Часть четвертая
Глава первая
«Барон! Прежде всего позвольте подвести итог всему, что произошло…»
Пушкин откинулся в кресле. Надо сохранять полное спокойствие, отмеривая смертоносный удар в письме к ненавистному своднику и пасквилянту Луи Геккерену.
Итак, что же произошло?
«Поведение вашего сына было мне вполне известно и не могло быть для меня безразличным…»
Александр Сергеевич не считает нужным скрывать причины, объясняющие недавнее внимание Натальи Николаевны к Дантесу: красивая наружность, несчастная страсть двух лет всегда произведут некоторое впечатление на сердце молодой особы; тогда муж, если он не глупец, станет, вполне естественно, поверенным своей жены и хозяином ее поведения.
«Случай, – продолжал Пушкин, – который во всякое другое время был бы мне очень неприятен, счастливо вывел меня из затруднения. Я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и я им воспользовался. Вы знаете остальное».
Настало время сказать открыто, какое поражение потерпели Геккерены, затеявшие сватовство к Екатерине.
«Я заставил вашего сына сыграть роль столь нелепую и столь плачевную, что моя жена…»
Перо в нерешительности остановилось. Речь опять пойдет о Таше. Нужно взвесить каждое слово…
А из-за закрытых дверей гостиной отчетливо доносятся голоса. С утра и до ночи там идут разговоры о свадьбе, о приданом. О чем там сейчас спорят? Таша никак не может понять, почему Коко пренебрегает для выездных платьев палевым цветом. Ведь палевое больше всего к лицу темным шатенкам. Так говорит Таша сестре-невесте, и голос ее совершенно спокоен. Нет ей теперь никакого дела до изобличенного в трусости Дантеса.
Александр Сергеевич опять взялся за перо:
«…моя жена, изумленная такой пошлостью, не могла воздержаться от смеха, и сердечное волнение, которое, быть может, она ощущала при виде этой великой и возвышенной страсти, угасло в самом спокойном и вполне заслуженном отвращении…»
С Дантесом покончено! «Великая» и «возвышенная» страсть всегда была только пошлым волокитством. Теперь и Таша это поняла. Пора рассчитаться со стариком. Пора раздавить ядовитую гадину.
«Но вы, барон? Какова была ваша собственная роль во всем этом деле?»
Пусть узнает негодяй, что все его мерзости раскрыты. Растут в письме грозные обвинения: это он, старый развратник, подстерегал Наталью Николаевну во всех углах, чтобы говорить с ней о сыне, якобы умирающем от безответной любви. Он нашептывал Таше: «Верните мне сына» – и направлял все поведение молодого человека.
Ничего не позабыл поставить в счет Александр Сергеевич из того, в чем чистосердечно призналась Таша. Когда прочтут эти строки Геккерены, пусть знают – писавший пользуется полным доверием жены. Иначе откуда ему узнать об их гнусностях? Жена, искупая свое прежнее легкомыслие, ныне вручила мужу защиту своей чести и ему на суд отдала своих обидчиков. И муж вершит суровый суд. Непоколебимая вера в Ташу водит пером поэта!
Закончив грозное обвинение Луи Геккерена в сводничестве, Пушкин продолжал:
«Но погодите – это еще не все… Вернемся к безымянным письмам. Вы догадываетесь, что они вас касаются…»
Пусть узнает старый пасквилянт, что он уличен и разоблачен до конца. Пусть знает, что Пушкин может проследить действия негодяев день за днем.
Наташа и здесь помогла. Она помнила очень хорошо, что главные решения, продиктованные из Зимнего дворца, были приняты у Геккеренов на следующий день после того, как он читал у Вяземских из «Капитанской дочки». А читал он первого ноября. Следовательно…
«2 ноября, – писал Пушкин, – вы имели с вашим сыном, вследствие одного разговора, новость, которая доставила вам много удовольствия… Он сказал вам, что жена моя боится скандала и что она теряет голову. Тогда вами было решено нанести окончательный удар».
Александр Сергеевич перечитал написанное, еще раз обдумал. Все, что касается закулисной стороны сватовства Дантеса, его переговоров с Адлербергом, он объявит в свое время и иначе. Перечеркнул только что написанные строки, заменил их, не колеблясь, короткой фразой: «Анонимное письмо составлено вами…»
Письмо, испещренное поправками, превращалось в черновик.
«Меньше чем через три дня поисков…» – продолжал Пушкин и опять тщательно зачеркнул конец фразы, а поверх строки вписал: «Я знал, чего мне держаться…»
Итак, он раскрыл весь заговор. Остается сказать о своей победе.
