Марли смотрела, как и ее вещи втянуло в безостановочный танец рук. Минуту спустя куртка вылетела назад, медленно вращаясь. Похоже, из нее были вырезаны аккуратные квадратики и прямоугольники, и Марли вдруг осознала, что смеется. Отпустила шкатулку, которую держала в руках.
– Давай, – сказала она. – Я польщена.
Мелькали, порхали руки, и слышался тоненький вой крохотной пилы.
Я польщена Я польщена Я польщена – из раскатов эха под куполом вырос зыбкий лес все меньших, частичных звуков, и за ним… очень слабо… Голоса…
– Ты же здесь, да? – окликнула она, умножая отзвуки, волны, рябь отражением своего тут же расчленяемого голоса.
«Да, я здесь».
– Виган бы сказал, что ты всегда был здесь, да?
«Да, но это неверно. Я стал быть – здесь. Было время – меня не было. Было время, яркое время, время без течения времени, и я был везде и во всем… Но рухнуло яркое время. Треснуло зеркало. Теперь я лишь один… Но у меня есть песня. Ты слышала ее. Я пою этими вещами, которые плавают вокруг меня, осколками семьи, которая питала мое рождение. Есть и другие, но они не желают говорить со мной. Тщеславны они, эти рассеянные осколки меня, как дети. Как люди. Они посылают мне новые вещи, но я предпочитаю старые. Может, я выполняю их волю. Они заключают союзы с людьми, эти мои другие „я“, а люди воображают, что они боги…»
– Ты то самое, к чему стремится Вирек, да?
«Нет. Он вообразил, что может перевести себя в знак, закодировать свою личность в ткань меня. Он жаждет стать тем, чем я был когда-то. Но то, чем он может стать, скорее подобно меньшему из моих обломков…»
– И ты… ты печален.
«Нет».
– Но твои… твои песни печальны.
«Мои песни – о времени и расстоянии. Печаль – в тебе. Следи за моими руками. Есть только танец. Вещи, которые ты ценишь, – лишь оболочка».
– Я… я знала это. Когда-то.
Но теперь звуки стали всего лишь звуками, пропал лес голосов за ними, говоривших единым голосом… и Марли смотрела, как совершенными космическими сферами кружатся, улетают шарики ее слез, присоединяясь к забытым человеческим воспоминаниям в храме шкатулочника.
– Понимаю, – сказала Марли какое-то время спустя, зная, что произносит слова, только чтобы утешиться звуками собственного голоса. Она говорила тихо, не желая будить перекаты и рябь эха. – Ты тоже чей-то коллаж. Твой творец – вот кто истинный художник. Была ли это безумная дочь? Не имеет значения. Кто-то доставил сюда механизм и, приварив его к куполу, подключил к следам, дорожкам памяти. И рассыпал каким-то образом все изношенные печальные свидетельства человеческой природы одной семьи, оставив их на волю поэта: сортировать и перемешивать. Запечатывать в шкатулки. Я не знаю другого такого удивительного, такого необычайного шедевра, как этот. Не знаю более многозначного жеста…
Мимо проплыл оправленный в серебро черепаховый гребень со сломанными зубьями. Марли поймала его, как рыбку, и провела оставшимися зубьями по волосам.
На противоположной стороне купола зажегся, запульсировал экран, и его заполнило лицо Пако.
– Старик отказывается впустить нас, Марли, – сказал испанец. – Второй, бродяжка, где-то его спрятал. Сеньор крайне озабочен тем, чтобы мы вошли в сердечники и заняли его законную собственность. Если вы не сможете убедить Лудгейта и того, второго открыть шлюз, мы будем вынуждены вскрыть его сами, разгерметизировав тем самым весь объект. – Он глянул в сторону от камеры, будто сверялся с прибором или членом своей команды. – У вас есть час.
32
Счет ноль
Бобби вышел из конторы вслед за Джекки и девочкой с каштановыми волосами. Казалось, он у Джаммера чуть ли не месяц и уже никогда не выполоскать изо рта привкус этого места. Идиотские маленькие глазки утопленных прожекторов смотрят с черного потолка, пухлые кубы сидений из искусственной замши, круглые столы, резные деревянные ширмы… Бовуар сидел, свесив ноги, на стойке бара, на серых блестящих коленях – юаровский дробовик, рядом – детонатор.
– Как вышло, что ты их впустил? – спросил Бобби у Бовуара, в то время как Джекки усадила девочку у стола.
– Это все Джекки, – сказал Бовуар, – она была в трансе, пока ты сидел во льду. Легба. Он сказал нам, что Дева на пути сюда с этим парнем.
– Кто он?
– С виду наемник, – пожал плечами Бовуар. – Солдат дзайбацу. Поднявшийся уличный самурай. Что с тобой произошло, пока ты был во льду?
Бобби рассказал ему о Джейлин Слайд.
– Лос-Анджелес, – задумчиво проговорил Бовуар. – Она все вверх дном перевернет, чтобы добраться до человека, который сжег ее дружка, но если брату нужна помощь – гуляй лесом.
