При этом деньгами он сорил совершенно не соответственно своему заявленному статусу. Будто пират, выбравшийся развлечься на берег какой-нибудь Тортуги.[51] Находились желающие в темном переулке проверить содержимое его карманов. Да куда там любителям, никогда не ходившим на задержание банды в Марьиной роще! Иногда достаточно было показать тонкую и длинную финку, отточенную до золингеновской бритвенной остроты. Блеск клинка и манера держать ее в руке отпугивала большую часть дилетантов. Некоторым приходилось показать, что это не просто красивая игрушка.
Не вдаваясь в подробности, скажем, что тактика себя оправдала. Раз-другой с ним заводили прощупывающие разговоры мужчины посерьезнее портовой шпаны, но уж больно неконкретно. Особенно для него, не знающего тонкостей интонаций и жаргона. Дома, конечно, он легко разобрался бы, чего реально стоят и что на самом деле имеют в виду ребята хоть с Котлов, хоть с Нижней Масловки. Здесь понял только главное – предлагается хорошо оплачиваемая работа наемного убийцы. Кого убить, зачем – пока речи не было. Требовалось принципиальное согласие. Он ответил уклончиво, ни да ни нет, видно, мол, будет. Начал задавать наводящие вопросы и где-то, очевидно, прокололся.
Не так ответил, не так посмотрел. Специалистам достаточно.
Догнали его на самом выходе на широкую, людную улицу. Шаги преследователей были бесшумными: умение бегать по местной брусчатке и подходящие подошвы. Буданцев оглянулся в самый последний момент – заносящий руку с подобием обрезка водопроводной трубы человек не сдержал дыхания, слишком громко взглотнул воздух. Тут же и получил снизу вверх, с поворотом, удар в переносицу.
Дрался московский опер хорошо, с молодости научился и постоянно форму поддерживал. Чем под руку попадется. Той же перехваченной резиновой палкой, что он принял за трубу. Ногами, и кулаком свободной руки тоже. Человек пять он свалил на мостовую, «с телесными повреждениями средней тяжести», как закон формулирует. Сломанные руки, ребра и челюсти. Если бы захотел пустить в ход пистолет – успел бы всех перестрелять, делать нечего. Да и резерв у него имелся – с соседнего перекрестка, расположенного метров на двадцать выше этого, мигнула ему коротким взблеском мотоциклетная фара. Прав был Григорий Петрович, когда велел парней на двухколески посадить. Где нужно проскочат, даже по узким, непроезжим для другого транспорта улицам, в самых неожиданных местах прерываемых пологими гранитными лестницами. Под куртками у сержантов двадцатизарядные «астры», хватит, чтобы порядок навести.
Однако замысел был другой. Подставка. Потому, не прекращая отбиваться, Буданцев условным жестом показал, что в помощи не нуждается. Ребята наблюдали за ним в хорошие бинокли, все поняли правильно.
В нужный момент, окончательно убедившись, что у нападавших нет цели его убить, он упал на мостовую, изображая наконец-то сраженную жертву.
Смотрел, прижавшись щекой к камням, как из двери магазинчика напротив вышли три человека совсем другого вида, чем те, что затеяли уличную драку.
Что-то коротко скомандовали, слов Буданцев не расслышал. Оставшиеся на ногах занялись осмотром и оказанием первой помощи потерпевшим товарищам, а его самого подняли и понесли к длинной черной машине, ждавшей за углом.
«Хорошо, – подумал Буданцев, – это уже серьезней. Лишь бы мои парни не отстали…»
Глаза ему не завязывали, просто задернули шторки на окнах, посадили на откидное сиденье, спиной вперед, и велели не вертеть головой. Вообще обращались уважительно, под ребра стволами не толкали. Обыскали так небрежно, что опер чуть не засмеялся. Охлопали карманы, подмышки, рукава, ноги до колен, отобрали финку. А того, что под матросскими клешами, у щиколотки, пристегнут аккуратный «браунинг», не заметили. Похоже, принимали не слишком всерьез, в рамках «легенды», хотя нестыковка была очевидна – с портовым бродягой логичнее было бы все вопросы решить в ближайшем притоне.
Везли недалеко, километра два, с десятком поворотов, которые Буданцев тщательно считал и примерно представлял, куда его доставили, когда машина остановилась.
Со скрипом закрылись высокие ворота, ему предложили выходить. Двор был небольшой, типичный, можно сказать, со всех сторон окруженный стенами старого трехэтажного особняка. Слева и справа по одинаковому высокому крыльцу, позади глубокая темная подворотня. Из нескольких окон на сероватые плиты падают пятна света. В тени за крыльцом стоят еще две машины, вроде «Фиаты», но издали разобрать трудно.
