— Да с майского большого жука будут.
Потемкин улыбнулся.
— И!.. А улья какие же?
— Улья и летки обыкновенные, ваша светлость.
— Да как же такие ваши пчелы лазят в летки?
— Ничего нет мудреного, ваша светлость, у нас так: хоть тресни, да полезай…
Григорий Александрович закусил губу и прекратил разговор.
Он понял, что штаб-офицер намекает на его необдуманное приказание штурмовать среди белого дня и без лестниц турецкое укрепление.
Вскоре этот штаб-офицер со своим батальоном был удален из-под Очакова под предлогом усиления корпуса Суворова, охранявшего Херсон и Кинбурн.
Осада между тем все тянулась.
Но наконец медлить было нельзя. В Петербурге недоброжелатели князя громко говорили о его промахах, и сама императрица высказывала неудовольствие. Надо было решиться на штурм Очакова, и Потемкин решился.
Это было 6 декабря 1788 года.
Стоял сильный мороз, и кровь, лившаяся из ран, моментально застывала.
Так говорит предание.
Начался приступ.
Турки сопротивлялись с отчаянным упорством, но ничем не могли удержать победоносного русского солдата. Битва была страшная и кровопролитная.
В недалеком расстоянии от места сражения на батарее сидел, подперев голову рукой, генерал с одною звездою на груди.
Тревожное ожидание отражалось на лице.
Он обращал свой унылый взор то к небу, то к месту битвы.
Ядра со страшным свистом летали вокруг него, в нескольких шагах от него лопнула граната и осыпала его землею, но он даже не двинулся с места, а продолжал, вздыхая, произносить:
— Господи, помилуй! Господи, помилуй!
Вдруг взор его, как бы прикованный, остановился на одном пункте… Русские мундиры показались на городских валах.
— Ура! Ура! — раскатилось вдали.
От валов до бастионов был один шаг, русские овладели ими. Очаков был взят.
— Тебя, Бога хвалим! — громким голосом воскликнул генерал и осенил себя истовым крестным знамением.
Генерал этот был — сам Потемкин.
Он тотчас же отправил донесение императрице и вскоре получил орден Святого Великомученника и Победоносца Георгия 1-го класса и шпагу, украшенную алмазами, в шестьдесят тысяч рублей.
Все офицеры, бывшие при взятии Очакова, получили золотые кресты, а нижние чины — серебряные медали на георгиевской орденской ленте.
В числе отчаянно дравшихся под стенами Очакова был и наш знакомец — Щегловский, уже ранее пожалованный золотою саблею и капитанским чином за храбрость и орденом Святого Георгия за взятие в плен турецкого паши.
За долгое сопротивление город был предан на три дня в добычу победителям.
Десятка два солдат из отряда Щегловского возвратился к нему с мешками золота и, поощренные удачей, отправились снова на поиски.
Несколько раз возвращались они с сокровищами, но раз пошли и не вернулись более.
Василий Романович должен был вскоре выступить, взять сокровища не было возможности, да и было опасно.
Завалив землянку с серебром и золотом, он покинул Очаков.
Он уже более не возвращался туда никогда и неизвестно, сохранился ли этот скрытый им клад.
К фельдмаршалу, в числе пленных, был приведен очаковский комендант сераскир Гуссейн-паша.
Потемкин гневно сказал ему:
— Твоему упорству мы обязаны этим кровопролитием.
— Оставь напрасные упреки, — отвечал Гуссейн, — я исполнял свой долг, как ты свой; судьба решила дело.
Взятие Очакова произвело потрясающее впечатление не только в Петербурге и Константинополе, но и во всей Европе.
III. Долг платежом красен
Очаков пал.
Добыча была громадна. На долю Потемкина, между прочим, достался изумруд, величиною с куриное яйцо.
Он послал его в подарок государыне.
Как мы уже говорили, Григорий Александрович сам сознавал необходимость решительных действий и, желая поднести ключи Очакова императрице в день ее тезоименитства, назначил днем штурм 24 ноября.
К этому дню, однако, не успели окончить все приготовления, и штурм был отложен до 6 декабря.
Войска узнали о намерении главнокомандующего с восторгом. Солдаты, встречаясь между собой, обнимались и поздравляли друг друга.
