В общем, при обыске ничего не обнаружили, порылись в дворницкой каморке и ушли.
После этого случая долго никто из подпольщиков не появлялся. Выясняли, не ведется ли наблюдение за домом номер одиннадцать. А потом здесь же хранились инструменты, здесь же Котовский подробно распределял роли: подготавливалась операция с захватом склада оружия.
Тем временем художник Славов закончил копирование Шишкинской ржи и принялся за «Девятый вал» Айвазовского.
12
Через все фронты, через все заставы, через всю кипевшую восстаниями, полыхавшую пожарищами Украину упорно пробирались связисты — посланцы Москвы. Центральный Комитет инструктировал, снабжал людьми и руководил всей работой подполья. Связь никогда не прерывалась. Ехали в поездах, шли пешком от деревни к деревне, ночевали в степи, обходили стороной опасные места и двигались дальше связные.
Так передвигались и эти две молоденькие девушки. Одну звали Тоня, другую — Феля. Тоня была посмелее. Феля боязливая, тихая, на первый взгляд. В пути им встречались шайки головорезов, вооруженные петлюровцы, свирепые боротьбисты, гайдамаки, всякие «батальоны смерти», «железные дивизии», «рыцари Запорожской Сечи»…
Нет, не робкие девушки, а бесстрашные революционерки, отважные комсомолки были Тоня и Феля. Поручение ЦК — доставить Одесскому губкому четыреста тысяч денег, директивные письма и литературу. Получили они адрес явочной квартиры, пароль и отправились в путь. Директивные письма были зашиты в кофточки, деньги спрятаны в двойное дно чемодана, адреса и пароль выучены наизусть.
Спали по очереди. Делали пересадки. При проверке предъявляли документы. Но кто обращает внимание на каких-то девчонок!
В две недели добрались до Николаева и здесь узнали, что николаевские рабочие организации разгромлены, по городу гуляют погромщики…
Посадка на пароход, идущий в Одессу, производилась со строгой проверкой документов и повальными обысками пассажиров. Когда обыск кончился и полицейские, бряцая оружием, ушли, уводя с собой какую-то плачущую женщину, девушкам удалось прошмыгнуть на палубу и забиться в самый темный угол на корме.
Море было беспокойное. Фелю укачало. Но вот вдали показались огоньки Одессы. Высадились на берег и пешком добрались по назначенному адресу.
Там принял их товарищ Николай. Сдали деньги, он тщательно их пересчитал, затем занялся разбором почты.
Пока товарищ Николай читал привезенные письма, пришел на явочную квартиру рослый, статный мужчина. Товарищ Николай очень ему обрадовался и сказал:
— Вот как хорошо, Григорий Иванович, что вы пришли! Тут к нам девушки приехали, нужно их устроить с ночевкой. И голодные, наверное. Позаботьтесь о них, пожалуйста.
Тоня и Феля поняли из разговора, что это знаменитый Котовский. У Фели даже головная боль прошла. Она разглядывала этого человека, о котором ходило столько фантастических рассказов.
— Скажите, пожалуйста, — нерешительно обратилась она к нему, — вы ведь Котовский? Вы на самом деле Котовский?
— Разве не похож? — рассмеялся Котовский, а сам уже обдумывал, как лучше поместить их и что сделать, чтобы они хорошо отдохнули.
Узнав, что Тоня и Феля привезли от ЦК важные директивные письма, Котовский пристально посмотрел на тонюсеньких, худеньких девочек, и глаза его засветились жалостью и участием.
— Небось страшно было? — спросил он.
— А чего страшно? — спокойно ответила Тоня. — Мы не в первый раз ездим. Привыкли.
Час был поздний. Котовский, не откладывая, повел связных в гостиницу на Пушкинскую улицу. Там их прежде всего отправили в ванную, затем накормили. Котовский тем временем вызвал комсомолку-подпольщицу Фиру.
— Вот, — сказал он, — вам поручаются две храбрые девушки. Я знаю, что вы сумеете их обласкать, пригреть. Нелегкая работа, сколько раз они рисковали жизнью. А на вид совсем малыши!
— Понятно, — ответила Фира, — я поухаживаю за ними. Здесь им будет хорошо.
Быстро набрались связные сил и отправились в обратный путь, в Москву, снова нагруженные докладами, литературой и письмами. Перед отъездом девушек Котовский дал им поручение лично от себя: побывать на Маросейке, узнать, живет ли там Миша Марков.
— Понимаете, девушки, — говорил он, — хороший паренек, беспокоюсь я о нем. Очень уж он тихий. Только про меня ничего не говорите, а то прискачет, а еще рано. Просто узнайте, как бы от себя, и всё. Приедете снова — расскажете мне про него.
