Незабываемым останется во мне впечатление, произведенное на меня монастырем в рассветных сумерках: сам он и все вокруг него казалось призрачным, нереальным! Мы так торопились прочь из этих мест, что наш уход почти напоминал бегство.
После утомительного двухчасового марша мы оказались в той самой пастушьей деревне, где одно время жил Фердинанд. Это было жалкое пристанище, однако в сравнении с заброшенным скалистым скитом оно мне показалось райскими кущами.
Нас угостили козьим молоком, хлебом и блюдом, приготовленным из дикой спаржи, постного масла и сыра. Ужасно проголодавшимся, это казалось нам — по крайней мере мне — роскошной едой. После еды мы прилегли отдохнуть на свежем воздухе, под старой оливой — единственным деревом, росшим в этой каменной пустыне. Под ее убогой сенью мы заснули долгим сном, из которого я пробудился первым.
Я поднялся и принялся бродить по этим унылым местам, для жителей которых я, казалось, был достопримечательностью. Уже после первых двадцати шагов за мной увязалась вся местная детвора. Все эти бронзовокожие исчадия ада завывали за моей спиной, как толпа дикарей, выпрашивая байокко.[16] Поскольку я не умел укрощать нечистую силу, я, в конце концов, позорно бежал в хижину нашего хозяина, заклиная его немедленно закрыть дверь, служившую здесь одновременно еще и окном, и дымоходом. Защитив себя таким образом от нападения, я завязал разговор со стариком:
— Вы живете здесь так одиноко.
— Что вы хотите? Тут уж ничего не поделаешь.
— Но зато у вас здесь, в горах, свежий воздух!
— Слава Мадонне, что у нас здесь нет малярии.
— Раньше, по крайней мере, по соседству с вами находился женский монастырь.
— Да, так оно и было.
— Вы видели их время от времени?
— Их не видел никто.
— Сегодня ночью мы были там.
— В монастыре?
— Ну да.
— И всю ночь, значит, вы провели там?
— Мы пришли туда поздно, надеясь там расположиться на ночлег.
— Всю ночь вы пробыли в монастыре! В самом деле, всю ночь?
— А что нам оставалось делать?.. В монастыре, кажется, уже давно никто не жил.
— Порядком.
— Наверно, из-за малярии?
— И еще из-за кое-каких вещей.
Я заставил себя рассмеяться.
— Уж не навещают ли его призраки?
— Так вы действительно всю ночь пробыли в монастыре?
— И ручаюсь, не увидели ничего похожего на привидение.
— Спаси нас Мадонна!
— Судя по вашим словам, с монастырем что-то нечисто?
— Я ничего не знаю.
— Расскажите же.
— Это вещи, о которых не подобает говорить порядочному христианину.
— Значит, добрые монахини оставили его из-за духов?
— Я ничего не знаю.
— О, вы хорошо знаете это и окажете мне большое одолжение, если кое-что расскажете об этих вещах.
— Когда мой сын был еще мальчишкой, он доставлял сестрам на монастырском муле еду и многое другое.
— Ваш сын здесь?
— Сударь, он умер.
— Бедняга!
После возникшей паузы я зашел с другой стороны:
— Так, значит, вашего сына уже нет в живых… Он, вероятно, знал монахинь?
— Он знал сестру Анжелику.
— Это была, наверно, привратница?
— Мой сын больше никого не видел.
— Но он должен был слышать о духах, которые якобы бродят по монастырю!
— Он не любил говорить об этом.
Наш разговор явно не клеился. Неожиданно старик спросил:
— Вы англичанин?
— Мы с моим другом — немцы.
— Разве это не одно и то же?
— Не совсем. А впрочем, это не имеет значения.
— Однажды в деревне жил один англичанин, который каждый день ходил в монастырь.
— Ему разрешали?
— Видите ли, он был нехристианином.
— Ах вот оно что! Значит, из-за того, что он не был христианином, монахини пускали его туда?
— Ну да.
— Откуда вы знаете, что он не был христианином?
— Сестра Анжелика сказала это моему мальчику.
— Так, так, эта сестра Анжелика…
— Моему мальчику пришлось привезти туда его вещи.
— И позже он жил прямо в монастыре?
— Целое лето.
— А потом?
— Потом он сошел с ума в монастыре.
— Сошел с ума?
— Так показалось моему сыну.
— Но как мог сойти с ума в монастыре этот мужчина?
— Он увидел там духа, — прошептал он, мне в ответ.
