— Да вы ранены, — говорит одна.
— Ах, бедный-бедный, совсем молоденький, — подхватывает другая.
Франсиско Уэртас мотает головой, но тут же замечает, что рубаха на правом боку распорота и уже вымокла кровью. При первой мысли о том, что он ранен, у него подкашиваются ноги, но беглый осмотр вносит некоторое успокоение. Это всего лишь царапина — задела на излете одна из тех пуль, что свистели вслед ему на улице. Женщины наскоро унимают кровь, помогают умыться, приносят ломоть хлеба с вяленым мясом, в который он жадно впивается зубами. Мало-помалу вокруг собираются другие обитатели дома, расспрашивают, и парень рассказывает о виденном в Монтелеоне, однако народу с каждой минутой стекается все больше, так что Франсиско опасается, как бы это многолюдство не привлекло внимания французов. Дожевав хлеб и мясо, он прощается, узнает дорогу до Баллесты и госпиталя Лос-Алеманес и снова выходит на зады дома в переулочек. Идет почти крадучись, сторожко оглядываясь на каждом углу, прежде чем свернуть. Но ружье так и не бросает.
* * *
С трех часов пополудни бои в городе прекращаются. Императорские войска окончательно заняли все площади и главные проспекты, а посланные Мюратом миротворцы обходят Мадрид, призывая граждан соблюдать спокойствие, воздерживаться от враждебных манифестаций и ни в коем случае не собираться кучками, дабы не подстрекать французов к отпору. «Мир, мир, все улажено», — твердят эти комиссии, состоящие из высокопоставленных судейских и магистратских чиновников, военного министра О'Фаррила и французского генерала Ариспа. Каждую из них сопровождает подразделение испанских и французских войск, и на каждой улице снова и снова, как заклинание, повторяется призыв к миру, спокойствию и согласию, и несколько воспрянувшие духом горожане выходят из дому, чтобы разузнать о судьбе родственников или знакомых, собираются у казарм и правительственных учреждений, ищут своих среди трупов, которые французские часовые не позволяют убрать. Мюрат желает, чтобы все видели, какая кара постигла инсургентов, так что иные, пролежав несколько дней там, где настигла их смерть, начнут разлагаться.
И дерзнувший нарушить приказ Мануэль Портон дель Валье, 22 лет, который все утро искал по улицам раненых, получает пулю в тот миг, когда вместе с несколькими приятелями пытается унести убитого с Пласа-Майор.
И покуда миротворцы ходят по Мадриду, маршал Мюрат, покинувший склон Сан-Висенте, чтобы перед возвращением к себе в ставку во дворце Гримальди самолично взглянуть на Паласьо-Реаль, диктует своим адъютантам воззвание к жителям и приказ войскам на день. В воззвании, выдержанном в энергичном, но примирительном духе, членам Верховной хунты и всем законопослушным мадридцам гарантируется неукоснительное соблюдение их прав, тем же, кто будет нарушать общественный порядок и спокойствие, покушаться на жизнь французов или ходить с оружием — строжайшая кара. В приказе войскам говорится прямо:
Мятежники дошли до прямых убийств. Знаю, что мирные обыватели Мадрида сами пострадали от бесчинств и беспорядков, и даже не думаю смешивать их с отщепенцами, которые не помышляют ни о чем, кроме убийства и грабежа. Однако была пролита французская кровь. А потому приказываю:
1) генералу Груши созвать сегодня вечером заседание смешанного военного трибунала;
2) расстрелять всех, кто участвовал в беспорядках и был взят с оружием в руках;
3) Верховной хунте разоружить граждан Мадрида; всякий, у кого после вступления настоящего приказа в силу будет обнаружено оружие, подлежит расстрелу на месте;
4) всякий дом, возле которого был убит французский солдат, подлежит сожжению;
5) всякое скопление людей, число коих превысит восемь человек, признавать мятежным сборищем и уничтожать огнем;
6) полнейшая ответственность за поведение слуг возлагается на их хозяев; за поведение ремесленников и мастеровых — на старшин и синдиков соответствующих цехов и гильдий; за поведение детей — на их родителей; за поведение прихожан — на приходских священников.
