Кроме утешения, которое черпал Григорий Александрович в милостивых письмах мудрой государыни, счастливый оборот военных действий влил жизненный бальзам в его наболевшую душу.
Суворов, после кровопролитного боя, отразил турок от Кинбурна с огромным уроном.
Мы впоследствии ближе познакомим наших читателей с этим знаменитым полководцем, в описываемую нами войну обессмертившим себя неувядаемыми лаврами непобедимого.
Григорий Александрович, повторяем, несколько приободрился.
С грустью, но уже сравнительно спокойно, он стал говорить о потере флота.
«Правда, матушка, что рана сия глубоко вошла в мое сердце. Сколько я преодолевал препятствий и труда понес в построении флота, который бы через год предписывал законы Царьграду!. Преждевременное открытие войны принудило меня предпринять атаковать раздельный турецкий флот с чем можно было; но Бог не благословил. Вы не можете представить, сколь сей нечаянный случай меня поразил до отчаяния».
Императрица между тем продолжала настаивать на необходимости взять Очаков.
2 ноября 1787 года, после кинбурнского дела, она, между прочим, писала:
«Понеже Кинбурнская сторона важна и в оной покой быть не может до того Очаков существует в руках неприятельских, то за неволю подумать нужно о сей осаде, буде тако захватить не можно по вашему суждению».
«Кому больше на сердце Очаков, как мне?» — отвечал Григорий Александрович.
«Несказанные заботы от сей стороны на меня все обращаются. Не стало бы за доброй волей моей, если бы я видел возможность… Схватить его никак нельзя, а формальная осада по позднему времени быть не может и к ней столь много приготовлений. Теперь еще в Херсоне учат минеров, как делать мины и прочему. До ста тысяч потребно фашин и много надо габионов. Вам известно, что лесу нет поблизости. Я уже наделал в лесах моих польских, откуда повезут к месту. Очаков нам нужно, конечно, взять, и для того должны мы употребить все способы, верные для достижения сего предмета. Сей город не был разорен в прошлую войну; в мирное время укрепляли его беспрерывно. Вы изволите помнить, что я в плане моем наступательном, по таковой их готовности, не полагал его брать прежде других мест, где они слабее. Если бы следовало мне только жертвовать собой, то будьте уверены, что я не замешкаюсь ни минуты; но сохранение людей, столь драгоценных, обязывает идти верными шагами и не делать сомнительной попытки, где может случиться, что потеря несколько тысяч пойдет не взяв, и расстроимся, так что, уменьшив старых солдат, будем слабее на будущую кампанию. Притом, не разбив неприятеля в поле, как приступить к городам? Полевое дело с турками можно назвать игрушкою; но в городах и местах таковых дела с ними кровопролитны».
Так писал и осторожный, жалевший солдат Потемкин.
За наступившими холодами военные действия прекратились.
Со стороны неприятеля они ограничились лишь неудавшимся нападением на Кинбурн.
Это произошло вследствие замешательства в Египте и восстания албанского правителя Махмуд-паши, отвлекших турецкие силы с театра русско-турецкой войны.
Зимой Григорий Александрович деятельно занялся приготовлениями к предстоящей кампании.
Войска были пополнены рекрутами и снабжены всеми средствами, необходимыми для ведения войны.
Госпитали и провиантские склады значительно умножены и расположены в удобных местах.
Укрепление Кинбурна и других приморских пунктов усилены.
Черноморский флот был исправлен и умножен.
Продовольственные припасы были заготовлены в изобилии.
Войска были разделены на две армии: екатеринославскую в 80 000 человек и 180 орудий, украинскую — в 37 000 человек и 90 орудий и отдельный кавказский корпус из 18 000 человек.
По плану кампании, составленному самим Потемкиным, екатеринославская армия, предводимая самим князем, должна была охранять Крым и взять ключ Бессарабии — Очаков; украинская армия, под командой Румянцева, овладеть Молдавией. Австрийский император, который, на основании договора с русскою императрицею, тоже объявил войну Турции, должен был занять Сербию и Валахию.
Предполагалось затем соединить все три армии, перейти Дунай и там, на полях Болгарии или за Балканами, нанести туркам решительный удар и предписать условия мира.
План был задуман прекрасно, но исполнение его не вполне соответствовало предначертанию.