— Какого духа?
— Ну, духа монастыря.
— Ах вот как!
— Дух монастыря явился ему, потому что он не был христианином.
— Только поэтому?
— Он сказал ему, что тот должен стать христианином.
— Дух монастыря — этому человеку?
— Англичанину.
— И от этого тот сошел с ума?
— Так считал мой сын.
— И англичанин стал христианином?
— Слава Мадонне, да. Она спасла его душу.
— От кого вы узнали это?
— От моего сына.
— Он, конечно, услышал это от сестры Анжелики?
— Ну конечно, от нее.
— Так, так, от сестры Анжелики…
Как явствовало из дальнейших его ответов, примерно десять лет назад монахини покинули монастырь, а в народе стали ходить слухи, будто их выгнал оттуда дух монастыря. Правда, относительно этого духа старый пастух недоверчиво покачал головой и сказал: «Они ведь были святыми женщинами, и поэтому должны были оказаться сильнее привидения».
И я с ним согласился.
Глава 19
Потом мой друг умер…
При первой же встрече с его вдовой та сказала, как только мы остались с глазу на глаз:
— Скажите, когда вы с Фердинандом из виллы Фальконьери совершали путешествие по Сабинским горам и заглянули по пути в тот заброшенный монастырь в горах, рассказывал ли он вам, что с ним там произошло?
— Да, сударыня.
— Вы в это верите?
— А разве вы не верите?
Бедная женщина посмотрела на меня долгим, безутешным взглядом и после некоторого раздумья тихо произнесла:
— Разрешите мне не отвечать на ваш вопрос… Он вам рассказал и о том поручении, которое ему давал призрак?
— Да.
— И о том, что он выполнил его?
— И об этом.
— Но ведь он не говорил вам, в чем оно состояло?
— Разумеется, нет. Вы же знаете, что он не мог мне это сказать.
— Мне он сказал все.
— Да, это печально.
— Сразу после этого умерло наше дитя.
— Вы ведь не станете разделять этот отвратительный бред?
— О том, что наш ребенок умер от этого?
— Сударыня, ради Бога!.. Не может же быть, чтобы и вы в это верили!
— …Чтобы не сойти с ума. Это вы имеете в виду?
— Умоляю вас…
Она сделала испуганное лицо: «Пожалуйста, не надо… — и добавила после минутной паузы: — Я не могу говорить об этом. Все еще не могу».
Снова между нами воцарилось молчание. Затем она, наконец, сказала:
— Я знаю, что он разрешил вам записать эту историю после его смерти.
— Да. Однако если вы не желаете этого, об этом, разумеется, никто больше не узнает.
— Можете писать. Наше славное дитя мертво, мой бедный муж тоже мертв… Знаете ли вы, что он знал заранее о своей смерти?
— Нет.
— За три дня до смерти он уже знал об этом.
— Ваш муж был очень болен. Поэтому весьма вероятно, что…
— Незадолго до смерти он был не более болен, чем много-много лет назад.
— Как? Чем много лет назад!
— Уже со времени своего первого римского путешествия.
Я хотел заговорить, но ее умоляющий взгляд снова попросил меня о пощаде и молчании.
Потом она снова заговорила об этом:
— Еще когда он сказал мне о том, что мы не можем пожениться и что преступно было бы связывать мою жизнь с его жизнью, я знала это.
— О его болезни?
— Он рассказал мне о том случае в монастыре. Так я узнала об этом.
— И о том, что он неизлечимо болен?
— Да, неизлечимо.
— О Господи!
— Господь не помог нам.
— Однако вы, вы помогли своему несчастному мужу! Он нуждался в поддержке женщины, которая любила бы его больше самой жизни. Вы были его лучшим другом. Вы знаете, что его можно было любить превыше всего, в особенности, если ты — женщина и его жена.
— Он был прекрасным человеком. Здесь, как нигде, уместна фраза из «Гамлета»: «Благороднейшее сердце перестало биться».[17]
Но мне нужно было спросить вдову еще об одном — я должен был это сделать!
— Не пытались ли вы случайно, как посвященная мужем в тайну поручения призрака, разузнать, действительно ли существовала в этом городе та самая семья, о которой он говорил?
— Я узнавала.
— Ну и как?.. Прошу вас, не молчите!
— Как раз это и способно любого лишить рассудка.
— Значит, эта семья — не плод больного воображения вашего мужа?
— Нет!
Позже я еще раз говорил с ней об этом:
