- Хочу обвенчаться с княжной Еленой Глинской. Что скажешь о ней?
- Пока - ничего. Дай, государь, времени пару недель.
- Многовато. Через неделю жду с докладом. Хитрил тайный дьяк. Он знал все. Получив повеление взять под свое око князя Михаила Глинского, он не обошел вниманием и его братьев. Те вели себя тише воды, ниже травы, а вот поведение сына князя Василия и его дочери Елены явно беспокоило тайного дьяка. Они особенно княжна Елена - вполне могли стать соучастниками всех дядиных дел. У нее нет никакого уважения к девичьей скромности, о гордости девичьей вообще речи нет. Без зазрения совести сама подходила к мужчине, не важно, преклонных он лет боярин, муж ли зрелый или юный летами княжич - ей все едино, нужно ей, она подойдет и заговорит. Сильно отличается ее поведение от привычного. Но это, как понимал дьяк, идет от латынянства. Хотя он не мог оценивать поведение княжны Елены как нравственное, крамолы пока не усматривал. Вот только частые встречи с молодым князем Овчиной-Телепневым настораживали дьяка, но и здесь какая крамола? Дело-то молодое, тянутся друг к другу юные сердца девы-красы и пригожего мужа. «Засылал бы сватов и - делу конец, - осуждал Овчину-Телепнева тайный дьяк. - Чего на людях шашниться?»
Не выложил всего этого тайный дьяк Василию Ивановичу, набивая себе цену, только на самую малость приоткрылся:
- Мне, конечно, кое-что известно, но необходимо перепроверить, чтоб лжи никакой не вкралось.
- Перепроверяй, но не дольше недели.
На день раньше оговоренного срока попросил тайный дьяк у государя встречи, и тот, как всегда, не стал ее оттягивать.
- Излагай, око мое и уши мои.
- Доклад простой: латынянка, она и есть латынянка.
- Она крепка в православие. Она - добрая прихожанка.
- Вроде оно так и есть, но стоит ли забывать, что росла она среди латынян. И то, что впитала с молоком матери, нисколько не меняет, приехав в Россию.
- То - ладно. Чиста ли?
- Ничего осудительного не скажу. Чиста. Смелая. Игривая. Но через чура[128] не перешагивает. Князь Овчина-Телепнев на нее глаз положил, она тоже к нему вроде бы тянется, встречаются они не редко, но только на людях. Наедине - ни разу.
Посерел князь лицом. Насупился.
- Ты вот что, скажи Овчине, чтоб отстал. Шепни ему, вроде бы тайну открываешь, что царь, мол, намерен княжну Елену взять в жены. - Помолчав немного, добавил еще строже: - Не остепенится, постригу в монахи и - на Валаам.
Тайный дьяк в тот же день подошел к Овчине-Телепневу и попросил его как бы между делом:
- Заглянул бы ты, князь, в мою избушку, что на отшибе. Есть доверительный разговор.
- Если есть, приду. Я завсегда готов.
Разговор вышел короткий, но весьма ошеломивший князя. Он действительно имел серьезные намерения по отношению к княжне Елене, прикипев к ней сердцем. И вот - наотмашь по темечку. Ответил, однако, без возражения, односложно:
- Понятно.
И все же не мог он вот так, безмолвно, расстаться со своим счастьем, со своей любовью, хотя не видел никакого выхода, даже малого просвета. Совершенно не грела его мысль о том, что ему придется в случае неповиновения монашествовать до конца жизни на далеком острове, где и монастыря-то порядочного нет. Только ум влюбленного изворотлив. Надумал юный князь откровенно поговорить с княжной Еленой, которая, любя его, откажет сватам Василия Ивановича.
Наивней некуда. Елена, выслушав исповедь Овчины-Телепнева, даже думать не стала об отказе царевым сватам, вспыхнула гордой радостью:
- Царица! Дядю вызволю! Брату путь открою! Отцу почет!
- Зачахну я без тебя с тоски. Люба ты мне. Словами невыразима моя любовь к тебе.
- И ты мне люб. Днем и ночью мечтаю о тебе, но против счастливой судьбы не поступлю. Покорюсь ей. А ты не кручинься. Став царицей, найду способ миловаться с тобой. Василий-то Иванович не молод годами, у нас же с тобой долгая жизнь впереди. Верь слову моему, любимый. Не теряй надежды. Глядишь, Господь смилостивится, и станем мы с тобой править великой Россией.
Эка куда замахнулась!
- А если умыкну тебя? - спросил князь, уже понимая, каким будет ответ.
- И куда мы денемся?
- В Польшу, в ваше родовое имение.
- В глушь? Нет. Повторяю: ты не будешь забыт никогда. Влюбленная женщина, особенно царица, может многое.
Так они и расстались, питая надежду на будущее счастье.