В доставленных девушками письмах, между прочим, сообщалось, что ЦК направляет в Одессу, в распоряжение губкома, нескольких товарищей из Иностранного отдела. Предлагалось губкому усилить работу в войсках интервентов с целью их разложения, разъяснять политическую обстановку, призывать к неповиновению под лозунгом «Штык в землю».
И вот прибыла из Иностранного отдела ЦК, из Москвы, Жанна Лябурб. Она была маленькая, нарядная, причем нарядная в любом платье, в любом платочке — так она умела все носить, все приладить, так все ей шло. Ее черные волосы завивались кудряшками на сверкающем белизной, прямом и широком лбу. Глаза у Жанны были ярки и любопытны ко всему миру. Все привлекало ее внимание, все ее радовало, до всего ей было дело.
Кроме нее прибыл из Москвы молодой Жак Елин, который долго жил в Париже и хорошо знал французский язык.
И еще появились новые работники «Иностранной коллегии».
Получив инструкции, они отправились на набережную, разбрелись по кабачкам, по харчевням, замешались в толпы французских матросов и солдат, завели знакомства, дружбу. Это непосредственное общение должно было дать еще большие результаты, чем распространение подпольной литературы. Впрочем, и литература тоже стала передаваться в руки французских матросов и солдат через агитаторов «Иностранной коллегии».
Работу «Иностранной коллегии» объединял президиум. Каждая группа не знала даже о существовании другой. Часто лица, состоявшие в одной группе, не знали своих сотоварищей.
Самой многочисленной была французская группа. Но и в польской группе насчитывалось немало смельчаков во главе с польской коммунисткой Геленой Гжеляк. В румынской группе было пятнадцать человек, но кто, кроме губкомовцев, знал о них? Среди румынских коммунистов выделялся большим опытом Бужор, направленный в Одессу по предложению Ленина. Вместе с румынскими коммунистами работали коммунисты-молдаване, в их числе бывший шкипер броненосца «Потемкин» Криворуков. А в сербской группе были коммунисты Стойко Ратков, Вальман Драган, Живанко Степанович…
Трудно было наладить работу среди греческих солдат. Им внушили, что их посылают на священную войну за поруганную большевиками православную веру. Чтобы поддержать в них эту уверенность, одновременно с солдатами направили в Россию священное воинство: трех епископов, четырех архимандритов, сорок священников с клиром и много ладана для благовонного дыма.
Была в «Иностранной коллегии» и английская группа. В ней в числе других работал английский эмигрант, известный под фамилией Кузнецов.
Но самой рьяной, самой неутомимой из всех деятелей «Иностранной коллегии» была француженка-коммунистка Жанна Лябурб. Маленькая Жанна была общей любимицей. Как бережно относились к ней все подпольщики Одессы! А она была так неосторожна! Она совсем не берегла себя!
— Так нельзя, милая Жанна! — упрашивал ее Котовский. — Вы должны быть незаметны, неуловимы, а между тем вы держитесь так, что стали самой популярной личностью в Одессе.
— О! — вскидывала брови Жанна. — Популярной? Как Вера Холодная?
Жанна умела заливчато, заразительно смеяться. Улыбался и Котовский. Но затем Жанна серьезно отвечала:
— А вы? Разве вы не рискуете на каждом шагу?
— У вас особенно сложное положение. Вы должны вступать в беседы с солдатской массой, с матросами, это ваша работа, ваша задача. Но вы никогда не знаете, нет ли среди ваших собеседников провокатора или даже не провокатора, просто человека других взглядов, службиста, который пойдет и доложит начальству. Вы раздаете листовки. Можете вы быть уверены, что та же рука, которая протягивается за листовками, не наденет на вас наручники?
— Вот видите! — воскликнула Жанна беспечно. — Вы сами же опровергли себя! Доказали, что мне невозможно быть осторожной, что приходится идти на риск… А вообще-то вы правы, — вздохнула она, — мы, пропагандисты «Иностранной коллегии», ходим по канату. Одно неосторожное движение — и… И стоит ли, мой друг, об этом говорить? Умирают ведь только один раз!
Котовский смотрел на маленькую, хрупкую Жанну и думал о том, что женщины-разведчицы, женщины, работающие в подполье, — это самое потрясающее, самое страшное, что он видел на войне. «Наше дело солдатское, — думал Котовский, — мы исстари выходим на поле брани и действуем мечом, но женщины — пока они не ходят в атаку (этого только не хватает!). А то, что выполняют те девушки-связные или Жанна Лябурб, разве это не страшнее всякой атаки?»
