дверь распахнулась. Камайя влетела в помещение и остановилась за спиной Аслэга, который стоял и вглядывался в бледные, окаменевшие лица слуг. Витражные окна весело расцвечивали большой зал, цветные пятна ложились на каменный пол, и она обернулась туда, куда смотрели парни и девушки.
Красное, невозможно красное, алое до рези в глазах словно ударило наотмашь. Алое и две чёрных косы, струившихся вдоль этого алого платья. Гатэ вытянулась под боком мужа, обнимая его, прижимаясь, а красные башмачки ровно стояли рядом с топчаном, с сапогами Бутрыма, изрядно поношенными, и её точёная смугловатая кисть, её пальцы на его золотом халате, не отпускали взгляд. Камайя шагнула вперёд, к Аслэгу, который так и не обернулся, и дотронулась до его руки, а он сжал кулак.
- Все вон. Всем молчать.
Лёгкое дуновение, поднимающее осенние листья, короткий шелест, и комната опустела. Аслэг стоял, глядя в пол, и тьма расползалась от него во все стороны. Камайя закрыла глаза, сделала ещё шаг, прижалась к его спине.
Тишина была ледяной, потом он схватил Камайю руку. Шаги гулко отдавались меж стен, украшенных мозаикой, запах догоревших благовоний был горьким. Аслэг сел на ковёр у топчана и прислонился лбом к дереву резного каркаса.
Его рука была холодной. Камайя сидела рядом, кисть болела от того, с какой силой он сжимал её, но эта боль была ничтожной по сравнению с другой, которая билась внутри и ещё рядом, словно перетекая в неё через сжатую ладонь. Она упёрлась лбом в его плечо, и чёрная горькая печаль, что пропитывала рукав, почти не оставляла видимых следов на ткани.
Аслэг подтащил Камайю к себе и сжал. Его подбородок больно давил в макушку, а плечи дёргались. Разум отказывался верить, но чёрное подступало и отступало растущими приливами, с каждой волной поднимаясь всё выше.
Наконец он отпустил её, поднялся и стоял, глядя на лежащих на топчане, потом отвернулся и прошёл к столу, загромождённому бумагами, свитками, засохшей кожурой фруктов и каким-то запылённым хламом, по очереди хлопнул двумя ящиками под столешницей и склонился над свитками и бумагами. Пыль облачками взлетала в воздух, подсвеченная весёлыми разноцветными лучами из витражей, бумаги одна за другой летели на пол. Потом он тяжело сел в кресло и закрыл лицо руками.
Камайя тихо подошла к столу. Аслэг откинулся на пыльную спинку, прищурился и наклонил голову к плечу.
- Аслэг…
Он протянул руку. Камайя подошла к нему. Аслэг подтянул её ближе, между коленей, и обхватил руками. Она гладила его по волосам, пропускала чёрные пряди сквозь пальцы, и красное на краю зрения цепляло взгляд, а он вжимался лбом ей в рёбра, потом отпустил.
- Иди. - Он взял её руки и по очереди поцеловал ладони. - Скажи Сахмаалу, пусть зайдёт сюда.
29. Алай.Вдова Хайар
Рассветные лучи розовым золотом облили белизну. За спиной, на толстом войлоке, спала Утар, нежно улыбаясь какому-то сну. Алай привычно шепнула обережные слова и шагнула в розовое зябкое утро, разрезанное вздымавшимся над шатрами дымом. Мать Даыл, Отец Тан Дан! Дух огня, ласковый и кусачий Сыкваан, почему сердце не греешь?
Восток разгорался всё ярче. Алай сходила к ведру, отгороженному полотнищами, потом умылась стылой водой из бочки, в которой плавали осколки разломанного льда. Хас Нарыс смотрел, как она охает, роняя капли на снег, и как растирает лицо полотенцем.
- Благословит Отец Тан Дан твой день, хас Нарыс. - Алай поклонилась главе Оладэ. - Пойду я, проведаю Укана.
- Ступай, милая.
Бус ковыряла копытом рыхлый снег. Быльё, что торчало у неё изо рта, походило на длинные усы. Алай отвязала её от ограды и вскочила верхом.
Стойбище просыпалось. Вокруг шатров бегали дети, закутанные в толстые стёганые халаты, мужчины таскали воду и дрова, женщины возвращались от загонов кобылиц, неся кувшины с молоком, парни перегоняли овец. Она проехала три ограды многолюдного Оладэ, выехала на протоптанную широкую дорогу и загнала Бус в ограду Руана.
- Доброе утро. - Бун, очень помятый, старался говорить тихо. - Все ещё спят.
Алай кивнула. Она подошла к очагу и взяла с большой глубокой сковороды остатки вчерашнего мяса, помешала черпачком в котелке и села, оглядывая шатёр. Ермос раскатисто храпел. Руан, видимо, ночевал в шатре у жены. Алай налила себе оол и улыбнулась. Аулун глядела на мужа, как голодная лиса на цыплёнка, а её бёдра начинали танцевать, если он был где-то рядом. Алай попробовала как-то ходить вот так, танцуя, но вышло глупо. Харан бы смеялся, если бы увидел.
Есть расхотелось. Она отставила кружку с оолом и вытерла руки об полотенце. Бун снаружи осторожно кивнул ей, переливая воду в бочку.
- Попроси у Аулун трав заварить, - тихо сказала она, выходя за ворота. - Мучиться зачем?
В городе было немноголюдно. Торг, растянувшийся по двум сторонам широкой улицы, ещё спал. В лавке Оладэ подметал пол мальчишка, клубы пыли вылетали на улицу из двери, а позади, из полумрака, слышались восклицания младших Оладэ. «Пора и мне осесть», - сказал Нарыс на днях. - «Пусть брат ездит. Останусь в городе».
Алай вздохнула. Все хотели чего-то и ждали, на что-то рассчитывали, лишь она опять подобно духу Дээт бродит, неприкаянная, под бескрайней ладонью Тан Дан. В Соот-хасэне почти восемь десятков человек, в Оладэ - пять, а в Хайар теперь только и осталось, что их двое с Хараном да Накар с женой и двумя дочерьми. И то, помирятся ли они?
Ох, Харан, Харан. Ни на миг она не верила, что он Улкета убил. Все бы так не верили! Лекарский
