Полковник Всеволод Соколов
Война окончена! Мы стоим в Нанси, где еще три дня назад пытались сопротивляться остатки французской армии. Как гласит наша поговорка: "Попытка — не пытка", но только не в этом случае. Попытка сопротивления обошлась пуалю еще тысяч в тридцать убитых и раненных. Так им и надо: нечего лезть, если не трогают!..
Я сижу в небольшом кафе. Только что окончился футбольный матч "Александр Невский" — 2-я танковая дивизия. Несмотря на отчаянное сопротивление мы проиграли со счетом 7:5. Нас не спасло даже то, что в матче участвовал сам командир бригады. Кстати, Алексей Михайлович оказался весьма неплохим футболистом, но, увы, немцы были лучше. У них, между прочим, тоже генерал-майор играл. Хуже чем Махров. Это во мне говорит обида: мы почти свели на ничью, но проклятые пенальти пустило все насмарку. Я стискиваю стакан с коньяком и залпом опрокидываю его в рот. По телу разливается приятное тепло и я несколько успокаиваюсь: в конце концов не последний раз играли! Еще сочтемся…
Перед кафе разворачивается новое соревнование. Мой батальон сошелся с 24-ым мотопехотным немецким полком и пытается выяснить: кто кого перепляшет? И наши и германские танцоры уже изрядно подвыпили, и, вообще-то, я должен бы вмешаться. Но я не вмешиваюсь: победа в войне на многое позволяет закрыть глаза. Гулко поют три аккордеона. Наш Михеев и двое немцев стараются во всю. Аккордеоны трофейные, вернее реквизированные тут же, в городе. Каюсь, я и сам принял участие в этом изъятии музыкальных инструментов… Нет, камераден, тут вам ничего не светит: мои бойцы снова пускаются вприсядку, и ходят, выламываясь, вокруг оторопевших немцев. Тем, конечно, сложнее: их танцы скопировать легко, а вот попробуйте-ка отколоть трепака, если вы такой танец видите впервые…
— Ну, что, Всеволод Львович? Кто побеждает? — рядом со мной садится генерал-майор Махров.
— Наши, Алексей Михайлович.
— Ну и хорошо, ну и славно, — комбриг мнется, и я понимаю что он собирается мне что-то сообщить, но не знает с чего начать.
— Что-то случилось, господин генерал-майор?
— Да нет, ничего особенного не случилось, но Вы понимаете, Всеволод Львович, — он не то пьян, не то очень смущен, не то все вместе, — получен приказ об откомандировании Вас в распоряжение генерал-лейтенанта Ватутина в Берлине…
— Ясно. — сказать, что я огорчен, значит ничего не сказать. — Кому прикажете сдать батальон?
— Поверьте, Всеволод Львович, мне действительно очень жаль отдавать Вас. Мы с Вами давно и хорошо знаем друг друга, мы прекрасно служили вместе, и, право, я буду вспоминать о совместной службе только с благодарностью…
Он еще говорит, говорит, а я уже понимаю, что теперь я — отрезанный ломоть. Мне не удастся досмотреть состязание в танцах, мне предстоит заполнить всю документацию по топливу боеприпасам и матчасти, сдать батальон Лавриненко, заполнив кучу бланков на личный состав, довольствие и т. д., собрать вещички и завтра же отбывать по новому назначению. Меня уже нет в бригаде, но меня еще ждет гора работы вместо веселья…
Мой поезд прибывает в Берлин в 900. Я засовываю Танкиста в кофр, подхватываю чемодан и выпрыгиваю на перрон. Теперь только получить багаж, оставить его в камере хранения и — вперед, к новому месту службы.
Такси за полторы марки довозит меня до здания ОКВ ОКХ. Генерал Ватутин — начальник русского отдела, так что мне сюда.
Часовые у входа с изумление взирают на корноухую башку Танкиста, торчащую из кофра, но на посту не поговоришь. Зато дежурный обер-лейтенант сразу среагировал:
— Герр оберст, минутку…
Я протягиваю ему свое предписание. Он чуть мнется, а затем спрашивает:
— Простите, герр оберст, а кот тоже с Вами?
Я широко улыбаюсь:
— Я бы с удовольствием оставил его, но Вы видите, обер-лейтенант, я прямо с поезда, с вещами.
— Если Вы позволите, — он не отвечает на улыбку, но моя форма и ордена наводят его на мысль, что спорить не стоит, — я послежу за Вашими вещами и Вашим питомцем, пока Вы пройдете по делам.
Он еще раз взглядывает на мое предписание:
— Второй этаж, налево, герр оберст.
— Благодарю, — я протягиваю ему кофр с котом и ставлю рядом чемодан. Затем говорю, обращаясь к коту:
— Будь умницей, посиди с поручиком, — и отправляюсь в указанном направлении.