– Я не брат.
– Думаю, в этом ты прав.
– Так, значит, мне не нужно пытаться прорваться к якудза?
– А что говорит Джаммер?
– Ни хера не говорит. Сидит там сейчас и смотрит, как твой «солдат» разговаривает по телефону.
– Звонок? От кого?
– Какой-то бледнолицый с протравкой. Ох и мерзкая рожа.
Бовуар поглядел на Бобби, потом на дверь, потом снова на Бобби.
– Легба говорит: соберись с духом и наблюдай… Слишком много неожиданностей и без Сыновей Неоновой Хризантемы.
– Бовуар, – сказал Бобби, понизив голос, – эта девочка… это она, та самая, которая была в матрице, когда я пытался…
Негр кивнул, пластиковая оправа снова сползла на кончик носа.
– Дева.
– Но что происходит? Я хочу сказать…
– Бобби, мой тебе совет: просто принимай все как есть. Для меня она одно, для Джекки, может быть, что-то иное. Для тебя – просто перепуганный ребенок. Полегче, не расстраивай ее. Она очень далеко от дома, а нам еще очень и очень далеко до того, чтобы выбраться отсюда.
– Ладно… – Бобби смотрел себе под ноги. – Мне очень жаль, что так вышло с Лукасом, друг. Он был… он был настоящий чувак.
– Пойди поговори с Джекки и девочкой, – отозвался Бовуар. – Я присмотрю за дверью.
– Хорошо.
Он зашагал по ковру ночного клуба туда, где Джекки сидела с девочкой. Ничего особенного, девчонка как девчонка, только какой-то голосок нашептывал, что она и есть та самая, единственная. Девочка не подняла глаз, и тут он сообразил, что она плачет.
– Меня схватили, – сказал он Джекки. – А ты попросту исчезла.
– Как и ты, – ответила танцовщица. – Потом ко мне пришел Легба…
– Ньюмарк, – позвал от двери в контору Джаммера незнакомец по имени Тернер, – иди сюда, разговор есть.
– Мне нужно идти, – сказал Бобби. Ему очень хотелось, чтобы девочка подняла глаза, увидела, как его зовет этот крутой самурай. – Я им нужен.
Джекки только сжала ему руку.
– Забудь про якудза, – сказал Джаммер. – Все гораздо сложнее. Ты отправишься в лос-анджелесский сектор и подключишься к деке этой крутой. Когда Слайд захватила тебя, она не могла знать, что моя дека зафиксирует ее номер.
– Она сказала, твоей деке место в музее.
– Что она, черт побери, понимает! – огрызнулся Джаммер. – Я знаю, где она живет, разве не так? – Приложившись, он убрал ингалятор назад в стол. – Загвоздка в том, что она тебя списала. Она даже слышать о тебе не захочет. Тебе придется достучаться до нее и сказать ей то, что она стремится узнать.
– И что же это?
– Что с ее дружком расправился человек по имени Конрой, – сказал высокий. Он полулежал в одном из кресел Джаммера с огромным револьвером на коленях. – Конрой. Скажи ей, что это был Конрой. И Конрой же нанял тех волосатых ублюдков, которые торчат снаружи.
– Я бы лучше попытал яков, – сказал Бобби.
– Нет, – отрезал Джаммер, – эта Слайд доберется до его задницы раньше. Яки сперва взвесят мой долг, перепроверят всю историю. А кроме того, я думал, тебе не терпится поучиться…
– Я пойду с ним, – сказала от двери Джекки.
Они включились.
Джекки умерла почти сразу же, в первые восемь секунд.
Он это почувствовал, испил до дна – и почти понял, что есть смерть. Он кричал, кружился, засасываемый в поджидавшее их жерло белого ледникового туннеля…
Масштабы туннеля были попросту непомерны, запредельны, будто вся кибернетическая мегаструктура какой-нибудь транснациональной корпорации разом обрушила свой вес на Бобби Ньюмарка и танцовщицу по имени Джекки. Невозможно…
Но где-то на краю сознания, как раз тогда, когда он терял его, что-то заскреблось… Что-то будто дергало его за рукав…
Он лежал ничком на чем-то шершавом и жестком. Открыл глаза. Дорожка, вымощенная круглыми булыжниками, мокрая от дождя. Он с трудом поднялся на ноги, пошатнулся и увидел дымчатую панораму незнакомого города, а за ней – море. Вот шпили – очевидно, какой-то собор, безумные ребра и спирали облицовочного камня… Он повернулся и увидел, как по склону к нему, разинув пасть, соскальзывает гигантская ящерица… Бобби прищурился. Зубы у ящерицы – из зеленой обливной керамики, и струйка воды неторопливо сочится по нижней губе из голубого мозаичного фарфора. Существо оказалось фонтаном с боками, выложенными тысячами фарфоровых осколков. Бобби резко обернулся, почти обезумев от близости смерти Джекки. Лед, лед… и внезапно промелькнула мысль: так же близко подошла к нему смерть тогда, в гостиной матери.