Интересен приказ, отданный князем по армии 1 декабря 1788 года:
«Истоща все способы к преодолению упорства неприятельского и преклонения его к сдаче осажденной нами крепости, принужденным я себя нахожу употребить, наконец, последние меры. Я решился брать ее приступом и на сих днях, с помощью Божиею, приведу оный в действо. Представляя себе торжество и неустрашимость войска российского и предполагая оным крайность, в которой находится гарнизон очаковский, весьма умалившийся от погибших во время осады, изнуренный болезнями и терпящим нужду, ожидаю я с полною надеждою благополучного успеха. Я ласкаюсь увидеть тут отличные опыты похвального рвения, с которым всякий воин устремится исполнить своей долг. Таковым подвигом, распространяя славу оружия российского, учиним мы себя достойными названия, которое имеет армия, мною предводимая; мне же останется только хвалиться честью, что я имею начальствовать столь храбрым воинством. Да дарует Всевышний благополучное окончание».
Приступ продолжался всего час с четвертью.
Мы уже знаем, что русские солдаты не щадили никого, кроме женщин и детей, озлобленные долгим ожиданием и отчаянным сопротивлением.
Наполненный трупами, Очаков представлял страшное зрелище.
Не было возможности похоронить их, а потому трупы, вывезенные на Лиман, оставались там до весны, когда и стали добычею подводного царства Черного моря.
Трофеи победителей состояли в 310 пушках и мортирах и 180 знаменах. Число пленных простиралось до 283 офицеров и 4000 солдат. Число убитых с неприятельской стороны превышало 10 000 человек. С нашей стороны было убито и ранено 150 штаб— и обер-офицеров и свыше 3000 нижних чинов.
Взятие Очакова было для России тем важно, что оно открыло для нее свободное плавание по всему Днепру, обеспечило плавание по Черному морю и обуздало турок и татар, утвердив владычество России в Малой Татарии и в Крыму.
Взятие этой крепости, кроме того, способствовало утверждению спокойствия в этом крае и даровало средство к приведению его посредством земледелия и торговли в цветущее состояние.
Действия Украинской армии были сравнительно ничтожны. Румянцев, недовольный предпочтением, оказываемым Потемкину, провел все лето в бесплодных переходах по Молдавии и ограничился сдачей Хотина и занятием Ясс.
Австрийцы потерпели во всех своих предприятиях полнейшую неудачу, император Иосиф, лично предводительствовавший армией, был разбит турками и, возвратясь в столицу, помышлял уже не о победах, а о защите собственных владений.
Григорий Александрович лично распоряжался расстановкой армии по зимним квартирам в Очакове и Молдавии, а конницы за Днестром.
В это время небольшой отряд турецких пленных был отправлен под присмотром турецкого чиновника в Яссы.
Дорогой пленники, по наущению чиновника, бросились на сопровождавший их слабый конвой казаков, разбили его и пустились в бегство, но вскоре были пойманы и приведены в главную квартиру.
Потемкин, потребовав к себе турецкого чиновника, сделал ему грозный выговор.
— Как бы поступил верховный визирь с русскими, если бы они сделали то же самое, что и ты? — спросил он.
— Верховный наш начальник велел бы отрубить голову русскому чиновнику, — трепещущим голосом отвечал турок.
— А я… я прощаю тебя… — сказал Григорий Александрович.
Турок упал к ногам великодушного главнокомандующего.
Не только отдав все распоряжения, но и убедившись в их точном исполнении, светлейший отправился в Петербург, куда призывала его императрица, обрадованная взятием Очакова, оправдавшим ее надежды «друга и ученика».
Он пристыдил своих врагов.
«За ушки взяв обеими руками, — писала государыня Григорию Александровичу, — мысленно целую тебя, друг мой сердечный… всем ты рты закрыл и сим благополучным случаем доставляется тебе еще раз случай оказать великодушие ложно и ветрено тебе осуждающим».
Екатерина вызывала его в Петербург для совещания о плане будущей кампании и о делах со Швецией, которая, пользуясь затруднениями России на юге, объявила нам тоже войну.
Светлейший по дороге заехал в Херсон и там прожил около двух недель, для распоряжений по части кораблестроения.
В числе многочисленной свиты, сопровождавший победителя, были знакомый наш Василий Романович Щегловский и молодой поставщик армии первой гильдии купец Яковкин.
Щегловский лично испросил у князя позволение ехать с ним в Петербург, для свидания с родными.
— С родными ли… — подозрительно спросил его Потемкин.
— Только с родными, ваша светлость, — отвечал Василий Романович, делая ударение на первом слове.
