— При этом вы почти ничего не едите.
— Вы не подумайте; все очень вкусно. Монастырская кухня, пожалуй, намучилась со мной?
— Вы плохо выглядите. Вы нездоровы?
— Благодарю вас, отнюдь.
— И все же вы, вероятно, больны.
— Нет, что вы.
— Извините, но вы с каждым днем выглядите все хуже, все больше усталым.
— Вы находите?
— Может быть, ваше жилище нездоровое?
— Нет, не думаю.
— Или у вас беспокойные ночи?
— Вы очень любезны, сестра Анжелика. Благодарю вас от всего сердца.
— Мне кажется, что вы словно теряете у нас жизненную силу. С каждым днем все больше и больше.
— Может быть, я и в самом деле работаю слишком много.
— Надеюсь, что вы скоро закончите свою работу, и мы расстанемся.
Все это она проговорила своим неживым голосом, с безнадежным взглядом; затем она молча попрощалась со мной и ушла.
Одна фраза из этого разговора неотвязно вертелась у меня в голове: «Мне кажется, что вы словно теряете у нас жизненную силу. С каждым днем все больше и больше».
Да, так оно и было! Казалось, словно призрак своей материализацией был обязан моему мозгу, моей живой крови, которую он высасывал из меня.
И все-таки я должен был оставаться!
Глава 14
Мне теперь казалось, будто визиты сестры Магдалены — а это была, безусловно, она! — перешли в другую стадию. Она стала теперь настолько реальной, насколько это было возможно для духа. Я теперь мог бы изучать расположение складок на ее призрачном монашеском одеянии и вместо камальдолянки на алтаре мог бы писать портрет прямо с натуры. И даже выражение ее лица было тем же, что и на церковном образе. Это было лицо молодой, красивой и страстной женщины, которая должна подчиниться безжалостной и непреодолимой силе, но противится ей всей своей своенравной душой. Ее большие, темные, как ночь, и властные глаза горели такой страстью, перед которой отступила даже смерть.
В свой смертный час сестра Магдалена, казалось, восстала не против воскресшего Сына Божьего, а против самой смерти, которую она хотела преодолеть и преодолела, поднявшись из могилы и блуждая по свету! Однако бедный беспокойный дух был нем: для полнокровной призрачной жизни ему не хватало дара речи.
Очень медленное и постепенное обретение голоса было второй и окончательной стадией материализации.
В его прежде таком неподвижном лице происходило какое-то изменение. Уголки губ стали подрагивать, словно он силился открыть рот. Губы были плотно сжаты, в то время как глаза с самого начала были широко раскрыты, словно ничья милосердная рука не сжалилась над ней и не закрыла их в смертный час. Во время своих визитов ко мне призрак пытался разжать плотно сжатые губы. Казалось, он терпит настоящие муки, что даже вызвало во мне сочувствие.
Первым звуком, который вырвался изо рта привидения, был глубокий вздох. Это был приглушенный жалобный стон, глухой горестный вопль! Я не слышал, чтобы человек был способен издавать такие звуки.
Только духу, мятущейся тени, существу с того света мог принадлежать такой голос!
Ужас, который вселил в меня этот вопль, настолько потряс меня, что той ночью я больше уже ничего не воспринимал.
На протяжении череды следующих ночей вздохи и стоны стали переходить в бормотание, которое постепенно стало перемежаться с отчетливо произносимыми словами.
Они все еще вырывались в муках, словно крики о помощи из сдавленной веревкой глотки; все еще я не понимал их. И тем не менее, это уже были слова.
Однако постепенно я научился понимать язык духа.
И с тех пор он стал разговаривать со мной.
Тем временем случилось то, что я считал прежде таким же невероятным, как и явление призрака: я стал относиться к этому кошмару, ко всему сверхъестественному, как к вполне нормальным вещам. Вечер за вечером, не раздеваясь, падал я в кровать, быстро засыпал, и каждую ночь в определенное время меня будила неизменная ледяная дрожь; я видел привидение перед открытой дверью, переживал все превращения его остававшейся неподвижной фигуры, затем проваливался в мертвый сон, чтобы, с каждым днем все больше выбиваясь из сил, проводить часы за работой над картиной и в ожидании ночи.
Но теперь дух сестры Магдалены говорил со мной! Ночь за ночью он говорил, и ночь за ночью я должен был слышать его голос. Вот что он сказал мне впервые после того, как я научился понимать его: «Слушай меня! Я поднялась из могилы и долгое время впитывала в свою призрачную плоть твою жизнь только для того, чтобы ты услышал меня. И теперь я говорю с тобой.
Не пытайся не слушать меня, не пытайся бежать от меня. Любая попытка бегства будет напрасной. Ты не уйдешь от меня.