В приемной генерала Ватутина сидит замотанный капитан генерального штаба. Он устало смотрит на мое предписание, и устало же сообщает, что генерал-лейтенанта Ватутина нет, что он отбыл сегодня утром в служебную командировку сроком на три дня. Вот так так. И что ж мне теперь делать?
Видя, что я не скандалю и не требую немедленной связи с его убывшим начальством, капитан несколько оттаивает:
— Господин полковник, все что я могу посоветовать Вам, так это рассматривать эти три дня как неожиданный отпуск. Тем более, что Вы прибыли прямо с фронта и отдых Вам не повредит. Я отметил срок Вашего прибытия, так что ступайте в финчасть, получайте денежное содержание и спокойно отдыхайте.
В принципе он прав. Тем более, что я уже третий раз в Берлине, но ни разу толком не осмотрел город. Тем временем капитан что-то вспоминает и начинает лихорадочно рыться в папках на столе. Наконец, найдя нужную бумажку, он протягивает ее мне. Это предписание полковнику Соколову явится в Рейхсканцелярию к рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру. Я удивлен: зачем это я ему понадобился, но молча принимаю предписание. Получив у любезного капитана информацию о приличной гостинице, расположенной неподалеку, и о месте нахождения финчасти русского отдела ОКХ, я откланиваюсь.
В финчасти на меня проливается золотой дождь в виде трех с половиной тысяч рейхсмарок. Это доплата Адольфа Гитлера русским военнослужащим, ведущим боевые действия в Европе совместно с Вермахтом. Ну, что ж, да здравствует великий Фюрер германского народа.
Я спускаюсь вниз по лестнице и вижу строгого обер-лейтеннанта, рассеяно чешущего Танкиста за остатком уха. Нет, все-таки немцы — самый сентиментальный народ на земле!
— Прошу прощения, обер-лейтенант. Мой кот не слишком надоедал Вам?
— Никак нет, герр оберст! — он пристально смотрит мне в глаза, пытаясь понять: видел ли я его грехопадение? Ведь он играл с котом на посту! Ну уж нет, майне кляйне, помучаешься угадывать.
Я забираю Танкиста и вещи и отправляюсь в гостиницу, которую мне указал адъютант Ватутина. Там я и поселяюсь. Поручив кота заботам горничной, я же через двадцать минут еду в такси к Рейхсканцелярии.
А за окном машины шумит удивительно похорошевший с тридцать седьмого года Берлин. Июньская зелень бьет по глазам, чистенькие автомобили мчатся по улицам, и всюду, куда не посмотришь какие-то очень веселые, жизнерадостные люди. Вдоль фасада одного из домов натянут огромный транспарант: "Разбили Францию — справимся и с остальными!" Что же, спорить не стану.
А вот и цель моего вояжа — величественное здание Рейхсканцелярии. Все-таки молодцы немцы, такая архитектура и глаз радует, и своей мощью уверенности придает. У входа застыли изваяниями белокурые викинги лейбштандарта "Адольф Гитлер". Вверх по лестнице, раскрываются тяжелые двери, ну вот я и пришел.
— Господин полковник…
А? Ага, молодой, как их там, да, гаупштурмфюрер. Дежурный. В глазах вопрос, но не назойливый — уважает соратника. Я протягиваю ему предписание:
— Гауптштурмфюрер, мне приказано прибыть к рейхсфюреру…
— Прошу Вас, геноссе, по лестнице на право, там Вам подскажут. Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — будем вежливыми в гостях.
Меня встречает еще более вежливый штандартенфюрер, который лично провожает меня к дверям кабинета. Одернув китель, я вхожу:
— Хайль Гитлер!
— Хайль, — сидящий за столом человек поднимает голову и приветливо смотрит на меня. Странно. Я столько раз видел его на фотографиях в газетах и журналах, но никогда не обращал внимания на то, что Гиммлер так удивительно похож на доброго учителя гимназии. Или на уездного почтмейстера. За стеклами очков поблескивают добрые умные глаза.
— Полковник Соколов прибыл по Вашему приказанию, господин Рейхсфюрер.
— Полно, товарищ, полно, — он встает из-за стола и подходит ко мне. — Прошу Вас, товарищ, без чинов. Называйте меня просто «рейхсфюрер». Вы прибыли ко мне не по приказу. Я просто пригласил Вас к себе. — Он напрягается, и вдруг произносит по-русски — В гости, правильно?
— Совершенно верно, рейхсфюрер.
Он жестом приглашает меня сесть и садится напротив.
— Коньяк?
— Не откажусь.
Коньяк великолепен, о чем я и сообщаю гостеприимному хозяину. Я осматриваю его кабинет, и вдруг замечаю лежащую на столе скрипку. Гиммлер прослеживает направление моего взгляда и оживляется:
— Играете, товарищ?
— Увы, нет, мой рейхсфюрер. Но очень люблю скрипку. Есть в ней что-то нежное, совсем человеческое…
