Первый мост предназначался для переправы шляхетской конницы и пеших жолнеров, второй - для крупного огневого наряда и его защитников. На эти пушки и жолнеров, вооруженных рушницами, решено было вывести русские полки, заманив их ложным отступлением, то есть воспользоваться тем же приемом, который позволил князю Глинскому разгромить превосходящие силы крымцев под Слуцком.
Уже второй день строители наводили мосты, но, к удивлению охраны, никто их не тревожил. Неужели, терялись жолнеры в догадках, русские воеводы не знают о подготовке переправ?
Диву можно даваться, но Булгаков-Голица действительно даже не мог подумать о подобном коварстве. Спорит он с представителями Острожского по пустякам и полностью благодушествует, не посылая по берегу Днепра лазутчиков. Ну, а если главный воевода не чешется, остальным-то чего лезть поперек батьки в пекло. Так даже спокойнее: нет приказа выделять дозоры, рассылать по округе лазутчиков, нет, стало быть, и никакой заботы.
Известили же русских воевод сельчане. Когда на их полях появились ляхи, они посадили юнца на неоседланную лошадь и велели ему:
- Скачи. Скажи, ляхи, мол, полчатся, переправляясь через Днепр.
Зашевелился Булгаков-Голица, послал нескольких дазутных групп, но главным посчитал для себя постыдить Острожского за неисполнение принятого обязательства. Наивный. Посмеялись шляхтичи над посланием Булгакова-Голицы, и благо, что проводили с миром. Только после этого князь Булгаков собрал первых воевод всех четырех полков.
- Свинью нам намерен подсунуть Острожский, но мы тоже не лыком шиты, не пойдем у него на поводу, не станем передовые отряды спихивать в Днепр, обождем, пока все не переправятся. Тогда ударим. Сомнем в бараний рог. Проучим! Чтоб не повадно было подличать!
- Боярина Челяднина оповестить бы. Пусть и он готовится. А то и пособит.
- Сами управимся. Вся слава нам. Да и добыча тоже наша. По их же мосту накинемся на главные силы.
На зыбком песке радужный замысел. Почти все первые воеводы полков предлагали иное: объединить все войско, окружить переправившихся со всех сторон, чтобы мышь не выскользнула, сделав это в полной тайне, вот тогда - верный успех. Князь-воевода выслушал советы соратников вроде бы со вниманием, но остался верен своему замыслу.
- Сколько их, сколько нас? Без всякой хитрости согнем в бараний рог. Пикнуть не успеют.
Кто-то из полковых воевод на свой страх и риск все же послал вестника к боярину Челяднину, но того обидело, почему не от самого князя гонец. Челяднин не только воевод своих не собрал, чтобы сообщить им о полученной вести, но и даже для укрепления своего стана не принял никаких мер. Все продолжало идти так, как принято при долгом и вполне безопасном стоянии - ратники не в Доспехах, мечи и иное оружие вместе со щитами и кольчугами лежат в палатках, укрытые пологами.
К следующему утру лазутчики доложили князю Булгакову-Голице:
- С дюжину тысяч переправилось.
- Погодим еще чуток. Нет смысла мараться. «Чуток» растянулся на целый день. Только ночью, благо ярко светила полная луна, все четыре полка выступили на сближение с ляхами. Полковые воеводы не советовали этого делать, настаивали:
- Пусть шляхта сама подходит и нападает. Тогда сечу ловчее можно устроить.
- Нет, - упрямился князь Булгаков-Голица. - Мы опередим их, неожиданностью возьмем, она - не мне вам растолковывать - основа любой победы.
Великая наивность или великое верхоглядство. У польско-литовских полков лазутчиков больше, чем надо, они наблюдают за каждым шагом русского войска. То, что пошли русские на них ночью, только в угоду их коварному замыслу: оправдано испугом будет слабое сопротивление. Русские погонятся за убегающими в панике, ничего не заподозрив.
Все так и произошло, как Константин Острожский наметил по совету князя Михаила Глинского: жолнеры и шляхтичи - особенно прытко шляхтичи - улепетывали от русских полков, которым казалось, что вот-вот они догонят отступающих в панике и начнут крушить их, но вдруг ляхи очистили поле, резко отвернув вправо и влево, а русскую рать встретил дружный залп многих десятков пушек и нескольких сотен рушниц.
Какое-то время конники продолжали нестись сломя голову, кони их перескакивали через завалы раненых и убитых коней и всадников, но второй залп вовсе остудил пыл погони. С поля раздавались крики, стоны, ржание, проклятия ротозеям воеводам. Ляхи же, только что панически бежавшие, ударили с боков.