Буданцева узкой лестницей провели на второй этаж. Он шел молча, не пытаясь протестовать, возмущаться, задавать бессмысленные в его роли и положении вопросы. Сопровождающие тоже молчали.
В довольно просторной комнате, обставленной в стиле гостиной девятнадцатого века, его встретил господин одного с ним возраста, но одетый поприличнее, в темную тройку с галстуком.
– Присаживайтесь, – указал он на диванчик рядом с круглым столом. Жестом отпустил конвоиров. – Курить желаете?
– Не откажусь. – Буданцев потянулся к коробке с сигаретами.
– Не в обиде, что приглашение встретиться выглядело не совсем вежливо?
Говорил господин по-немецки, а его Иван Афанасьевич знал лучше всего, в реальном училище преподавал природный немец с хорошими педагогическими способностями. На выпускном экзамене за сочинение Буданцев получил «четверку».
– Чего обижаться? «Приглашающим» побольше моего досталось. Пусть спасибо скажут, что финку не стал вытаскивать…
– Почему не стали? Ночь, глухой переулок, банда грабителей, подавляющее превосходство неприятеля. Зачем вы тогда вообще ее носите?
– Хлеб резать, консервы открывать. Один на один, без свидетелей, селезенку кому-то пощекотать. За выбитый зуб ко мне больших претензий не будет, а «мокрого» не простят, жизни в этом городе мне больше не будет.
– Значит, собираетесь еще здесь пожить?
– Отчего бы и нет? – Буданцев докурил сигарету, тут же взял следующую. Перенервничал он все же, да и текущий момент – не светская беседа у камина.
– А зачем, простите за нескромность? На подходящий пароход вы здесь все равно не устроитесь, не то время. Куда проще до Марселя добраться. Воюющая, блокированная страна – не самое лучшее место для праздного времяпрепровождения.
Сыщик отметил, что их разговор с самого начала пошел, что называется, на равных. Даже на лексическом и семантическом уровне. Господин не делал вид, что принимает всерьез легенду «гостя», сам он отвечал, тоже не пытаясь изобразить малограмотного матроса с криминальными наклонностями.
– Так сложилось. Я бы давно уехал, до Марселя действительно не так сложно добраться, да только что мне там предложат? Старую каботажную калошу и сто франков жалованья? Надоело. Пора бы остепениться, самому на капитанском мостике сидеть, а не чужие команды исполнять. Здесь появился шанс заработать, вот я и…
– Наивно, уважаемый. Если даже согласиться, что вы на самом деле вознамерились сорвать здесь достаточный куш, так неужели не догадались, что уйти вам с ним не дадут? Вернее, просто не заплатят ничего, кроме пули в затылок или навахой по горлу. Я это понимаю, вы – еще лучше. Так в чем дело?
– Вы уверены, что я должен вам отвечать и стану это делать?
– Разве есть другой выход? – искренне удивился господин. – Станете упорствовать, очень скоро очутитесь на том самом месте, где вас подобрали мои люди. Вместо них вас подберет полиция, в состоянии, несовместимом с жизнью… Доступно?
– Более чем. Однако по-прежнему не понимаю, к чему весь этот цирк. Кто вы и зачем вам я?
– Зайдем с другого конца, – побарабанил пальцами по столу господин. – Прежде всего выясним – кто вы. Не немец, не англичанин, не француз. К иным европейским нациям тоже не относитесь. Кроме одной. Я не профессор Хиггинс, но немцу догадаться о происхождении вашего акцента труда не составляет. Не возьмусь угадать, из какого именно квартала вы происходите, в Москве языковая картина куда однообразнее, чем в Лондоне, но… Спорить будете?
Буданцев дернул плечом, закурил третью сигарету. Внимательно наблюдавший за ним немец спохватился.
– Да что это я, на самом деле! Вина, коньяка? Даже итальянская граппа имеется… Вам необходимо подкрепиться, не мальчик уже, по ночам с бандитами драться… А драться вы умеете, я с самого начала удивился – ни одной травмы, не считая ссадин на кулаках… За это и выпьем.
– Может, представитесь? – предложил Буданцев. – Надо же как-то обращаться…
– Пожалуйста. Честь имею, Готлиб. Фрегаттен-капитан.
– Абвер, что ли? – Он знал, что сам Канарис был адмиралом и многие офицеры его ведомства носили флотские чины.
Абвер, само собой, лучше, чем гестапо, но назваться можно как угодно. Да какая разница?
– Абвер, – кивнул немец. А чего ему скрывать? Вариантов, как уже сказано, нет.