Я стала плотью от твоей плоти, духом от твоего духа.
Ты услышишь, кем я была при жизни, что я совершила тогда и за что я была проклята после смерти.
Я дам тебе поручение.
Ты выполнишь его.
Не вздумай оставлять его невыполненным. Это тебе все равно не удастся.
Твое предназначение в том, чтобы выполнить мое поручение.
Чтобы видеть меня, слышать меня, узнать о моей истории, выполнить мое поручение, подчиниться моей власти, пришел ты в эти места, остался здесь и будешь оставаться здесь до тех пор, пока я не отпущу тебя отсюда.
То, о чем я тебе скажу, то, что ты услышишь из уст призрака, не должен слышать никто. Пока ты жив, ты должен молчать об этом, как могила. Не вздумай проговориться. Горе тебе, если ты проговоришься кому-нибудь, кроме тех, к кому я тебя пошлю.
Расскажешь ты все другу или брату, возлюбленной или жене — в любом случае я отберу у тебя самое дорогое в твоей земной жизни.
Поэтому берегись и молчи, молчи!
А теперь слушай меня…» — «Я не хочу слушать! — крикнул я. — Сгинь, оставь меня! Что мне с тобой делать? Что сделал я тебе? Как ты смеешь требовать от меня чего-то мерзкого и ужасного? Повторяю: я не хочу слушать тебя! Ты же погубишь мою жизнь, хотя мне нет никакого дела до тебя. Утром же я уйду прочь из этого проклятого места; нет, еще этой ночью. Никакая сила в мире не заставит меня сюда вернуться».
Ответа не последовало.
Тогда я снова закричал: «Ты слышишь меня? Никакая сила на земле не подчинит меня твоей власти! Ты — проклятый Богом дух, и я тоже проклинаю тебя, неугомонный призрак! Во имя Святой Троицы — Отца, Сына и Святого Духа — велю я тебе: сгинь!»
Я вскочил. Я бросился на жуткий фантом, который даже не шелохнулся, а затем произнес: «Завтра ночью ты снова будешь здесь и снова будешь ждать меня. Я приду и буду говорить с тобой. И ты будешь слушать меня». — «Нет, нет, нет!» — «И ты будешь слушать меня».
Она исчезла.
Глава 15
Рано утром я улучил момент, когда ворота стояли открытыми, и, как вор, улизнул из монастыря. Все свои вещи я оставил там.
И вместе с ними — свою копию.
Свыше месяца я работал над ней.
Но не мог же я позволить этому духу разрушить всю мою жизнь!
Ради этого я пришел сюда? Ради этого должен был здесь оставаться?
Неужели моим предназначением, моей судьбой было стать рабом привидения?
Словно не существовало никакого самоопределения, словно человек не имеет свободы воли!
Моя воля была надломлена в этой обители призраков; она стала слабой и почти бессильной.
И вот сегодня моя парализованная воля наконец-то набралась духу и силой стряхнула с меня злые чары.
И я вырвался, я был свободен!
Когда я добрался до выхода из ущелья, я остановился, обернулся и в последний раз посмотрел назад.
В последний раз я смотрел на высокую белую стену с черными воротами и кроваво-красным крестом над ними. С первого взгляда на святое место никто бы не заподозрил, что скрывалось за белой стеной с черными воротами и красным крестом.
Я знал это теперь, только я!
Это была могила, которая выплевывала обратно своих мертвецов, чтобы с их помощью погубить другие жизни — жизни невинных!
Я двинулся дальше.
Я сделал еще несколько шагов и, снова обернувшись, уже не увидел этой обители ужасов.
Меня по-прежнему окружала скалистая пустыня, но я уже чувствовал приближение жизни и людей. Как только я добрался до края скалистого моря и увидел развернувшуюся подо мной панораму Кампаньи, мне захотелось, ликуя, вскинуть руки и закричать: «Земля! Земля!»
Я торопился что было мочи, так как еще сегодня я должен был бежать как можно дальше.
Было еще рано. «Если я и дальше стану продвигаться с такой скоростью, — думал я, — то за день я преодолею порядочный кусок пути и вечером буду в Тиволи. Там я буду спасен. Я остановлюсь на ночь в „Сивилле“, буду есть изысканных аниенских форелей, запивать их прекрасным вином и спать в чудесной постели — спать, не боясь быть разбуженным леденящим кровь кошмаром и присутствием привидения. Я буду говорить с живыми людьми, буду слышать их речь. Как мне хочется поболтать! О чем-нибудь веселом, смешном — все равно о чем. В Тиволи люди, конечно же, будут петь и играть на мандолине. Это жизнь, радость жизни! Господи милосердный, как прекрасен Твой мир!»