В мае 1788 года большая часть екатеринославской армии, в числе 46 000 человек, собралась у Ольвиополя и двинулась по обеим сторонам Буга.
Переход совершали медленно, и лишь к 28 июня силы были стянуты под Очаковым.
В это же время Румянцев с украинской армией переправился через Днестр, расположился, чтобы отвлечь турок, между этою рекою и Прутом и отделил одну дивизию для обложения Хотина.
Турки со своей стороны тоже приготовились к упорной борьбе. Они успели усилить к весне свои полчища до 300 000 человек.
В Очакове, Бендерах и Хотине находилось более 40 000 человек.
Такою же силою охранялись линии по Днестру; следовательно, для действий в поле оставалось более 200 000 человек.
Султан решил обратить главные усилия против австрийцев, которые вступили в Сербию и Валахию, ограничиваясь, с другой стороны, лишь удержанием русских войск.
С этою целью пятнадцатитысячная армия, предводительствуемая верховным визирем, двинулась к Белграду.
Очаковский гарнизон был доведен до 20 000 человек, а новый крымский хан Шах-Бас-Гирей, избранный в Константинополе, сосредоточил до 50 000 турок у Измаила.
Таковы были силы обеих армий: наприятельской и нашей.
Первым пунктом, с которого началась эта вторая серьезная «борьба с луною», был Очаков.
Вся Европа обращала на него напряженное внимание.
Многие знатные иностранцы стремились туда, желая участвовать в деле, обещавшем отличие и славу.
Григорий Александрович, между прочим, медлил.
— Зачем терять даром людей? Не хочу брать Очаков штурмом — пусть добровольно покорится мне, — говорил князь и в надежде близкой сдачи крепости не торопился с осадой.
Григория Александровича смущали, во-первых, преувеличенные слухи о минах, устроенных французскими инженерами, и он ожидал получения из Парижа верного плана крепости со всеми ее минными галереями, а во-вторых, и главным образом он слишком дорожил кровью солдат.
Крест и луна стояли друг против друга, не вступая в решительную борьбу.
Развязка, однако, была недалека.
Часть третья. Среди степей
I. Очаков
Проходили дни, недели, а осада Очакова не подвигалась вперед.
Лишь в половине августа 1788 года была заложена первая параллель в расстоянии версты от города, а к половине октября русские батареи приблизились к ретраншаментам не более, чем на 150 сажен.
Григорий Александрович был в нерешительности.
Происходило это, с одной стороны, оттого, что он нашел Очаков отлично вооруженным.
Французские инженеры, вызванные султаном, употребили все свое в это время славное искусство, чтобы сделать крепость неуязвимой.
Она была, кроме того, окружена внешними сооружениями, которые могли служить укрепленным лагерем для целой армии.
Очаков имел фигуру четырехугольника, продолговатого и неправильного, примыкавшего одной стороной к Днепровскому лиману.
Эта сторона была прикрыта простою гладкою каменною стеною, а три другие обнесены валом, с сухим рвом и гласисом.
Впереди была воздвигнута линия редутов, а в углу, образуемом морем и лиманом, пятиугольный замок с очень толстыми стенами.
Осадные работы были чрезвычайно трудны, вследствие песчаной и каменистой окрестной местности.
Турки поклялись держаться в крепости до последней крайности.
С другой стороны, причина медленности осады лежала в свойстве натуры светлейшего главнокомандующего.
Он был лично храбр и смел в составлении предначертаний, но когда приходилось их исполнять, то затруднения и заботы волновали его так сильно, что он не мог ни на что решиться.
Он сам сознавал это и зачастую говаривал:
— Меня не соблазняет победами, воинскими триумфами, когда я вижу, что они напрасны и гибельны. Солдаты не так дешевы, чтобы ими транжирить и швырять по-пустому… Упаси Бог тратить людей, я не кожесдиратель-людоед… тысячи лягут даром… Да и полководец я не по своей воле, а по указу… не в моей это природе… Не могу видеть крови, ран, слышать стоны и вопли истерзанных, изуродованных людей… Гуманитет излишний несовместим с войною. Так-то…
И он медлил и медлил отдать решительное приказание.
Все, между прочим, ожидали этого приказания с нетерпением. Многие даже роптали на эту черепашью осаду.
Что таил в своем уме князь, не было известно никому.
Состояние его духа было, по обыкновению, переменным.
