— А самолеты облетывать кто будет? Дядя?
— Не знаю. Меня это не касается.
— А что вас касается? Что? Не слишком ли много на себя берете? Где ваш журнал медосмотра? Почему не все графы заполнены?
— Лев Сергеевич! — Колесова прямо и открыто посмотрела на него. — Что вы придираетесь? Хотите, чтоб я подала заявление «по собственному желанию»? Так и скажите. Работать на ЛИС тоже не сладко…
Струев усмехнулся:
— Почему не сладко? Сами же говорите: все у вас здоровы.
— Вот в том-то и дело. Какая у меня здесь работа? Измерить давление, записать в журнал? С этим любая медсестра может справиться. Зачем же тогда я шесть лет училась? Поработаешь год-два — и совсем дисквалифицируешься… Хорошо хоть, другие обращаются за помощью. А вы запрещаете…
— Да, запрещаю! — Струев захлопнул журнал и бросил его через стол Колесовой. — Во всем должен быть порядок! Пусть не приучаются, идут в поликлинику! А если вам делать нечего, — он развел руками, — ничем, как говорится, помочь не могу!
Тамара Ивановна постояла немного, подумала и вышла. Через несколько минут она снова вошла в кабинет и молча положила на стол заявление об уходе.
— Ну что ж, не возражаю, — сказал Струев и размашисто подписал заявление — он не мог простить Колесовой того разговора, когда она заявила: «Вам нужен не доктор, а ветеринар».
Пусть теперь покусает локти, раз такая работа ей не нравится. Пусть подыщет другую, более трудную…
До конца рабочего дня Струев наводил порядки, занимаясь «обеспечением тылов»: рылся во всевозможных документах, проверял, просматривал. Если находил хоть малейший непорядок, тут же, на месте, распекал виновных. Он понимал, что люди недовольны, даже слышал за спиной едкие, колючие намеки: дескать, чтобы по-настоящему узнать человека, нужно дать ему в руки власть, — но ни на что не обращал внимания. Время покажет, кто виноват, кто прав. А лучше уж с первых шагов дать понять, что новый шеф-пилот шутить не намерен.
Струев уже собирался уходить, как вдруг к нему вбежал Востриков:
— С каких это пор вопросами кадров занимаются?..
— Семен Иванович! — не дав ему договорить, воскликнул Струев. — Присядьте! Отдохните! Да галстук поправьте, вечно он у вас на боку…
— Ты галстук оставь! — закричал Востриков. — Зачем подписал заявление Колесовой?
— Ах, вон оно что… Зачем я подписал заявление? — Струев сделал ударение на «я». — Так ведь хотел, как лучше. У вас такие заботы на плечах: и служба наземников, и гараж, и вся наша станция — весь комплекс! Не хочется лишний раз вас беспокоить. Отрывать по пустякам. Ваше дело — завести механизм, а шестеренки пусть сами крутятся!
— А что она? — уже миролюбиво спросил Востриков — ему понравилось про механизм.
— Кто?
— Да эта… Колесова.
— Капризничает. Да вы не беспокойтесь, Семен Иванович, завтра одумается, прибежит, будет опять к нам проситься. Так всегда при новом руководстве: свой гонор хотят показать. Главное тут — проявить принципиальность. После сами одумаются. Суматохин ведь взял назад заявление? Взял. А будете каждому потворствовать — они вам на голову сядут.
— Это верно, — вздохнул Востриков и умоляюще глянул на Струева: — Но ты уж впредь не превышай свои полномочия, а то нестыковочка какая-то… Прежде чем что-то сделать, посоветуйся. Вместе решим…
— Нет уж, Семен Иванович, увольте…
Струев посмотрел в беспокойно бегающие за стеклами очков глаза Вострикова и решил пойти ва-банк.
— Кому мне сдать свой портфель?
Востриков передернулся.
— Э-э! Совсем того? — Он покрутил пальцем у своего виска. — Ох, не твой я отец, я бы тебе такую баньку задал за такие слова! Не ошибается тот, кто ничего не делает, понял?
— Я вас понял, но если я не оправдываю вашего доверия…
Востриков нетерпеливо повел плечами:
— Да ладно тебе…
— Нет, раз задели за живое, так выслушайте до конца. Мне этот портфель — тьфу! Я летчик! Понятно? А какой — судите сами. Вы вспомните, хоть раз в жизни я поломал самолет?
— А ты не хвастайся! — неожиданно вскипел Востриков. — Просто тебе везет. У тебя никогда еще не случалось в воздухе критических моментов! Еще неизвестно…
— Неизвестно! — перебил его Струев. — Разные ЧП случаются с теми, кто не умеет летать!
— Ну, Лев Сергеевич, это ты загнул. Что ж, по-твоему, Аргунов не умеет летать? Или Русаков?
Струев смутился, но тут же снова заговорил:
— А вы вспомните, я когда-нибудь летать отказывался? Смотрел на погоду? Капризничал?
— Хватит! — В голосе начальника летно-испытательной станции послышался металл. — Разве я тебя в чем упрекаю? Потому и взял к себе в заместители. А ты петушишься… Эх, молодо-зелено. Ну ладно, спустим на тормозах. Я тебе ничего не говорил, и ты мне тоже. Иди домой, отдохни…
— Слушаюсь! — по-военному прихлопнул каблуками Струев.
26
— Ты уже слышал? — вопросом вместо приветствия встретил Аргунова директор завода Копытин.
— Что?
— Русаков погиб.
— Не может быть! — прошептал Андрей, сжимая кулаки и чувствуя, как тяжелеет голова и тело наливается свинцом, как при перегрузке на пилотаже. — Не может быть!
Он вспомнил, как дней десять назад рано утром раздался длинный телефонный звонок.
— Алло, это квартира Аргуновых? Андрей, ты? Что у тебя там случилось? Почему молчал?
Андрей сразу узнал голос Русакова, звонившего из центра. Ответил сдержанно:
— Хвалиться нечем. Ты уже в курсе?
— Немного.
— Ну так слушай… Валера упал… Постой не горячись. Живой! — поспешил успокоить друга Андрей. — Тут другое… А, да это не телефонный разговор! Как-нибудь при встрече…
— Понял. Через недельку заскочу к тебе. Сейчас работы по горло.
«Через недельку…» Тогда он, помнится, подумал, что теперь уж так скоро, как в прошлый раз, он не отпустит Валерку Русакова домой, познакомит с Ларисой, похвастается сыном. Посидят вечерок, поговорят, повспоминают.
Столько накопилось в душе — все излить надо как на духу перед другом! И они припомнят первого инструктора, о котором Валерка, в ту курсантскую пору увлекающийся сочинительством стихов, написал: «И небо с багряной зарею инструктор, как знамя, вручил!», вспомнят первый самостоятельный вылет на легком, изящном самолете Як-18, который целому поколению летчиков проложил путь в небо. И уж, конечно, поговорят о сегодняшнем, о Волчке, о Струеве.
О себе Андрей скажет безжалостно, как открываются только перед другом. О том, что он, Андрей, совершил непростительную ошибку, из-за чего и поплатился Волчок…
