до того коротко, что это было ему, пожалуй, не к лицу, одевался с безупречным вкусом, донельзя просто и скромно, мало говорил в обществе, а если и говорил, то на удивление взвешенно и точно, и в довершение всего вложил бо́льшую часть приобретенных капиталов в английские ценные бумаги. По мнению мистера Уэлвина, такой человек был просто чудом среди французов, и он восхищался бароном и превозносил его соответственно.
Я уже упоминал, что недолюбливал барона, но не мог назвать причину своей неприязни и могу лишь повторить это. Со мной он держался необычайно вежливо, мы часто ездили вместе на охоту и сидели рядом за столом в Грейндж, однако друзьями мы не стали. Мне всегда казалось, что он из тех, кто сознательно чего-то недоговаривает, даже когда высказывается по сущим пустякам. Эта манера постоянно недоговаривать, едва ли заметная большинству, но тем не менее очевидная для меня, была свойственна даже самым мимолетным словам барона и не покидала его даже в самой привычной обстановке. Впрочем, это ничуть не оправдывало моей тайной неприязни и недоверия к нему. Помнится, именно это и сказала мне Ида, когда я признался ей в своих чувствах к этому человеку и попытался (тщетно) вызвать ее на ответную откровенность. Похоже, она понимала, что подобные излияния с ее стороны означали бы молчаливое осуждение мнения Розамунды, и это претило ей. Тем не менее она наблюдала за укреплением симпатии ее сестры к барону с грустью и тревогой, которые ей не удавалось скрыть никакими стараниями. Даже отец заметил, что в последнее время Ида погрустнела, и заподозрил причину ее меланхолии. Помню, как он шутил — с непроходимой бесчувственностью тупицы, — что Ида с детства ревновала, стоило Розамунде благосклонно поглядеть на кого-то, кроме старшей сестры.
Весна подходила к концу, приближалось лето. Франваль съездил с визитом в Лондон, вернулся в Гленвит-Грейндж в разгар сезона, написал письмо во Францию, где предупреждал, что задержится, и наконец (ничуть не удивив никого, кто близко знал Уэлвинов) сделал предложение Розамунде и получил согласие. При предварительном обсуждении брачного договора он был сама щедрость и прямота. Он с головой завалил мистера Уэлвина и законников всевозможными бумагами, справками, ведомостями о распределении и объеме его собственности, и в них не нашлось ни единой ошибки. Его сестры были извещены и прислали ответы, полные самых сердечных пожеланий, однако сообщили, что здоровье не позволит им приехать в Англию на свадьбу, присовокупив, впрочем, радушное приглашение в Нормандию для невесты и всей ее семьи. Короче говоря, барон вел себя донельзя честно и прилично, а все его родные и друзья, узнав о приближающейся свадьбе, лишь подтверждали, какой он благородный и достойный человек.
Все в Грейндж сияли от радости, кроме одной лишь Иды. В любом случае для нее было бы тяжким испытанием уступить кому-то первое и главное место в сердце сестры, которое она занимала с самого ее детства, однако в любом случае пришлось бы уступить его, когда Розамунда выйдет замуж, и Ида это понимала. Но поскольку втайне она недолюбливала Франваля и не доверяла ему, мысль, что он вскоре станет мужем ее обожаемой сестры, переполняла Иду смутным ужасом, который ей не удавалось объяснить самой себе, который необходимо было любой ценой таить от всех и который именно поэтому превратился для нее в ежедневную, ежечасную пытку, — и, чтобы вынести ее, Иде требовались все силы.
Одно лишь утешало ее: им с Розамундой не придется расстаться. Ида знала, что барон в глубине души недолюбливает ее точно так же, как она его, знала, что в тот день, когда она отправится жить под одной крышей с мужем сестры, ей придется попрощаться с самой светлой, самой счастливой частью своей жизни, однако она была верна слову, данному многие годы назад у одра умирающей матери, была верна той любви, тому прекрасному чувству, которое управляло всем ее существованием, и потому не задумываясь пошла навстречу желанию Розамунды, когда девушка со свойственным ей веселым легкомыслием заметила, что едва ли ей удастся приспособиться к замужней жизни, если Иды не будет рядом и некому станет помогать ей, как прежде. Вежливость не позволила барону даже показаться недовольным при вести об этой договоренности, поэтому с самого начала было условлено, что Ида навсегда останется жить с сестрой.
Свадьбу сыграли летом, новобрачные отправились на медовый месяц в Камберленд. По возвращении в Гленвит-Грейндж заговорили о грядущем визите к сестрам барона в Нормандию, однако исполнению этого замысла помешала внезапная трагедия — смерть мистера Уэлвина от скоротечного плеврита.
Разумеется, после такого несчастья задуманное путешествие пришлось отложить, а когда настала осень, а с ней и сезон охоты, барону не захотелось покидать богатые угодья Грейндж. Более того, с течением времени стало заметно, что он все меньше стремится поехать в Нормандию и пишет сестрам бесконечные письма с различными оправданиями в ответ на их просьбы сдержать слово и приехать поскорее. Зимой он говорил, что не хочет подвергать свою жену опасностям дальней дороги. Весной объявил, что ему самому в последнее время нездоровится. Веселой летнею порой нанести обещанный визит оказалось невозможно при всем желании, поскольку именно тогда баронесса должна была стать матерью. Вот какого рода оправдания барон Франваль едва ли не с радостью приводил в письмах сестрам во Францию.
Брак был счастливым в самом строгом смысле слова. Барон так и не утратил своей непонятной сдержанности и скрытности, однако на свой манер — неброско и своеобразно — был самым нежным, самым добрым из мужей. Иногда он уезжал в город по делам, но всегда, похоже, с радостью спешил вернуться к баронессе, с неизменной вежливостью обращался с сестрой жены и с самым любезным гостеприимством относился ко всем друзьям семьи Уэлвин — короче говоря, полностью оправдывал хорошее мнение, которое составилось о нем у Розамунды и ее отца при первой встрече в Париже. Но даже подобные проявления его характера не успокаивали тревогу Иды. Шли месяцы, жизнь текла приятно и безмятежно; и все же эта тайная печаль, эти неуловимые, необъяснимые опасения за Розамунду тяжким бременем лежали на душе ее сестры.
В самом начале лета произошло маленькое домашнее недоразумение, которое впервые показало баронессе, что и у ее мужа бывают вспышки раздражения, причем по сущим пустякам. Он имел привычку выписывать две французские провинциальные газеты — одна выпускалась в Бордо, другая в Гавре. И всегда разворачивал их сразу, как только они приходили, и за несколько минут прочитывал в каждой по одной определенной колонке, причем с глубочайшим вниманием, после
