность советских разведчиков. Если бы советская разведка предупредила президента Дауда, судьба Афганистана пошла бы иным путем. Остались бы живы сотни тысяч афганцев и пятнадцать тысяч советских солдат. При Дауде Афганистан был прекрасным соседом нашей стране…
Страна сопротивлялась социалистическим преобразованиям. Афганцы не спешили становиться марксистами. В марте 1979 года вспыхнул антиправительственный мятеж в крупном городе Герате. К мятежникам присоединились части воинского гарнизона, был убит один из наших военных советников. Кроме того, началась грызня в афганском руководстве. Вожди революции убивали друг друга.
«Советский Союз, — считает один из руководителей международного отдела ЦК КПСС Карен Брутенц, — поддержал новую власть — по идеологическим соображениям, следуя логике холодной войны. Но главное — подчинились соблазну иметь послушного союзника на южной границе, в стратегически важном районе. Но афганское правительство не могло существовать самостоятельно.
12 декабря 1979 года приняли решение ввести войска. Доводы все были фальшивые. Ссылка на приглашение афганского правительства — беспредельно цинична, ведь приглашал Хафизулла Амин, которого убили.
Пьянил, побуждая переоценивать свои возможности, достигнутый именно в 1979 году стратегический паритет с Соединенными Штатами. Это кульминация военного могущества, что заставляло верить в военную силу при решении проблем».
— Смотрите, товарищи, — говорил министр Громыко своим подчиненным, — как радикально переменилось соотношение сил в мире. Не так давно мы были вынуждены вновь и вновь прикидывать на политбюро, прежде чем предпринимать какой-либо внешнеполитический шаг, какова будет реакция США, что сделает Франция и так далее. Эти времена закончились. Если мы считаем, что что-либо надо обязательно сделать в интересах Советского Союза, мы это делаем. Что бы они там ни кричали, соотношение сил таково, что пошевелиться больше уже не смеют. Мы стали действительно великой державой…
Войска в Афганистан ввели, когда Брежнев был уже совсем болен. Если бы Брежнев был в порядке, он, скорее всего, не позволил втянуть страну в афганскую авантюру. Как выразился Валентин Фалин, близкий к Брежневу, «все дела обделывались за спиной генерального». Точнее сказать, генеральный секретарь лишился способности трезво оценивать ситуацию. Леонид Ильич «переживал упадок разрядки — своего любимого внешнеполитического детища, но ничего поделать уже не мог».
Советские руководители плохо понимали, во что ввязались. Последствия ввода войск были для Советского Союза очень тяжелыми. Это одна из крупнейших неудач советской внешней политики. В Вашингтоне опасались, что советские войска не удовлетворятся Афганистаном и их подлинная цель — нефть Ирана. На картах Персидский залив казался совсем рядом —