Вот теперь паника охватила русское войско. Не показная. Настоящая. Теперь пришел их черед бежать от врага. Однако нет у русских ратников никакого заслона, который бы встретил грудью несущихся следом шляхтичей и конных жолнеров. По мосту, который отчего-то никто не подумал разрушить, успели перемахнуть на левый берег более тысячи жолнеров с рушницами, и огонь этих рушниц встретил бегущих. Так и гнали поляки с литовцами русских ратников, безжалостно рубя их, и на плечах бегущих ворвались в тан воеводы Челяднина. Его полки тоже не смогли оказать никакого сопротивления. Гибли. Сдавались в плен.
Об этом страшном поражении, какого не было еще за сю многолетнюю войну с Польшей и Литвой, тайный Подьячий узнал от догнавшего отряд гонца, который спешил к царю Василию Ивановичу и попросил сменить его загнанного коня на более свежего.
- А какого ляда спешка?
- Позорище горькое: тысяч тридцать полегло на берегу Днепра. Не менее пленено. Воеводы Булгаков и Челяднин тоже захвачены, - со вздохом поведал гонец й, получив нового коня, поскакал дальше.
И хотя отряд, сопровождавший взятого под стражу Глинского, отъехал уже довольно далеко от Смоленска, тайный подьячий приказал двигаться еще спешней, высылать большие передовые и боковые разъезды, но особенно многочисленные - тыловые. Вскоре тысяцкий для защиты тыла поезда выделил пару сотен ратников.
Успокоился подьячий, который почти беспрестанно крестился и приговаривал: «Пронеси, Господи», только при подъезде к Боровску, когда им встретился царский гонец, теперь уже скакавший в Смоленск с повелением князю Василию Шуйскому[124] удерживать крепость до подхода помощи.
Конечно, этого гонца ждала печальная участь: поляки и литовцы уже окружили Смоленск плотным кольцом, потому ни туда, ни оттуда никто проскользнуть не мог, и гонца, который не знал потайного хода, перехватили. Однако воевода Василий Шуйский не ждал государева слова, понимая, что его невозможно получить, и, несмотря на панику, возникшую в городе после разгрома русского войска под Дубровно, не собирался сдавать крепость. Остатки от полков, оказавшихся без оружия и почти без воевод, многие из которых погибли или были пленены, значительно пополнили ряды защитников крепости, и это прибавило уверенности наместнику, что Смоленск устоит. Ко всему прочему Шуйский знал о резервных полках в Боровске и не сомневался, что царь поспешит прислать их на помощь.
Действительно, Василий Иванович так и решил поступить и, позвав брата Андрея, повелел:
- Тебе спешно скакать в Боровск и вести оттуда полки к Смоленску. Его, как я понимаю, после предательства Глинского и разгрома на берегах Днепра, непременно осадят ляхи с литвой всеми своими силами. У тебя есть опыт Рязани. Поступи точно так же. Еще будет лучше, если ударишь по ляхам в то время, как они пойдут на приступ.
- Все понял, - с достоинством ответил князь Андрей Старицкий, хотя едва скрывал радость и сдерживал слова: «Спасибо, брат», которые готовы были сорваться с языка. «Окончательно доверяет! Признал мои способности!» - ликовал он.
Вполне ясно, что Андрей Старицкий преувеличивал свои способности. Не совет бы Хабара-Симского, чем закончилась бы встреча с туменами Мухаммед-Гирея, трудно сказать. Да и теперь пойдет он торным путем, испытанным под Рязанью, подсказанным Хабаром-Симским.
- Спеши, - еще раз потребовал царь, - я верю князю Василию Шуйскому, но может статься измена. Давно ли город под моей рукой? Не отвыкли, считаю, - особенно бояре - от польской короны.
Верное предвидение. В Смоленске набирал силу заговор. Его душой, как ни удивительно, стал православный епископ Варсонофий. Он послал своего племянника, тоже служителя православной церкви, в стан Константина Острожского с уведомлением, что если тот подойдет к городу без промедления, ему вынесут ключи.
Предательский расчет на то, что никто не заподозрит в крамольных делах православного священника, оправдался: никто и не остановил коварного посланца, и он спокойно передал весть о заговоре Острожскому. В спешном порядке всего с тысячью всадников тот подступил к Смоленску, особенно не озаботившись его осадой, и просто-напросто ждал, когда откроются ворота крепости.
Напрасно ждал польский воевода. О заговоре в городе наместник уже знал. Сообщили о нем Шуйскому люди князя Михаила Глинского, из которых не все возвратились на службу к своему господину, а с его согласия остались в Смоленске, ибо основательно в нем обжились. Они еще не знали об аресте Глинского, но если бы даже знали, вряд ли поступили иначе: поскольку были не только добрыми слугами князя, но и патриотами России.
