Иное — Александр Иличевский. Частная бытовая история здесь вписывается в масштабную и логически обоснованную картину мира, в которой Иличевский отводит «маленькому человеку» место столь же важное, что и место героя-интеллектуала. Не более важное место, но и не менее важное.
Мир «маленьких людей» подчас закрыт для героя. Его не пускают в это особое пространство, живущее по своим законам. Мир степных кочевников отторгает героя-путешественника, хотя сами кочевники как будто проявляют к нему интерес («Горло Ушулука»). Точно так же в рассказе «Дизель» Маришка, торговка из захолустного Котовска, и ее увечный брат, даже проявляя заботу о путешественнике, все-таки оставляют его перед закрытой дверью. Ему не дано войти в загадочный мир «честных контрабандистов» нашего времени. С этой задачей справится Королев из «Матисса», но метаморфоза будет ему дорого стоить.
Переход в другое состояние (не только имущественное, но и культурное, и даже интеллектуальное) оказывается все-таки возможным. Общественное положение, имущественный статус — вещи зыбкие, текучие, изменчивые, тем более в эпоху перемен: «…получишь сзади по темечку кастетом, очнешься в склизкой кислой темноте за мусорным контейнером, раскроенный, обобранный, без ботинок, в одной майке, — а через месяц на вокзале в Хабаровске будешь не против за стакан клопомора и пару беломорин рассказать для знакомства, для смеху новым корешам, какой ты был в Москве справный, как ездил в лифте и машине, какая была жена, работа и собака…» [15]
Тема зыбкости, неустойчивости социального бытия в современной России интересует Иличевского давно. Герой его ранней повести «Бутылка», математик, торгует на рынке, челночит, бедствует без работы, соучаствует в ограблении и так далее. Даже его речь, будто бы перенятая у малограмотной жены («от нее-то я и говор такой перенял придурочный — vox populi, не отделаюсь никак»), напоминает язык зощенковского героя.
В «Матиссе» переход из интеллектуальной элиты в менеджеры, а затем к жизни бомжа-путешественника — не только важная тема, но важнейшая несущая конструкция, каркас романа. В «Ай-Петри» образ Изольды связан с темой быстрого перехода из более высокого социального статуса к более низкому (гибель богатого покровителя), от обеспеченной жизни курортницы — к будущей нищете, переход, правда, лишь намеченный, прерванный гибелью Изольды.
Но этот переход не приводит к упрощению человеческой натуры. Не только бедность, бесприютность, но и отсутствие напряженной интеллектуальной жизни не делают человека ни менее ценным, ни менее сложным. Надя из рассказа «Облако» даже более таинственна, чем ее профессор-любовник. Бомжи Надя и Вадя не менее важны в структуре романа «Матисс», чем интеллектуал, мыслитель, математик Королев. Это не модная политкорректность, не жалость к «слабому» и «убогому», а возвращение к известной еще в позапрошлом столетии истине: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время» (Ф. М. Достоевский).
«Странности» героев Маргариты Хемлин, Евгения Каминского, Евгения Гришковца, Александра Иличевского камня на камне не оставляют от лимоновской концепции «человека — прямой кишки», обывателя-конформиста, не способного оставить после себя след, отвоевать место в памяти потомков. Помните фразу о «тире между двумя датами» из старого советского фильма? После Иосифа останется «тире», и после Ионы, и после Михалыча, и после Геры. От бедной Лидии Петровны, не исключено, не останется и этого. Но что же, они зря прожили жизнь? «Иудейские древности» Иосифа, путешествия Лидии Петровны в Комарово, ее «почетный караул» даже не над могилой Анны Ахматовой, но где-то рядом, неподалеку, на подходе к легендарному кладбищу что-то да значили! Принципиальность Ионы, трудолюбие тихой и безответной Берты, неторопливость Михалыча, влюбленность малограмотной Нади в красоту венецианских статуй не бессмысленны. Благодаря своим «странностям» они как могут преодолевают жизненную рутину, отнимающую силы у героев Сенчина, они бессознательно преодолевают бессмысленность и бессодержательность повседневности, их «странности» играют такую же роль, какую для разного рода пассионариев играют великие идеи. Через свои «странности» они обрели смысл жизни и вписали свои имена в книгу бытия.