Кто-то из троих - Елена ли, Овчина или тайный дьяк - проговорился о намерении царя, и двор зашушукался, веря и не веря своим ушам. Двадцать лет прожито с царицей Соломонией и - на тебе. Вон ее, добродетельную, из сердца и из Кремля.
Дошли эти слухи и до братьев Василия Ивановича. Юрий взбесился и начал подговаривать Дмитрия с Андреем, объединившись, выступить против Василия, если тот и вправду собрался развестись с Соломонией.
- Особенно тебе, Андрей, сподручно ли помалкивать? Прикинь: после кончины Василия кто-то из нас, если будем живы, наследует престол. А дальше? Ни у меня, ни у Дмитрия нет детей, да и впереди нам ничего не светит. Стало быть, после нас твоему сыну царствовать. Больше некому. А если, не дай Бог, Елена родит от Василия сына, тогда как? Все может прахом пойти!
- Семь раз нужно отмерить, прежде чем резать, - ответил Андрей Старицкий. - Дай время подумать. К тому же слух - это еще не царское слово. Сам спрошу Василия.
- Ты, как всегда, хочешь в сторонке постоять. Поверь мне, станешь кусать локти. Наступит такое время. Подумай теперь, чтоб не припоздниться. А к царю сходи, - сказал Юрий Иванович и с плохо скрываемой насмешкой зло добавил: - Поклонись земным поклоном, аки служка, может, удостоит он тебя искренним ответом.
Осерчав, ушли братья Юрий с Дмитрием, отказавшись даже потрапезничать. Понял Андрей Иванович, что они не станут сидеть сложа руки, поэтому посчитал, что надо непременно объясниться с Василием Ивановичем. Не утаил он и от Ефросиний ни разговора с братьями, ни своего намерения начистоту поговорить с братом-царем, услышал успокаивающее:
- Тебе-то какая нужда беспокоиться? Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. От Елены Глинской у Василия тоже не будет наследника. Царь ведь сам бесплоден, - спокойно ответила супруга и посоветовала: - Сейчас твое дело всеми силами избегать недовольства Василия Ивановича. Так что, если желаешь поговорить с ним, - поговори, только ни в коем случае не перечь.
- Полагаю, о разговоре с братьями стоит известить.
- Но не говори обо всем, как на исповеди. Мол, недовольство высказывали. Этого вполне достаточно братцу твоему царствующему. Умолчать же - ни в коем разе. Он за вами, за братьями, определенно имеет пригляд.
- Не без этого.
- В одном хочу тебя насторожить: среди боярынь и княгинь, да и дворянских жен идет молва, будто у Елены Глинской с Овчиной шашни. Не нагуляла бы от него?
- Ну, это уж - слишком. Будет порченой, на второе же утро Василий Иванович спровадит княжну в монастырь. А став царицей, не посмеет, побоится кары мужниной. Для нее тогда самое малое - монастырь, а для князя Овчины-Телепнева - казнь.
- Побоится, говоришь. Женщина, если что в голову возьмет, на все способна, любым путем своего добьется. Утешит свое желание, ничего не устрашившись. Ты это знай и будь повнимательней к латынянке. Она нравов тамошних, а не наших. Я тоже не упущу из вида. Нам важно, чтобы Василий Иванович сразу же узнал, если она продолжит вожжаться с князем Овчиной. Пока же потакай брату, пусть что он решит, то и делает.
После такого вот разговора с женой Андрей Старицкий повел разговор с царем-братом совершенно с иным настроением. Сказать, впрочем, что разговор братьев был взаимным советом, стало быть, слукавить. Это была скорее исповедь старшего брата, распахнувшего сердце перед младшим, который только поддакивал, а если советовал, то не существенное.
- Дошли ли до тебя слухи о моем намерении? - спросил брата Василий Иванович.
- Конечно. Как же иначе?
- От кого?
- Братья приезжали ко мне.
- Ишь ты! Небось уговаривали взбунтоваться?
- Недовольство высказывали, - уклончиво ответил Андрей Старицкий, - мол, добродетельную христианку меняет на латынянку.
- Елена крещена в православии!
- И я им то же сказал. Разобиделись. Покинули хоромы, отказавшись от трапезы со мной.
- Стало быть, поддерживаешь меня?
- Ты - старший брат. Отец нам троим. Так я считаю. Так извечно было. А воля отца - святая воля.
Словеса. Ты ответь не виляя, принимаешь ли сердцем и разумом развод мой с Соломонией?
Да. Принимаю. В одном сомнение, уйдет ли она по доброй воле в монастырь, а если и уйдет, тебе тогда тоже - постриг. Благословит ли митрополит нарушение канона и продолжение твоего царствования?
- Уже благословил. Сказал твердо свое слово.
- Тогда - с Богом. Я всей душой с тобою.