Французские войска тем не менее, не дожидаясь этого приказа, действуют в полнейшем соответствии с ним. Покуда миротворцы обходят город, а успокоенные горожане либо возвращаются по домам, либо, напротив, высовывают наконец нос на улицу, патрули и пикеты задерживают всех, кого можно счесть участником недавних столкновений или заподозрить в ношении оружия, каковым считаются теперь даже наваха, ножницы или иглы для парусины. Так схватили людей, не имевших с недавним возмущением ничего общего: хирурга-практиканта Анхеля де Рибакова — за найденный в его лекарском наборе инструментов ланцет, замочных дел мастера Бернардино Гомеса — за подпилок в кармане, монастырского садовника Доминго Мендес Валадора — за перочинный ножичек, сапожника Хосе Пенью, 19 лет, — за кривой нож, каким подметки выкраивают, и погонщика мулов Клаудио де ла Морену — за воткнутую в берет иглу для мешковины. Всех пятерых расстреливают на месте: первых двоих — на Прадо, третьего — на Буэн-Сусесо, двоих последних — на склоне Буэн-Ретиро.
Та же судьба постигает Фелипе Льоренте-и-Карденаса, 23 лет, уроженца Кордовы, юношу из хорошей семьи, несколько дней назад вместе с братом Хуаном приехавшего в столицу для участия в торжествах по случаю восшествия Фердинанда VII на престол. Братьев, которые утром если и попадали в какую-либо сумятицу, то лишь в качестве зрителей, но отнюдь не участников, а теперь, когда город притих, шли через галерею, выводящую с Пласа-Майор на улицу Толедо, задержал французский патруль. Хуан успел скрыться в соседней подворотне, Фелипе же схватили и, обыскав, обнаружили у него в кармане маленькую наваху. О том, какая участь постигла юношу, стало известно лишь по прошествии нескольких дней, когда среди трупов тех, кто был расстрелян на Прадо и в Ретиро, а потом собран монахами обители Святого Иеронима в одном месте, семейство Льоренте по фраку и сапогам опознало своего Фелипе.
* * *
Иные все же сумели спастись. Бывали случаи, когда и французы проявляли милосердие. Так вышло с теми семерыми, которых драгуны, связав одной веревкой, конвоировали по улице Антона Мартина и освободили благодаря появлению какого-то элегантного господина, сумевшего убедить французского лейтенанта, будто пленные служат в его подразделении. Или с теми сорока горожанами, которые, сбившись в кучу наподобие овец возле дворца маркиза де Вальдекарсаны на улице Алькала, ожидали, когда их погонят на Буэн-Ретиро. Тут-то очень вовремя и появилась миротворческая комиссия во главе с военным министром О'Фаррилом и французским генералом Ариспом. Высокие чины уговорили начальника караула отпустить их.
— Вали отсюда, — тихо сказал министр одному из них, — во весь дух, пока эти сеньоры не опомнились.
— Вы называете эту сволочь сеньорами?
— Не испытывай, дурень, их терпения. И моего тоже.
Повезло в самый последний миг и еще одному счастливцу — Доминго Родригесу Карвахалю, слуге Пьера Беллока, секретаря-переводчика посольства Франции. Родригеса, которому в схватке на Пуэрта-дель-Соль всадили пулю, рассекли палашом плечо да еще отрубили три пальца на левой руке, друзья принесли в дом его хозяина, стоящий на улице Монтера под № 32. Хоть ранами занимался дон Грегорио де ла Преса, сведущий хирург из госпиталя Дель-Кармен, пулю извлечь так и не удалось, и Родригес носил ее в теле до конца дней своих. Хозяин же, мосье Беллок, вывесив над подъездом французский флаг, воспользовался своим дипломатическим статусом, чтобы оградить слугу от враждебных поползновений.
Сегодня не многим удается обеспечить себе такую защиту. Французы по доносам жильцов, желающих подольститься к победителям или сводящих с недругами давние счеты, врываются в дома, грабят их и уводят тех, кто пытался после боя скрыться там, — причем не делают различия между здоровыми и ранеными. Такая участь постигла Педро Сегундо Иглесиаса Лопеса, тридцатилетнего сапожника, который вышел из своего дома по улице Оливар с саблей в руке, в схватке на Калье-Майор зарубил француза, а по возвращении к престарелой матери был выдан соседом и задержан императорскими солдатами. И Космэ Мартинеса дель Корраля, ухитрившегося целым и невредимым выбраться из артиллерийского парка, взяли дома, на улице Принсипе, и препроводили в Сан-Фелипе, не дав даже вынуть из кармана облигаций на 7250 реалов. И покуда подвалы на Сан-Фелипе, на Пуэрта-де-Аточа, на Буэн-Ретиро, в казармах на Пуэрта-де-Санта-Барбара, улице Конде-Дуке и Прадо-Нуэво и даже в самой резиденции маршала Мюрата продолжают безостановочно пополняться новыми и новыми арестантами, смешанная комиссия, с французской стороны возглавляемая генералом Эмманюэлем Груши, а с испанской — генералом Хосе де Сексти, собирается судить их всех чохом и без прения сторон, руководствуясь приказами и декретами, которых большинство обвиняемых в глаза не видело.
