Быстро оформив залог, ростовщик сказал, прощаясь:
– Славой вашего имени, Александр Сергеевич, горжусь и я, недостойный, вместе со всеми россиянами. На зов ваш являюсь и днем и ночью.
Шаль исчезла вместе с господином Шишкиным. На письменном столе лежали только что полученные 1250 рублей. Можно бы, пожалуй, уплатить по счетам в лавки или отдать жалованье прислуге. Залатать бы хоть какую-нибудь, самую малую, дыру в хозяйстве… А Наташе на ее предсвадебные расходы надолго ли хватит? Сколько ей надобно? А спросить – наморщит лоб Наташа и руками разведет: кто же может сосчитать непредвидимое? Ни одна модистка заранее ничего не скажет. У модисток свои обычаи, не правда ли? И опять разведет руками.
Из всего семейства Гончаровых Наталья Николаевна больше всех унаследовала, пожалуй, характер деда Афанасия Николаевича. Правда, Афанасий Николаевич, покончив с миллионами, потом сквалыжничал даже на столе и десертах для любимых внучек. Бог знает как горевал, когда на Полотняный завод приезжали к внучкам соседки-подруги, – немалый, мол, расход, начётисто!.. Вот скаредности этой Наталья Николаевна нисколько не унаследовала. Единственная ее беда заключалась только в том, что не достались ей в руки гончаровские миллионы.
Что же проку, если муж приготовил ей тысячу рублей, выторгованную у какого-то ростовщика за ее же собственную шаль! С такими деньгами не покажешься ни в мастерской мадам Сихлер, ни в английском магазине, ни у ювелира. На самые стародавние счета и то не хватит.
Сколько же Таше надобно?
Деньги так и лежали на письменном столе поэта. Ассигнации, столь редко здесь появляющиеся, еще больше напоминают о неотвратимом разорении.
Александр Сергеевич правил корректуру «Капитанской дочки». Сам виноват, коли пожертвовал журналу последним достоянием. Кто ж его спасет?..
Шум, поднявшийся в гостиной, привлек внимание поэта. Случилось что-то из ряда вон выходящее. Пушкин вышел из кабинета.
– С монаршей милостью, Александр Сергеевич, – обратился к поэту Дмитрий Николаевич Гончаров. – Читаем и перечитываем всемилостивейшие слова, обращенные от имени государя к Таше и к вам по случаю свадьбы Екатерины.
Наталья Николаевна молча подала мужу официальное письмо, только что полученное ею от графа Бенкендорфа. И Пушкин прочитал:
«Его величество, желая сделать что-нибудь приятное вашему мужу и вам, поручил мне передать вам в собственные руки сумму, при сем прилагаемую, по случаю брака вашей сестры, будучи уверен, что вам доставит удовольствие сделать ей свадебный подарок».
Пушкин взглянул на жену: да вразумит ее, неумудренную, создатель! Впрочем, теперь он сам будет управлять ее поведением…
Екатерина Николаевна выхватила у него письмо. Она торопила старшего брата, чтобы немедленно ехал с радостной новостью к жениху.
Наталья Николаевна наблюдала за сестрой. Красные пятна предательски рдели на ее щеках. Она без труда разгадала затейливую шутку императора. Только не могла понять: за что же царь мстит ей, беззащитной? Разве она не склонилась перед августейшей волей? Перечитала еще раз письмо:
«Его величество, желая сделать что-нибудь приятное вашему мужу и вам…» «Мужу и вам»?.. А муж тут и совсем ни при чем.
Александра Сергеевича давно не было в гостиной. Азинька увела расходившуюся Екатерину. Дмитрий Николаевич уехал в голландское посольство. Наталья Николаевна поглядела с нерешительностью на закрытую дверь кабинета, постояла минуту, прислушиваясь, и смело открыла дверь.
Пушкин очень ей обрадовался.
– Присядь, мой ангел. Отдохни от суеты сует. – Подошел к жене. – Ахти, какой у нас ревнивый царь! Впрямь мстит тебе за твое прежнее внимание к Дантесу. Извольте, мол, Наталья Николаевна, собственноручно одарить будущую баронессу Геккерен…
– Пусть бы так! Но зачем же упомянут в письме ты?
– А мне его величество делает приятности, где только может. И из-за тебя тоже, конечно… Ревнует, ей-богу, ревнует, Таша! Все тебя ревнуют, одному мне заказано.
Пушкин стал серьезен:
– Единственно мы с тобой, жёнка, можем устроить нашу жизнь. Верю, что беды наши идут к концу.
Сел рядом с ней и заговорил о будущем. Ни словом не обмолвился о Дантесе. Будто забыл о существовании барона Луи Геккерена. Говорил о подорванном благосостоянии семьи, о неоплатных долгах, о своей работе. Наталья Николаевна боялась только одного: вдруг опять начнет звать в деревню? Но Пушкин о переезде в деревню не сказал ни слова. И потому Наталья Николаевна во всем с ним соглашалась.
Дмитрий Николаевич Гончаров между тем оповестил жениха Екатерины о высочайшем внимании, оказанном его будущей супруге.
