я всегда выступал за то, чтобы быть честным, но в вашем случае…»
Трист, чье имя при рождении Тристан, была первым открыто говорящим о себе трансгендером — членом канцелярии президента, она больше других знает о цене открытости. Еще она многое знает о свободе и прозрачности, которые дает возможность жить открыто, чему я невероятно завидую. Но трахать жену своего лучшего друга немного менее героично, чем борьба Трист, не говоря уже о том, что у Трист никогда не было выбора с тем, кто она. А все, что касается моей «грязной истории» с лучшим другом и его женой, — это выбор.
Это означает, что ничего другого не остается, кроме как благородно страдать всё свидание и надеяться, что какое-то время мне не придется делать это снова.
Трист: Эш и Грир тоже хорошо себя ведут.
Мне на телефон приходит фото, снятое всего лишь час назад. Эш и Грир на песчаном пляже, держатся за руки. Эш смеется над тем, что сказала Грир, его голова откинута назад, Грир тоже улыбается, ее бело-золотые волосы распущены и взъерошены, а великолепные изгибы подчеркнуты красным ретро-бикини. Мое сердце дергается при виде этого. Я хочу быть там, с ними. Часть меня испытывает боль от того, насколько счастливыми они выглядят без меня, боль от того, насколько хорошо они выглядят вместе, с их упругими телами, густыми волосами и улыбками как из журнала. Они — идеальная пара, Первая Пара Америки — Новый Камелот, как окрестила их пресса, — и даже я понимаю, что втянут в эту фантазию. В стремлении боготворить их. Их любовь настолько заразительна, их радость по отношению друг к другу настолько соблазнительна, что мне интересно, если бы я был на этом пляже вместо Эша, думали бы люди так же обо мне и Грир? Смогу ли я когда-нибудь быть таким же радостным? Что еще более важно, смогу ли я когда-нибудь сделать другого человека таким же счастливым?
Не знаю. Я слишком дефектный, слишком испорченный, слишком эгоистичный и не очень-то чувствую раскаяние по этому поводу. Я не заслуживаю ни радости, ни пляжа, ни Нового Камелота.
Я заслуживаю дерьмовое фальшивое свидание. Вот чего я заслуживаю.
Я не заморачиваюсь над тем, чтобы написать Трист, есть ли разница между молодоженами, ведущими себя хорошо, и мной ведущим себя так же — они хотят быть вместе, им не нужно притворяться, — но все-таки, посылаю СМС Эшу, спрашивая, как прошла их поездка на юг, купилась ли пресса на историю, что они сорвали завесу со своего медового месяца с несколькими днями на Багамах, проведя целую неделю в затворничестве в Кемп-Дэвид.
Эш: Они купились, и поездка прошла хорошо. Было бы лучше с тобой. Мы скучаем по тебе.
Я начинаю печатать «Я тоже по вам скучаю», но потом останавливаюсь. Не знаю, почему, может быть из-за того беззаботного фото, или, возможно, из-за воспоминаний о том, как мы в последний раз были вместе, из-за этой мощной связи, которая была между Эш и Грир, когда мы трахались. Он точно знал, что ей нужно, а потом она плакала в его объятиях. Эш заботился о ней, а то, как он обращался с ее телом и разумом, при сравнении, делало дилетантской и неуклюжей мою маленькую сцену в Карпатии.
Как я могу соперничать за любовь Грир с таким человеком? С королем?
И как я могу соперничать за любовь Эша, когда он, наконец-то, имеет то, что всегда хотел, — человека, который по-настоящему покорен и гибок, которого не нужно уговаривать или принуждать к тому, чтобы стоять на коленях или служить? Независимо от того, насколько в конечном итоге мне все нравится, и, как сильно мы оба наслаждаемся борьбой, Грир всегда будет лучше ему подходить. С ней ему будет легче.
Я глубоко вздохнул.
Я: Какие-нибудь новости из Карпатии? От Мелваса?
Пауза. Интересно, было ли ему больно, что я не ответил чем-то более эмоциональным, поделился ли он этим с Грир.
Он уже должен привыкнуть к тому, что я его разочаровываю. Я достаточно долго это делал.
Наконец приходит:
Эш: Их пропагандистская машина, кажется, шевелится, но ничего конкретного и никакого движения войск. Мелвас остается в том доме, где удерживал Грир.
Хотелось бы, чтобы мы могли сбросить на него бомбу прямо сейчас, снести этот дом — и его хозяина-недочеловека — с лица земли. Но мы не можем, и новый договор Запада с Карпатией прямо запрещает наступательные военные действия, если Карпатия не нападет первой. Мелвас не может вести войну за свой потерянный «приз», хотя мне бы очень хотелось, чтобы он попытался, тогда мы могли бы его уничтожить.
На экране телефона появляются три точки, затем исчезают, словно Эш хочет что-то сказать, но затем отказывается от этой мысли. Потом точки появляются снова.
Эш: Мы обнаружили следы чужого вредоносного ПО на ноутбуке Грир. Похоже, что у него карпатское происхождение, хотя мы пока не знаем точно. Но нам известно, что оно было установлено несколько дней назад… после того, как она вернулась.
Начинаю дрожать от ярости из-за беспокойства, когда печатаю в ответ:
Я: Для него это не конец, Эш. Он одержим ею, и снова попытается ее похитить.
Эш: Я не предоставлю ему такого шанса.
Я слышу в голове его твердый голос, пока читаю эти слова.
Когда кладу свой телефон, руки все еще трясутся. Неужели, Эш не видит, что этот шанс не имеет для Мелваса значения? В первый раз они прошли мимо Секретной службы, чтобы ее похитить, почему я должен верить, что сейчас она в большей безопасности? Он не видел, как она находилась в ловушке у этого монстра, не видел на ее лице выражения мрачного смирения, не понимал, что она лишь чудом избежала зверства по отношению к себе.
— Эмбри?
Я смотрю, как молодой человек выходит на балкон. Он высокий и стройный со спутанной массой блестящих черных кудрей на голове, юный и из-за своих безукоризненно правильных черт лица — выглядит как молодой рыцарь из картины прерафаэлитов. (Примеч.: Прерафаэли́ты — направление в английской поэзии и живописи во второй половине XIX века, образовавшееся в начале 1850-х годов с целью борьбы против условностей викторианской эпохи, академических традиций и слепого подражания классическим образцам.) Я не удивлюсь, если с такими волосами и длинными ресницами у него уже есть свой фан-клуб в школе. Но Лир — последний молодой человек, которому нужен подобный фан-клуб, даже в возрасте четырнадцати лет. Он хочет читать и учиться, хочет, чтобы его оставили в покое.
