в моем присутствии преодолевать печаль и замкнутость, которые столь часто овладевали ей. И, должен признаться, раз или два я слышал подавленный полувздох и видел, как моя собеседница на миг уходит в себя, но затем усилием воли возвращается к беседе, — и тогда я ощущал смутную неловкость своего положения, и это смущало меня и заставляло усомниться, стоило ли мне, незнакомцу, соглашаться, чтобы меня ввели в этот дом, где новые лица не могут вызвать ни интереса, ни любопытства, где никогда не будет места новым симпатиям и никогда не завяжется новая дружба.
Едва мы распрощались с мисс Уэлвин и направились к ручью в ее владениях, я более чем порадовал мистера Гартуайта, засыпав его множеством вопросов об этой даме и тем самым показав, что впечатление, которое она произвела на меня, нельзя назвать мимолетным; не забыл я и раз-другой затронуть тему девочки, которую видел в заднем окне. Он лишь отвечал, что все мне расскажет и его история содержит ответы на все мои вопросы, а начнет он ее, как только мы дойдем до ручья Гленвит-Бек и устроимся там порыбачить.
Еще пять минут ходьбы — и мы очутились на берегу и обнаружили, что ручей здесь течет медленно и плавно, чуть подкрашенный нежнейшей зеленью от отражений деревьев, которые нависли над ним, образуя сплошной свод. Мистер Гартуайт предоставил мне любоваться видом сколько заблагорассудится, а сам занялся необходимой подготовкой к рыбалке и наживил не только свой крючок, но и мой. Затем он выразил желание, чтобы я сел на берегу рядом с ним, и наконец удовлетворил мое любопытство, начав свой рассказ. Я постараюсь повторить его стиль, а также, насколько возможно, его собственные выражения.
Рассказ рыбака о хозяйке Гленвит-Грейндж
Я знаю мисс Уэлвин уже очень давно и потому многое из того, о чем я сейчас расскажу, могу засвидетельствовать лично. Я знал ее отца и ее младшую сестру Розамунду, я был знаком с французом, ставшим мужем Розамунды. Вот о ком мне придется говорить в первую очередь. Они станут главными героями моей истории.
Отец мисс Уэлвин умер несколько лет назад. Я прекрасно помню его, хотя он никогда не вызывал у меня ни малейшего интереса — впрочем, насколько мне известно, и ни у кого на свете. Когда я скажу, что он унаследовал значительное состояние, скопленное еще его отцом за целую жизнь благодаря спекуляциям из числа весьма смелых, весьма удачных, однако не всегда достойных, и приобрел этот старый дом с надеждой повысить свое положение в обществе, войдя в круг здешних родовитых помещиков, — это, пожалуй, будет все, что вам стоит о нем услышать. Он был человек совершенно заурядный, лишенный как великих достоинств, так и великих пороков. У него было маленькое сердце, жалкий ум, покладистый нрав, высокий рост и красивое лицо. Более ничего о мистере Уэлвине говорить не нужно, да и не получится.
Покойную миссис Уэлвин я в детстве видел частенько, но не могу сказать, что она мне чем-то запомнилась, кроме того, что она была высокой, красивой, очень великодушной и ласковой со мной, когда я бывал в ее обществе. Родовитостью — и всем прочим — она превосходила мужа; была страстной любительницей книг на всех языках и обладала таким изумительным музыкальным дарованием, что о ее игре на органе помнят и рассказывают в соседских домах и по сей день. Насколько я слышал, все ее друзья были огорчены, когда она вышла за мистера Уэлвина — при всех его богатствах, — а впоследствии были потрясены, как ей удается сохранять по меньшей мере видимость, будто она счастлива с мужем, который ни умом, ни сердцем не был ее достоин.
Все полагали (и, не сомневаюсь, справедливо), что главным счастьем и утешением была для миссис Уэлвин ее малютка Ида — та самая дама, с которой мы недавно расстались. Девочка с самого детства во всем пошла в мать — унаследовала материнскую страсть к книгам, материнскую любовь к музыке, материнскую живость ума, а главное — материнскую тихую твердость, терпение и благорасположение ко всем. С раннего детства Иды миссис Уэлвин взяла на себя задачу руководить ее образованием. Они с дочерью, пожалуй, никогда не расставались — ни дома, ни за порогом. Друзья и соседи говорили, что девочку воспитывают слишком уж диковинно, она мало бывает с другими детьми, что ее, увы, не учат ничему разумному и практичному и опасно потакают ее мечтательности и фантазиям, к которым она и без того чересчур склонна от природы. В этом, вероятно, была доля правды, и эта доля была бы еще больше, если бы Ида обладала заурядным характером и если бы ей предстояла заурядная жизнь. Однако она с самого начала была странным ребенком, и ожидало ее странное будущее.
До Идиного одиннадцатилетия у нее не было ни брата, ни сестры, которые стали бы ее товарищами по играм и составляли бы ей дома компанию. Однако вскоре после этого родилась ее сестра Розамунда. Мистер Уэлвин в глубине души мечтал о сыне, тем не менее рождение второй дочери было встречено в старом доме с великой радостью. Но не прошло и нескольких месяцев, как на смену ей пришло величайшее горе и отчаяние: Грейндж лишился хозяйки. Розамунда была еще младенцем, когда ее мать скончалась.
После рождения второго ребенка миссис Уэлвин сразил какой-то недуг, название которого я не сумел запомнить, поскольку недостаточно сведущ в медицине. Знаю только, что она оправилась от него неожиданно скоро, на сторонний взгляд, но затем болезнь вернулась, нанесла роковой удар, и миссис Уэлвин умерла медленной мучительной смертью. Мистер Уэлвин (который в последующие годы имел обыкновение похваляться, что будто бы брак его был «союзом двух любящих сердец») был и в самом деле привязан к жене, пусть и по-своему, глупо и поверхностно, и тяжко страдал — насколько был способен тяжко страдать человек его склада — и в последние дни ее болезни, и в тот страшный час, когда врачи единодушно признали, что придется оставить всякую надежду. Каждый раз, когда миссис Уэлвин заговаривала о своей приближающейся кончине, мистер Уэлвин принимался безудержно рыдать и бывал вынужден удалиться из комнаты больной. Последние торжественные слова умирающей женщины, самые важные распоряжения, которые она могла оставить, самое нежное утешение для тех, кто любил ее и кого она покидала, были излиты не мужу, а ребенку. С самого начала болезни миссис Уэлвин Ида потребовала, чтобы ей разрешили постоянно находиться в комнате больной: почти ничего не говорила