Дантес, едва проводив гостя, прошел к нареченному отцу.
– Высокочтимый батюшка! Я не принадлежу к числу азартных игроков. Но Катенька оказалась счастливой картой. Я выиграл! Император хоть и косвенно, но гласно одобрил мои действия. – Он рассказал о письме, полученном Натальей Николаевной Пушкиной от Бенкендорфа.
Барон Луи Геккерен тотчас оценил всю важность сообщения Жоржа. Но Жорж, не дав ему времени для радости, продолжал:
– Император одобрил мои действия, но я, разумеется, не открою ему, что, выиграв на Катеньку, пойду ва-банк, мой дорогой родитель! Кстати – о Катеньке. Я всегда знал, что за ней нет приданого. Но где нельзя взять много, там не следует упускать малого. А брат и опекун Катеньки притворяется, что меня не слышит. Совершенная потеха! Но я умею говорить очень громко, когда нужно. Впрочем, надеюсь, что теперь, после милости, оказанной императором Катеньке, мой будущий дорогой брат Дмитрий будет сговорчивее. Не так ли?
Барон Луи поднялся с кресла. То ли хотел предостеречь Жоржа от какой-нибудь ошибки в переговорах о приданом, то ли намеревался еще раз спасти его от Пушкиной…
Жорж не стал слушать.
– Мы поговорим в удобную для вас минуту, батюшка! Сейчас я удаляюсь для важнейшего дела. Я еще не отправил ни цветов, ни записки моей невесте…
Предстоящая свадьба барона Дантеса-Геккерена возбуждала все больше толков. Пушкин оставался внешне спокоен.
27 ноября, он, верный слову, занял свое место в партере Большого театра. Автор «Капитанской дочки» пришел приветствовать автора «Ивана Сусанина». И музыка начала величавую быль…
В антракте публика вызывала Глинку. Глинка укрылся в своей ложе. Тогда люди устремились к Пушкину. Это было похоже на единую общую овацию – в честь поэта и музыканта, побратавшихся на одном пути.
Овация долго не утихала. Но она не была единодушна. В тот же вечер, еще до окончания спектакля, великосветская чернь произнесла и свой приговор: музыку Глинки назвали мужицкой и кучерской.
– Это хорошо, – отозвался Глинка. – Кучера дельнее господ…
…Слушая сию новинку,Зависть, злобой омрачась,Пусть скрежещет, но уж ГлинкуЗатоптать не может в грязь.
Пушкинский застольный экспромт, написанный на обеде в честь Глинки, оказался пророческим. Вокруг «Ивана Сусанина» злоба уже скрежетала. Даже Булгарин при всем своем музыкальном невежестве счел нужным охаять музыку Глинки.
События, разыгравшиеся в оперном театре, касались, конечно, не только музыкантов. «Современник» Пушкина, во всяком случае, не останется в стороне. Но кому поручить статью? Одоевский будет писать в газетах. Мысль Пушкина остановилась на Гоголе. Он, Гоголь, еще до отъезда за границу познакомился с оперой Михаила Глинки на первых репетициях. Он, Гоголь, увидел в его опере прекрасное начало. Гоголь и должен об этом написать. Пусть потрудится для «Современника» из своего прекрасного далека!..
– Каковы ваши дальнейшие планы, Михаил Иванович? – расспрашивал Глинку Пушкин.
– С юности тревожит мое воображение, Александр Сергеевич, – отвечал, смущаясь, Глинка, – ваша Русланова поэма. Когда я учился в пансионе с вашим братом, Лев Сергеевич читал нам ее на память до выхода в свет.
– Узнаю Льва! – Пушкин рассмеялся. – Он всегда обгонял печатный станок. Однако слушаю вас с живейшим любопытством.
– Теперь, когда силы мои укрепились, я бы хотел…
– Многое надобно будет переделать в поэме, – Александр Сергеевич отдался своим мыслям.
– А какие же именно перемены вы имеете в виду?
– Экой вы нетерпеливый! Побеседуем о том на досуге непременно!
Забыл, должно быть, Александр Сергеевич, как в свое время уверял, что он не пошевелился бы и для самого Россини.
А вот с Михаилом Глинкой важный разговор непременно состоится! Если же и не быть этому разговору, то не по вине Пушкина. Кто знает свое будущее, может быть, и совсем близкое?..
Глава пятая
В Петербург приехал Александр Иванович Тургенев, автор «Парижских писем», которые с такой охотой напечатал Пушкин еще в первом номере «Современника».
Знакомство поэта с семейством Тургеневых было давнее, прочное. Когда-то Александр Иванович вез юного Пушкина из Москвы для определения в Царскосельский лицей. После лицейских лет поэт близко сошелся с братом Александра Ивановича – Николаем. Николай Тургенев не оказался среди участников декабрьского восстания, он был в это время за границей. Но его прежние связи с осужденными были так глубоки и с такой очевидностью раскрылись на следствии, что Николай Тургенев, отказавшийся явиться в Россию для суда, был заочно приговорен к смертной казни и обречен на вечное изгнание.