Возвращение «маленького человека» в нашу литературу значительно расширяет возможности современного писателя, открывает пути, что давно уже считались заброшенными, непроходимыми, опасными. «Маленький человек» возвращает русскую литературу к действительности, к живой жизни, дает ей новые темы, новую образность, новую, точнее — давно позабытую, оставленную некогда реальность. Вернет ли «маленький человек» интерес к серьезной литературе, привлечет ли внимание читателя, давно забывшего о самом существовании литературных журналов? Не знаю, в нашем мире чаще сбываются дурные прогнозы. Но, может быть, искренний интерес к «маленькому человеку» поможет преодолеть холодность нашей качественной литературы, позволит разнообразить «скудную и низкокалорийную эмоциональную диету» (Сергей Чупринин), которой давно вынужден пробавляться ее читатель. Впрочем, призрак титулярного советника еще только-только соткался из сгустившегося воздуха. Что случится, когда он наконец материализуется, начнется ли новая эпоха, сбудутся ли наши литературные мечтания?
[1] Гудков Лев. Невозможность морали. Проблема ценностей в посттоталитарном социуме. — «Независимая газета», 2008, 9 апреля.
[2] Солженицын Александр. В круге первом. — Собр. соч. в 9-ти томах. Т. 2.
М., 1999, стр. 420.
[3] Ерофеев Виктор. Хороший Сталин. М., 2004, стр. 22.
[4] Там же, стр. 245, 246.
[5] Хазанов Борис. Жанр этой книги определить невозможно. — В кн.: Сарнов Б. Случай Зощенко. Пришествие капитана Лебядкина. М., 2005, стр. 7.
[6] СарновБ. Случай Зощенко…, стр. 278.
[7] Чижова Елена. Нюточкин дом. — «Звезда», 2008, № 1.
[8] Робски Оксана. Casual. М., 2005, стр. 48.
[9] Лимонов Э. Русское психо. М., «Ультра-Культура», 2003, стр. 124 — 125.
[10] Творчество Людмилы Улицкой далеко не во всем соответствует этой концепции, поэтому я позволю себе остановиться здесь лишь на «Казусе Кукоцкого», так как мысль о природном неравенстве людей выражена в нем достаточно последовательно.
[11] Бузулукский Анатолий.Смешно, Русаков! — «Звезда», 2008, № 1.
[12] Пустовая Валерия. Новое «я» современной прозы: об очищении писательской личности. — «Новый мир», 2004, № 8.
[13] Чупринин С. Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям. М., 2007,
стр. 572 — 573.
[14] Гришковец Евгений. Следы на мне. М., «Махаон», 2007, стр. 120.
[15] Иличевский Александр. Пение известняка. М., 2008, стр. 130.
Три века русской поэзии
Среди устойчивых тем русской поэзии есть одна, которая на первый взгляд может показаться не столь уж значимой, случайной, — тема женского голоса и женского пения. Но устойчивые темы случайными не бывают. Чтобы убедиться в этом, рассмотрим четыре стихотворения — Пушкина, Фета, Мандельштама и Ахматовой, а ключ к этой поэтической теме дает проза, «Война и мир» — знаменитый эпизод в доме Ростовых, когда Николай, только что проигравшийся в прах и готовый пустить себе «пулю в лоб», слышит голос поющей Наташи:
«„Что ж это такое? — подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. — Что с ней сделалось? Как она поет нынче?” — подумал он.
И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и все в мире сделалось разделенным на три темпа: „Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! — думал Николай. — Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь, — все это вздор… а вот оно — настоящее… Ну, Наташа, ну, голубчик! ну, матушка!.. как она этот si возьмет?.. взяла! слава Богу! — и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. — „Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!” — подумал он.