«Если дипломатия, – пишет Александр Сергеевич, – есть лишь искусство знать, что делается у других, и расстраивать их замыслы, вы воздадите мне справедливость, признав, что были побеждены во всех пунктах…»
Если бы Наталья Николаевна знала, кому и что пишет Пушкин, она, вероятно, отсоветовала бы ему передавать врагам некоторые из ее признаний, сделанных с такой откровенностью. Во всяком случае, она нисколько не была заинтересована в том, чтобы старик Геккерен вздумал кое-что опровергать. Но именно теперь Натальи Николаевны не было рядом с мужем. А непоколебимая вера в нее продолжала водить его пером.
Однако письмо, превратившееся в черновик, не могло быть отослано по назначению.
Пушкин взял чистый лист почтовой бумаги с золотым обрезом и начал переписывать заново. И тотчас возникли новые поправки. Он вписывал слова над строкой, не обозначив место вставки, вымарывал, но оставлял вымарку на полуслове. Новая редакция письма снова превратилась в черновик раньше, чем Пушкин подошел к конечной цели. Поэт писал, что дуэль, каков бы ни был ее исход, была бы для него недостаточна; он не считал бы ныне себя отмщенным ни дуэлью, ни срамом, которым бы покрыл себя при этом Дантес; поэт не удовольствуется и свадьбой Дантеса, которая будет иметь вид хорошей шутки. Пушкину недостаточно и данного письма.
Но чего же он в таком случае хочет?
«Я хочу, – заключил Пушкин, – чтобы вы сами дали себе труд подыскать основания, которые были бы достаточными, чтобы убедить меня не плюнуть вам в лицо…»
В гостиной все еще не стихали голоса. Шум даже увеличился – приехали братья Гончаровы. Должно быть, стали, как водится, шутить над невестой. В общем смехе был отчетливо слышен спокойный голос Таши.
Александр Сергеевич глядел на письмо, испещренное поправками, и размышлял. Странное дело! Он отказался от дуэли по мотивам, совершенно пагубным для чести Геккеренов. Он пренебрег требованием Геккеренов и рассказывал всем, кому мог, о своем вызове и, главное, о причине своего отказа. Он обрывает Дантеса при каждой возможности, когда сталкивается с ним в обществе. Он перестал кланяться старому Геккерену. А податливые противники как ни в чем не бывало обделывают свои дела!
Еще раз перечитал письмо. Опять взялся было за перо. И опять одна помарка ложится на другую. Придется оставить до утра. Он совсем изнемог.
Убрал бумаги и вышел к семейному ужину. Этакая уйма хлопот всем, начиная с Таши, с этой свадьбой! А когда получат Геккерены заготовленное письмо, что тогда с ними станется? Неужто опять только утрутся?
Глава вторая
Письмо к Луи Геккерену не было закончено и утром следующего дня. Взялся было за него Александр Сергеевич, но приехал граф Соллогуб.
– Весьма кстати, – приветствовал Пушкин секунданта, только что участвовавшего в переговорах, предотвративших дуэль.
К удивлению гостя, поэт закрыл на ключ дверь кабинета.
– С Дантесом покончено, – объяснил он, – теперь я хочу прочесть вам письмо, которое пишу старику Геккерену.
Он стал читать, пользуясь обоими черновиками. Губы его дрожали. Он словно торопился огласить через графа Соллогуба еще далеко не готовое к отправке письмо…
Соллогуб совершенно растерялся. В пух и прах сызнова разбивались усилия секундантов. Адресуясь к барону Луи Геккерену в выражениях неслыханно оскорбительных, Пушкин ищет нового пути к дуэли, от которой только что отказался. Он не повторяет своего вызова, взятого обратно, но он делает все, чтобы противник немедля сам позвал его к барьеру. Понимает ли Александр Сергеевич, что творит?
Граф Соллогуб едва удержался, чтобы не вырвать из рук Пушкина роковое письмо. Пушкин продолжал читать. Голос его стал хриплым, когда он добрался наконец до зловещей фразы. Он предлагал самому Геккерену – и это, пожалуй, всего больше поразило Соллогуба – найти какие-то основания…
– «чтобы не плюнуть вам в лицо!» – задыхаясь, закончил поэт.
Граф Соллогуб отправился к друзьям Пушкина. Не щадя ни сил, ни красок, рассказывал о состоянии, в которое впал Александр Сергеевич. Но что могли сделать друзья? К прежним их недоумениям прибавились новые, к пережитым волнениям – ожидание таких действий Пушкина, которых никто не способен предвидеть. Один Василий Андреевич Жуковский обещал что-нибудь придумать, но и это обещание было дано не иначе, как по известному его добросердечию.
Сам Владимир Александрович Соллогуб, еще вчера гордившийся своей ролью секунданта, столь удачно исполненной, и скромно полагавший, что заслуги его будут занесены в анналы словесности, теперь понял: всего лучше быть на приличном расстоянии от возможных событий. Не так, чтобы остаться совсем безучастным, но уж, во всяком случае, и не так, чтобы принять на себя какую-нибудь ответственность.
