местах прутики украшали колобками мучного блюда, напоминающего клецки, —
данго. В префектуре Сайтама, например, в местности Хигасимацуяма, в крестьянских домах на длинную ветку нанизывали 12 колобков
данго как пожелание благополучия дому и домочадцам в каждом из 12 месяцев наступающего года. Каждый колобок закреплялся на специальном отросточке, таким образом создавалась полная имитация плодов. Такие ветки с 12
данго устанавливались около алтаря. В местности Титибу префектуры Сайтама прутики с нанизанными на них колобками устанавливали в деревянные кадки и ставили около очагов.
Данго, как и
мотибана и
маюдама, обычно делали женщины.
Особая роль данго в новогодней обрядности, более всего тот факт, что они имитировали цветы на голых прутиках, породила, очевидно, поговорку: Хана ёри данго (букв. «Клецки лучше, чем цветы», иногда переводимую на русский язык как «Соловья баснями не кормят»), имеющую, возможно, и другой смысл, связанный с продуцирующей магией данго в новогоднем обряде.
Момент изготовления мотибана запечатлен и на одной из гравюр Тоёхиро[585]. Две женщины в нарядных кимоно украшают весеннее деревце «цветами» из моти: одна из них, склонившись над столиком, лепит из большого куска теста маленькие шарики, другая нанизывает их на ветви-прутики небольшого деревца. Многие прутики уже унизаны мотибана, и это искусственное, нарядное деревце создает настроение радости, ожидания счастья, приближения весны.
Рис. 34. Букет мотибана украшает комнату (Киото)[586].
С течением времени изготовление мотибана и маюдама стало утрачивать свое исключительно магическое, сакральное назначение, но по-прежнему играет важную функциональную и эстетическую роль в новогоднем убранстве жилищ.
«То, что далеко, хотя и близко».
Именно так озаглавлен 166-й дан «Записок у изголовья» Сэй-Сёнагон. И среди прочих явлений жизни, далеких, хотя и близких, Сэй-Сёнагон отмечает «последний день двенадцатой луны и первый день Нового года»[587].
Последний день каждого месяца называется по-японски мисока, а последний день года — о-мисока, т. е. «великий последний день месяца», или о-цугомори, т. е. «великий перелом». Вместе с ним начинается весь цикл новогодней обрядности.
Новогоднее празднество является своего рода психологической границей. Считалось, что к этому времени хлопоты, горести, неприятности, связанные с прошедшим годом, должны закончиться. Все стремились по возможности закончить к Новому году большинство дел, чтобы как можно меньше оставалось забот, переходящих со старого года на новый.
Последний день старого года был заполнен множеством забот. В домах заканчивали приготовления к празднику, все старались рассчитаться с долгами, завершить неотложные дела.
В городах в различных компаниях и фирмах завершение дел старого года отмечали совместными пиршествами. Великолепную зарисовку празднования окончания дел старого года подмастерьями — изготовителями сакэ дал Э. Гюмбер, наблюдавший его в окрестностях Эдо в 1864 г.: «Почтенная компания располагается под открытым небом и начинает угощаться морскими раками, горячими пирогами и свежим саки. Полные бокалы этого напитка уже вылиты в волны одного из притоков Семида-Гавы, и большой церемониальный кубок обошел круг пирующих; вслед за тем начинаются различные игры, имеющие главной целью выказать силу и ловкость состязающихся. Присутствующие держат пари за обе вступающие в состязание стороны; играющие схватываются за руки и начинают гнуть друг друга в противоположные стороны, или тянуть веревку, повернувшись спиною друг к другу, или поднимают с земли опахало, стоя на одной правой ноге, а левую загнув назад. Наконец, утомленные, они ложатся под кедры, и победители с наслаждением упираются ногами в спины побежденных, а остальная компания пускается в бешеный пляс. Затем все, молодые и старые, толпами возвращаются в город; их торжественное шествие есть не что иное, как пародия на парадные выходы даймиосов. Герольд, убранный током из ивовых ветвей, т. е. попросту с нахлобученной на голове курятной корзинкой, потрясает в правой руке черпальным ковшом, произнося глухим голосом знаменитое „станиеро“, на колени! Знаменосец вместо флага несет огромный пук перьев, которым обыкновенно сметают пыль с потолков, и сам принц является в виде Силена, которого ведут под руки дюжие парни. Вся эта свита, полуобнаженная, так же, как и сам принц, напоминает древние вакхические празднества, с той разницей, что древний тирс заменен деревянною саблею, болтающейся сбоку, а венок из виноградных лоз — смешным бумажным колпаком.
Пивовары, желающие щегольнуть своей грацией, играют веером в такт разных танцевальных „па“, которыми они разнообразят торжественное шествие кортежа. Другие приплясывают под звуки пустых бочонков, ловко вертя их на перекинутых через плечо бамбуковых палочках. Юный вождь, опираясь левой рукой на свою саблю, протягивает правую вперед и несет к ней пятку правой ноги.
Подобными шутками закапчивают свой трудовой год веселые пивовары»[588].
В конце XIX в. между купцами существовал обычай накануне Нового года есть длинную вермишель соба, с тем чтобы богатство сохранялось так же долго, как тянется вермишель[589].
В прошлом в обрядах последнего дня года, новогоднего вечера и новогодней ночи важное место занимало хождение по домам ряженых. В XII в. Кэнко-хоси писал: «Пока не пройдет ночь, люди бродят по улицам, стуча в чужие ворота, из-за чего-то громко кричат и носятся, почти не касаясь земли ногами»[590]. В XVII в. ряженые ходили из дома в дом и в деревнях, и в городах. Так, в г. Нара простолюдины, жители северных окраин города, обходили все дома, возглашая: «Богатство, богатство, богатство!» И в каждом доме их угощали рисовыми лепешками и одаривали медяками. А в г. Нагасаки женщины из бедных семей разрисовывали лица красной краской, брали в руки глиняные фигурки богов счастья Эбису или Дайкоку, поднос с насыпанной на нем крупной солью и обходили дома с новогодними поздравлениями и со словами: «Прилив начался как раз в той стороне, откуда в наступающем году пожалует бог счастья!»[591]. В 60-х годах XIX в. в канун Нового года немало ряженых можно было видеть и на улицах Эдо: на голове у некоторых из них были шапки из зеленой бумаги, имеющие форму усеченного конуса, которые закрывали почти все лицо. Белый фартук был вышит красным шелком. В таком костюме ряженые расхаживали от одной двери к другой, пели, плясали, отбивая такт двумя бамбуковыми тросточками, ударяя одной о другую. В домах их одаривали деньгами[592].
В префектуре Акита, на п-ове Ога, молодые парни рядились в соломенные хламиды, лапти и маски «красного дьявола» и «синего дьявола». По сговору с хозяевами дома, где были маленькие дети или юная невестка, они страшно громко стучали в двери, врывались в дом, не снимая обуви, размахивая бумажной махалкой и стуча тесаком о кадушку, которую держал «синий дьявол». В доме они исполняли дикий
